Дмитрий Григорьев
ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ

Нам не дано предугадать

Как слово наше отзовётся…

Ф. И. Тютчев



— Пермь — удивительный город, — произнёс Дэгэ, затягиваясь дымком из трубочки, а потом, прежде чем передать сидящему слева соседу, приложил её ко лбу со словами «Бум Шанкар». Эти слова, точнее интонация, с которой он их произнёс, неспешность в движениях, благообразный вид и длинная седая борода говорили даже непосвящённому человеку, что рассказчик является носителем некоей древней традиции, о которой многие сейчас и не знают.

— В Перми, например, — продолжил он, — все достопримечательности нанизаны на красные и зелёные линии, которые в свою очередь нарисованы на асфальте. Если двигаться по ним, можно обойти весь старый город. Впрочем, от старого города осталось немного. Мы прошли по линиям, читая на специальных стендах разные легенды о домах и улицах. Это было весьма занятно, однако, нас интересовало совершенно другое место… Река Стикс. Для буйных старцев, исследователей пространства не бывшей советской и, тем более, не бывшей российской империи, а совсем другой, Незримой, только такие места по-настоящему значимы.

— Погоди, — сказала Настя, — трубка теперь уже была в её руках, — река Стикс тоже незримая?

— Нет. — Дэгэ улыбнулся.

Я пишу «Дэгэ улыбнулся», однако, не совсем уверен в этом: губы «буйного старца» были полностью скрыты усами, и об улыбке можно было судить только по глазам. Но и глаза прятались где-то в глубине черепа под густыми нависшими бровями. Плюс ещё сверху — затемнённые очки.

— Стикс не мифическая, а вполне реальная река, — старец почесал свой картофелевидный нос, — ты можешь даже её загуглить и увидеть на карте. По крайней мере, два года назад, она существовала. Правда, как и полагается Стиксу, протекает она под землей, в бетонных трубах. Лишь в одном месте выходит на поверхность. А начало своё берёт почти под центром города… Можно сказать, что Пермь стоит не на Каме, а на Стиксе, в самом прямом смысле этого выражения. Да, и первые пермские люди поселились именно на берегах Стикса ещё во времена палеолита — это, сударыня, совершенно научный факт. Но вот что удивительно, многие пермяки о Стиксе не знают. Или не хотят говорить. Мы спрашивали людей на улице, и лишь один человек, дедок весьма бомжеватого вида, указал нам путь к нему. «Осторожнее с этой рекой, — предупредил он нас, — там странные вещи с людьми происходят».

Тем временем, трубка совершила свой круг и снова вернулась в руки Дэгэ. Он прислонил её ко лбу, но курить не стал, а передал дальше.

— Так вот, — сказал он, — Стикс выходит на поверхность земли в единственном месте, и там он протекает по довольно глубокому каньону, с правой стороны от которого — тюрьма, а с левой — кладбище. Чего ещё ждать от Стикса? Я сразу понял, что это наше место. Мы подошли уже в сумерках со стороны кладбища, это самое старое кладбище Перми — Егошихинское. Понятное дело, пора ночевать, и Носов предложил поискать склеп с хорошей крышей поближе к реке. Кладбища — это его конёк. Когда в Ладаке, в Гималаях, он с канлингом, если кто не знает, трубой из кости какого-то древнего мертвеца, ночью попёр на буддийское кладбище созывать голодных духов, я совсем не удивился.

— И созвал? — спросил Андрей.

— Не уверен, я не столь продвинут в буддийских ритуалах. Но утром вернулся целым. То ли духи не пришли, то ли невкусным оказался. А, может, его и съели, и теперь это другой Носов.

Все рассмеялись.

— Но, — Дэгэ вернулся к рассказу, — нам действительно нужна была крыша для ночевки, ибо накрапывал дождь, и палатку мы с собой не брали. Склеп в таком случае — идеален. Однако, мы нашли место ещё получше — в самом каньоне Стикса находились останки умершего садоводства — заросшие кустами огороды, времянки, в общем, самое то, что надо. Могилы веками сползали к реке, и перемешались с этими жалкими домиками, так что границы кладбища оказались весьма размытыми. Может, это и не садоводство было, а просто бывшее жильё каких-нибудь кладбищенских работников. Суть не в этом. Чтобы не привлекать внимание ментов, мы, не разжигая костра, расстелили спальники под крышей одной из времянок, и под звук дождя заснули. Выспались весьма неплохо — встали уже в районе десяти, позавтракали всякими ништяками, что у нас ещё с Вологды остались, и отправились через заросли крапивы и лебеды к Стиксу, омыть ноги. Дождь так и шёл. А переться с утра через мокрые заросли, скажу я вам, совсем не в кайф. Впрочем, Стикс этого стоил.

Дэгэ задумался, словно вспоминая какие-то детали. Я представил, как они продираются к реке, чья чёрная вода медленно движется, разделяя миры — с одной стороны зелень и буйство красок, а с другой — серый индустриальный пейзаж. Река, которую я увидел в своем воображении, напоминала нашу питерскую Смоленку, также протекающую вдоль старого кладбища. Однако дальнейший рассказ разрушил созданную мной картину.

— Стикс оказался скорее ручьём, чем речкой. Мы дважды перешли его туда и обратно. Можно было перепрыгнуть, не замочив ног. Но ноги всё равно были уже мокрыми. Меня, помню, поразила огромная красная мальва на берегу. Цветок, видимо, сбежал из какой-то могилы и здесь прекрасно себя чувствовал.

— И чем же отличается мир живых от мира мёртвых? — спросил я.

— Ничем, — уверенно ответил Дэгэ, — но слушай дальше. Когда мы стали выбираться из каньона наверх, случилось странное. Там, на кладбище, на пригорке — какой-то обелиск. И к нему вдруг походит какая-то молодая, прилично одетая женщина, Носов её первым заметил. А она обращает голову к небу и начинает кричать:

«Отец!»

Громко так, с надрывом. Мы замерли. Жуть…

А она снова:

«Отец!»

Странный молебен. Впрочем, на берегах такой реки…. «Сумасшедшая», — говорю я Носову. А он: «Смотри, это секта, там ещё народ идёт». И действительно, к обелиску ещё несколько человек подошли.

А девица эта не унимается: «Отец!» И потом, ещё громче, сложив рупором руки и приложив к лицу: «Напиши письмо!» Я смотрю на небо, а там, в низких облаках вдруг голубой просвет появился.

— Чудо, — сказала Настя, выбивая пепел из трубочки.

— У этой истории есть реальное объяснение. — Дэгэ, похоже, снова улыбнулся, — Как я уже говорил, на противоположном берегу находится тюрьма. И лишь с холма, где обелиск, видны её верхние окна. Так что девушка кричала не небесному, а вполне телесному отцу.

— Однако же появился просвет, — добавил Андрей.

— Да. И удивляться тут нечему. Обычное дело, — закончил свой рассказ Дэгэ.


Félix Vallotton
Soleil couchant dans la Brume, 1911