1995 год. Петербург.

В партии «Рабочая борьба» состояло шесть членов. Печатали свою газету с профилем Льва Троцкого на первой полосе. Агитировать приходили на Дворцовую. Там я с ними и завязался. Верховодил революционным подпольем низкорослый человек в косухе и берете а ля Команданте. Лицом походил на индейца из советских кинофильмов, а на деле оказался мегрелом с персидской примесью. В миру: журналист «Комсомолки». Остальные члены: студенты истфака. Но «борьба» почему-то «рабочая». Вот всегда оно так.

Зимние сумерки. На площади толкутся кучки митингующих. Выделяется анархист дядя Миша под чёрным стягом (бывший учитель истории, разжалованный за пропаганду Гарибальди и Бакунина). Туда-сюда курсирует юродивая по кличке «Красная Ксюша»: декламирует матерные частушки на злобу дня. Ко мне подступают троцкисты. В партии ничтожно мало членов: нужно вербовать новых. А у меня об ту пору и своя партия была. Я и два придурка из класса, политически архинезрелых. Намедни состоялся учредительный съезд. Зачитал вступительную речь, стоя за швейной машинкой. Следом должен был приниматься устав партии. И тут произошел раскол, но не как на II съезде РСДРП, а хуже. Мои соратнички начали тупо колоться: давиться, похрюкивать и отрыгивать школьной котлетой. Хаханьками своими сорвали голосование и свели возвышенную социал-демократию в пошлую сифу. Весь фокус в том и состоял, чтоб держать священный серьёз, уверовать в предлагаемые обстоятельства: конспирацию и близость революции. Всё прахом. Партию пришлось распустить.

Так я стал беспартийным и потому был не прочь примкнуть к каким-нибудь петрашевцам. Попались троцкисты. «Завтра на Чернышевской. На выходе с эскалатора. Вот тебе газета: почитаешь», — так закончилась наша первая встреча. Ну, думаю: вот оно. Николай Гаврилович. Как символично. Настоящий подвал на проспекте его же имени. Полистал газету. Напечатано нонпарелью на умирающем принтере. Тиражировано на ксероксе, который тоже при смерти. Политически архиопрометчиво. Первое, чем должна обзавестись партия: хорошим печатным станком. Эти ещё не обзавелись, видать.

На следующий день, соблюдя дресс-код мятежного разночинца — очки-кругляки, чёрное драповое пальто, сапоги кирзовые — я поднялся с одной из самых глубоких станций метро на тревожную поверхность. Встретили меня сумрачные товарищи в петушках и проводили в подвал. Тёплое сырое подполье принадлежало нацболам. Тогда это были просто весёлые ребята, издававшие задорную «Лимонку». Никто не трогал старого неприличника Эдуарда. Его «детей» не бросали в узилища. Подполье напоминало эдакий «арт-кластер», как теперь бы сказали. Вот, свинчивают рабочий с барабанной установки: тут Летова нога ступала. Только репетировать закончили. Комбики ещё не остыли. Наверное, и Курёхин случался, но я его не застал. И конечно, сам Лимонов, которого я тоже не застал.

Засели в кружок. Стол, лампа, синие кольца от папирос. Председатель «Рабочей партии» раскладывает на столе журналы «по полтиннику штука», на русском и на испанском. Начинает подробно разбирать статьи каких-то латино-американских неотроцкистов, параллельно цитируя «Перманентную революцию».

После собрания стали обрабатывать в личной беседе. Я кивал, но никак не хотел возбуждаться на революционную борьбу. Как-то я так.. не рвался выкорчёвывать булыжники из мостовой, и вообще откровенно заскучал. Ну, какой к чёрту Троцкий?! Они что всерьёз? А чего тогда Троцкий? Выше бери! Долой Гудвина! Изумруд принадлежит народу! Руки прочь от Тотошки! Свободу мигунам!

С того вечера я окончательно охладел к мировой революции. Через неделю собрал своих экс-соратников по партии у себя на дому, раздал простыни и заявил: «Облачайтесь в хитоны. Теперь мы братья тайного религиозного общества. Подумайте пока, что к чему, а я пойду на кухню изготовлять магические амулеты». В чайной ложке торжественно расплавил трёх оловянных солдатиков. Полученные блямбы нанизал на капроновые нити. Священный напиток для церемонии приготовил из смеси кипяченой воды и легендарного ликёра «Амаретто». Наврал, что это вода с кровью верховного жреца (то есть меня). Масонская ложа продержалась чуть дольше партии. Но через полчаса опять начались хиханьки. Неофиты затребовали ликёр и выжрали всю бутылку. Одного стошнило. С тех пор, я больше ничего не организовывал.