Ко вниманию читателей отрывок из второго романа Марии Панкевич — автора бестселлера «Гормон радости» (Лимбус Пресс, 2015).
Новая книга, «Долина красоты» — история девочки-подростка, попавшей в конце 90-х годов в тоталитарную секту — известную школу Михаила Щетинина.
Закрученный драматический сюжет: приключения, страсти, наркотики, и, конечно, любовь..
***
В январе наступил мой день Рождения, очень грустный праздник. Снова эта проклятая вечная темень за окном, снова вакуум. В гости ко мне приехала бывшая одноклассница Ксения, мы выпили бутылку вина. Мама подарила мне маникюр в салоне, пачку чёрного Davidoff и белый короткий парик с чёлкой. В нём я была похожа на малолетнюю блядь, которой, возможно, и была, по словам мамаши.
В лицее мне интереснее всего было заниматься машинописью, потому что я мечтала как когда-то буду писать книги на своём компьютере. Парни там учились на столяров-краснодеревщиков, в нашей группе были разновозрастные барышни из Купчаги. Но потом у меня и там появились подруги, с которыми я пила пиво. Одна из них подрабатывала сторожем на вино-водочном складе и спала с турком, что клал асфальт вдоль её дома. Мы с ней стали прогуливать, и маме это совсем не нравилось.
— Новую нашла подружку-распиздяйку? А как же любимая твоя Ритка, её ты уже забыла? — точила она меня. Я отвечала, что учиться мне там неинтересно, к тому же далеко ездить. И конечно, я не забыла Риту — мы писали друг другу письма и мечтали о лете, когда увидимся снова. Она рассказывала мне новости из училища, и я как будто не покидала его стены, снова оказывалась на лекциях, и только это меня, пожалуй, и радовало.
Мама продолжила поиски места, куда меня со скрипочкой всё же примут, и таки нашла. Это был музыкальный колледж на улице Воскова, что на Петроградской стороне. Там сказали, что я талантлива, что наверстаю разницу в программе, в которой есть актёрское мастерство, и что определят меня к лучшему педагогу по вокалу, которая подготовит меня в Консерваторию.
Там был довольно жесткий дисциплинарный террор — нельзя было курить, отчисляли за три прогула. Первый случился, когда я приехала впервые, заблудилась в питерском тёмном утре, перемёрзла и просто не нашла своё новое учебное заведение. У меня уже ехала крыша от их смены, собеседований, экзаменов, тестов, новых лиц и адресов. Тогда я купила кассету «Танцы минус», вернулась промокшая домой через мост и слушала альбом под мамашины крики: «Как не нашла? Как ты не нашла? Завтра я тебя туда поведу за руку! Ты мне истрепала все нервы! Как мне идти теперь на работу???» Ты хоть дорогу знаешь, думала я. Твоя работа хоть на соседней улице, а не хрен знает где…
Отношение педагогов к студентам было холодным, формальным, личного общения не было, и колледж произвёл на меня впечатление не самое лучшее. Девочки в группе сначала меня сторонились, но потом у меня появилась первая подруга, пианистка — обаятельная высокая блондинка с короткой стрижкой, всегда удивленными глазами и большим ртом. Она жила на проспекте Просвещения с отцом и мачехой, которая ненавидела Ольгу, в том числе и потому, что у неё была своя маленькая дочка, Олина сводная сестра. Мама Ольги покончила с собой с помощью тока, закрывшись в трансформаторной будке и оставив двенадцатилетнюю дочь. Ольга говорила, она была сумасшедшей. Новая папина жена бесилась, когда отец давал ей денег на одежду, мечтала, чтобы Оля скорее вышла замуж и избавила их дом от своего присутствия, но пока ей было только семнадцать лет. Именно поэтому она не стала оканчивать школу — чтобы скорее получить профессию и обрести независимость. Район, в котором она жила, считался криминальным. Ольга говорила, что у них в каждом дворе свой главарь, но весной цветет красивая сирень, поэтому и Сиреневый бульвар. Я позвала её в гости. Моей матери она сразу не понравилась.
— Еще одна блядища малолетняя, — константировала она, когда я проводила Ольгу до метро и вернулась домой. — Обтянула свои сиськи маленькие… Опять от тебя пивом прёт? Эта тоже алкоголичка? Запомни, у тебя может быть только одна подруга, это я! Я всё для тебя делаю!
Тогда я поняла, что мать позавидовала юной Ольге, её непосредственности, её звонкому смеху, нашему смеху. И решила сама ездить к Оле в гости, пусть это и так далеко.
У неё оказалась куча друзей во дворе, наших ровесников и постарше. У меня такого никогда не было, меня не выпускали гулять. Я влилась в их разношёрстную компанию. Мы тусили у школы на ступеньках либо в гостях у одного парня с дегенеративной внешностью — двадцатилетнего алкоголика по прозвищу Тюбик, он жил один в квартире, которую ему дал детский дом. Тюбиком его называли, потому что он дышал в детстве клеем. Но парнем он оказался неплохим, и рассказы его были полны той страшной правды жизни, о которой я ещё почти ничего не знала.
— Ну чо, блядь, — начинал он, выпив немало крепкого пива. — Вся хуйня началась, когда у меня отчима посадили. Он вор был, настоящий, и меня научил. Ну я хули тогда, тупой был, не ценил. Отца я не знаю, да и мамка его не знала, проститутка настоящая была, Царствие ей, конечно, Небесное. Ну она бухала, я её трезвой никогда и не видел. Помню, подрядилась за соседкой ухаживать нашей по коммуналке, бабкой старой, та любила выйти и насрать под себя в коридоре, нассать там, ну такая, причем спецом мутила, назло. Помню, она упала, мамка её поднимает, поднимает, уже почти подняла и в последний момент плюнула: «Ааааа, на хуй!» И руки отпустила, бабка ёбс на свою ссанину, вся в говне, пиздец, мамка приколистка тоже была… — Тюбик весело засмеялся. — Ну а я начал тоже бухать, как отчима посадили, «Моментом» дышать, он тогда не такой был как сейчас, пёр… Деньги выгребал из телефонных автоматов, медяки, ну а сколько мне, лет двенадцать было? Ну наверное, жрать, сука, постоянно хочется, молодой, блядь, организм, мамка вечно на стакане, не до того… Ну а потом она сдохла, прикинь, я с улицы прихожу, а она на кровати лежит мёртвая…
— Тебе было её жалко? — спросила я.
— Нет, — ответил Тюбик. — Я, конечно, блядь, херово сделал, но я её ногой в бок пнул, она перекинулась, вижу не дышит, думаю, да и хуй с тобой. Ну ментов вызвал, а то началось бы потом, что это я её завалил… Брата в детский дом отправили, вот будет ему восемнадцать, я его заберу. Но он убегает постоянно, тусит с беспризорниками, его ловят — обратно едет… На герыче уже торчит, говнюк, я его научу Родину любить, будет ему баян…
Вторым харизматичным парнем в тусе был Урий. Он недавно освободился во второй раз, и все отмечали его освобождение. У него были большие голубые глаза, длинные чёрные ресницы и не хватало переднего зуба. Мать его была судьёй, а отец служил в милиции. В семье их было три сына. Старший, Шурик, торговал героином. Урий занимался грабежами. Младшему, чьё погоняло было «Мерзкий», было пятнадцать лет, но выглядел он младше. Говорили, что он щипает по карманам лохов в трамвае. Позже прошел слух, что он в подвале пытает людей.
Мать этого семейства лишилась судейства, когда пыталась вытащить Шурика. Тогда тот убежал из-под конвоя, и его объявили в розыск. Но он всё равно продолжил банщить, женился, свадьба была красивая, Урий показывал фотки. Когда сел средний сын, мать одела платочек и принялась ходить в церковь каждый день («Ну кукушка у неё поехала, понимаешь? На этой теме, на Боге»), а отец конкретно забухал и ушёл работать в охрану.
У Урия была женщина, Маринка. Они вместе работали — Марина знакомилась с мужчинами, намекала, что хочет секса, и те доверчиво звали её к себе домой. После секса, когда клиент засыпал, она делала слепок ключей на кусочке мыла или пластилина, как получится. Потом Урий делал ключи, и они заглядывали в гости в дневное время, когда любитель неожиданных приятных знакомств был на работе. Когда их поймали, то посадили только Урия, потому что Марина была беременна, смягчающее обстоятельство. Ей дали условно, и она ждала Урия, возила ему передачи, но случился выкидыш, чему Урий был рад, потому что не любил её, считал блядью и не планировал связывать с ней свою вольную жизнь. Толстая Марина же напротив, таскалась за ним как привязанная, заглядывала в глаза, даже ходила с его мамой в церковь («Две дуры, делать им нечего, ну пусть ходят…»). Остальные ребята были попроще — Женька учился на электрика и играл в какой-то местной рок-группе, Ганс учился на программиста, Пашка был столяром-краснодеревщиком… Все они были неплохими ребятами, не злыми, и вместе можно было весело поржать над шутками Тюбика, которому с нами не было так одиноко, попить пиваса, ну и вообще — погулять!
Урий сразу в меня влюбился. Я его отшила, и довольно грубо — мол, зэка мне не пара, окстись, Вася. Тот даже не затаил обиду, хоть и явно расстроился, понял меня, и снова переключился на Марину. Тогда он стал мне резко симпатичен. Кроме того, я подумала, что это отличный способ затроллить мамашу, которая вечно меня кляла ни за что. Я сказала ей, что решила выйти замуж за уголовника, а вовсе не за мента, как она мне предрекала, руководствуясь своим сексуальным опытом с моим отцом. И что он отличный парень, и я рожу ему ребенка, а если его посадят — не беда, буду растить одна, но получу высшее образование. Я позвала Урия в гости. Тот пришел с книгой, которую спёр в старинной церкви где-то под Лугой. Мы решили сдать её в магазин Старой книги, что был во дворике на Литейном проспекте. Мама, увидев улыбку Урия, прифигела и решила, что на меня навели порчу и приворожили. Поэтому она потащила меня к своей давней институтской подруге, гадалке Розе.
У её мужа, реставратора, на одном из чердаков Петроградской стороны была мастерская. Там же Роза принимала и своих клиентов. Она была экстрасенсом высокого уровня — среди её клиенток была Лайма Вайкуле и другие «звёзды», поэтому она вполне могла расколдовать и меня от этой злой любви. Мы пили чай, и она рассказывала маме, как стала целительницей. Оказывается, как-то ночью она проснулась от неожиданно яркого света. К ней прилетели инопланетяне, и она оказалась у них на корабле, но это она помнит смутно, потому что они стирали ей память. Зато на следующее утро в ней проснулся художественный дар, и она стала рисовать картины, от которых шло настоящее тепло. Гадала она по кусочку сахара. В идеале нужно было купить и повесить дома еще и картину для закрепления результата после гадания и молитв. Но на картину у мамы не оказалось, только на сеанс, хотя мы вежливо сказали, что работы очень хорошие, даже удивительно, как такое дарование открывается в человеке. Правда, было непонятно, что именно на них изображено, но я честно прикладывала руку, чтобы почувствовать тепло.
Тогда Роза попросила меня подержать в левой руке кусочек сахара и стала по нему смотреть на Урия. Она уверила, что это не мой человек, что это мне позавидовала светлая подруга, лучшая подруга, и что она сделала мне на Урия приворот. И что она может мне помочь, только надо следовать рекомендациям — каждый день натощак пить заговоренную воду, которую тут же и заговорила. Пошептав в пластиковую полторашку и трижды туда подув, она плотно закрутила пробку и протянула мне бутылку. Я пообещала всё выполнять, и мама отдала за сеанс немалую сумму, хотя как старой знакомой ей могли бы и сделать скидон. Роза пригласила нас на следующий сеанс, предупредив, что полного эффекта с первого раза может не быть, и лучше бы поработать как следует, потому что порча наведена сильная. Дочка её, Регина, сказала мама, тоже умница, не то, что я — работает в Avon и уже купила машину. Мамаша тогда как раз принялась распространять косметику разных фирм среди коллег и приятельниц, и Регина была её вышестоящим звеном в сетевом маркетинге.
Я пила воду как полагается, но дружить с Ольгой не прекратила. Более того, один раз, когда я заболела и лежала с температурой сорок, а мама орала, что я симулирую, психанула и уехала на Просвет к Оле, решив, что там я хотя бы спокойно поправлюсь. Ребята купили мне лекарств, поили через каждый час чаем с малиной, а осталась я у Тюбика, который благородно переместился спать на кресло. На четвёртый день мне стало получше и в благодарность я сделала генеральную уборку в его изрядно загаженной квартире; он, когда с работы вернулся, глазам своим не поверил. Тогда Тюбик торговал в электричках всякой дико нужной дачникам хернёй. А следующим утром, когда я почувствовала в себе настоящие силы, я решила выйти на улицу и прогуляться к Урию в гости, потому что одной целый день в квартире мне было скучно, а он единственный из всей тусы пока не работал. И случись же такая неприятность — я забыла ключи на серванте, а двери захлопнула. Ненавижу английские замки!
К Урию я не пошла — полетела. Весь день мы искали у его знакомых фомку, чтобы отжать дверь до возвращения с работы усталого Тюбика. У одного мама спрятала, у другого её не было и нет… Когда мы её таки нашли, выяснилось, что она не подходит. Урий свалил относить инструмент, а я села на ступеньки лестницы и заплакала. Мне было очень стыдно перед гостеприимным хозяином, и я не представляла, что делать. Ещё я боялась, что Тюбик меня просто убьёт, потому что ключи были в одном экземпляре. Но когда он вернулся и узнал о ситуации, то совсем не рассердился, а сказал, что Урия тюрьма ничему не научила, что он болван, и такие двери просто снимают с петель. Иногда прикрепляют к тросу и дёргают лифтом, чтобы она вылетела сама, но раз у нас нет троса, мы её просто снимем и прислоним, а завтра решим, что делать дальше. Так мы и поступили.
На следующее утро я поехала мириться к маме. Та меня простила, но сказала, что раз я болею, значит, порча не прошла, и Роза слишком слабый маг для такого серьёзного заговора. Через газету она нашла другую тётеньку, православного психолога. Мы ездили после школы ко Владимирскому рынку, и та читала над моей головой молитвы и водила руками и свечкой, периодически отмечая копоть, чёрный дым и прочие знаки сглаза. Я уставала, мне надо было готовиться к выпускным экзаменам, и это я делала ночами, поэтому иногда придрёмывала на стуле. Это тоже был знак порчи, говорила она, и махала свечкой активнее. Мамаша отдала ей бабла уже прилично, и меня бесило, что она себе и нам отказывает в каких-то нужных вещах и занимается подобной хёрней. Поэтому я сказала, что больше туда не пойду. Тогда мамаша стала вызывать эту женщину к нам на дом, и та, не будь дура, увеличила цену за визит. Я терпела месяц или полтора, но в один прекрасный вечер, когда я спала после школы, чтобы позаниматься ночью в тишине, а целительница меня разбудила благостным голосом и велела идти на табурет, я вскочила, схватила её за шею и закричала:
— Ах ты, сука! Ещё раз ты возьмёшь у неё деньги! Ещё раз я тебя, тварь, в нашем доме увижу!
— Бесы, бесы! — радостно закричала эта святая женщина, отскочив от меня на приличное расстояние. — Видите?! Сейчас вы видите?!!
Мама зарыдала и проводила гостью. На пороге та сказала обиженно, что работать со мной больше не будет, что я агрессивна, и бесы сильнее её. Посоветовала ходить в церковь, держать пост, исповедаться перед батюшкой, который расскажет нам, что надо делать.
Чтобы загладить вину перед мамой и заработать на пачку сигарет, я отправилась с ней на утреннюю службу в церковь Святого Пантелеймона, согласившись, что важную работу по спасению души следует доверять настоящим специалистам, получившим соответствующее образование. Мы отстояли два часа на ногах, потом мама подвела меня к священнику, и тот накрыл мою голову платком.
— Благословите меня, святой отец, — попросила я. Тот перекрестил меня и дал поцеловать крест. Я, хоть и считала это негигиеничным, исполнила обряд.
— Кайся, дочь моя! — велел он.
Я молчала.
— Что ты молчишь? — в голосе священника послышалось раздражение. — Людей целая очередь, ждут!
— Покайся, доченька! — заискивающе попросила мама, которая смиренно стояла рядом. — Ждут же люди, вон сколько…
Молчала я не из вредности. Я просто не знала, в чём каяться, в чём я виновата, в чём согрешила. В том, что у меня были, есть и будут друзья и подруги в разных городах и все такие разные? Я ни с кем не спала, ну пила пиво, ну так вся молодежь пьёт и болтает, и болтается… Ещё священник решит, что меня атаковал зелёный змий!
— Я не знаю, в чём каяться, и как, — наконец призналась я. Поп рассердился.
— Ну и иди отсюда!
Мы перекрестились и вышли из церкви.
— Ну что ж ты не покаялась? — расстроилась мама. Мы медленно шли по улице Пестеля домой. Было солнечно.
Я посмотрела на неё и воскликнула:
— Да в чём я перед тобой виновата?! Ну скажи, в чём?!!
Обратный путь мы проделали молча, и я принялась за свои скрипичные экзерсисы маме на радость в её выходной день. Надо было еще выучить много партий, чтобы сдать хор.