Фрагменты из неопубликованной книги «Гимотроп»



* * *

Ощути под подбородком

Длани нежные царя.

Как туман невинно-кроткий

Альвеолы холит водка

Белым пламенем горя.



Царь невидимый, но властный

Пульс считает твой бесстрастно:

То отпустит, то сожмёт.

Дунет в тонкую гребёнку,

Загрохочет в перепонках

Поднимающийся лёд.



Мутноватые наплывы

Неспокойного стекла

Натекут с нездешней силой,

Упоив дворцы и виллы

Сладким безразличьем зла.





* * *

«Это было в Лозанне, где цветут гимотропы»

Л. И. Брежнев



В чёрно-белой Москве

Не растёт гимотроп

И не рос никогда.



Господарь на коне

Заезжает в сугроб

В лёгкой дымке стыда.



Алый клюв пеликан

Раззевает зело,

Выпуская на нас



Крепостных недовольных

Бессильное зло,

Расточительный газ.



На волне радиолы

Поёт соловей.

Ядовитый озноб.



И под шелест тяжёлый

Ветвистых бровей

Вновь растёт гимотроп.





* * *

В выгоревших полях —

Ворон, сосны, амбар.

Голосок голосит:



— Есть сухарики, чай,

Пластырь, иглы, кальмар,

Пыль, песок, керамзит.



Но с другой стороны

Голосок посмелей,

Нехороший такой:



— Мой попробуй товар —

Соль, земли солоней,

Золотой зверобой.



Как тут выжить, дружок,

Среди смертной любви,

Раздирающей нас?



Либо сладкий кальмар,

Растворённый в крови

Стеклорезный алмаз.



Либо горькая соль,

От которой внутри

При неравных долях



Превращаются в пыль

Керамзит и песок

На сгоревших полях.





* * *

— Леонид, Леонид —

Говорит селенит:

— Далеко ли ты бросил коня?



От Луны до Земли

Пни, пригорки, нули

И залитые светом поля.



Кто себя видел в них —

Стал невидим и тих.

— Ты себя в них видал, Леонид?



— От Земли до Луны

Две кошачьих спины

Притянул красно-синий магнит.



И над нашей Луной

Жаркий ветер степной

Ворошит беспокойную пыль.



А у вас на Земле

Только тропы в золе

И забытый в овраге костыль.



— Леонид, Леонид —

Говорит селенит:

— Так зачем ты живёшь на Луне?



— Потому что приказом

По нашим краям

Здесь служить полагается мне.





* * *

Добрый Брежнев, плюшевые брови

Дедушка в пижаме голубой

Дачкой летней, где-то на балконе

В перелесок щурится совой



Белый зайчик, тоненькие лапки

В пламени горящего куста.

За электролинией сарайчик

Всякие неважные дела.



Дедушка молчит, скрипят качели

На посёлок сходит тихий час

Птицы невнимательные сели

На забор, рассматривая нас



Я ведь тоже — свежим пионером

Вежлив, собран, мучаю чертёж.

Брежнева стареющее тело,

Радиоприёмника бубнёж



И на нашей дачке невозможной

Только я и дедушка. В жаре

По посёлку движется молочник

С молоком в эмалевом ведре



Сосен бесконечных перезвоны,

Дятла замирающий пунктир...

Сквозь какие дикие эоны

Мы с тобой прорвались в этот мир?



Чьих ещё воспоминаний нежных

Раз за разом проживая пласт,

На московской даче дремлет Брежнев

Заново выдумывая нас?





* * *

Ах, мой цветочек так боится кота —

Тот к нему подкрадывается каждым днём,

Зубы выпячивает изо-рта

И листок за листочком объедает на нём.



Видно, как ему сладко — из-под самых усов

Тянется слюнки непрерывная нить.

Он понимает, что делает нехорошо,

Но некому котика остановить.



И безымянный цветик с ужасом уже ждёт —

Лишь я из комнаты выйду, закрыв за собою дверь,

Тут же на стол вспорхнёт огнеглазый кот,

Пытку продолжит страха лишённый зверь.





***

слетались роем ямщики

к покойной яме

нам в детских спальнях пауки

мели ветвями



и если кто-то открывал

глазок свой синий

то мир причудливо играл

избытком линий



и в каждом огненном цветке

на каждом поле

стояла с шахматкой в руке

беда, неволя



храпели тёмные углы

губою влажной

мы доставали из золы

листок бумажный



чтоб перед сном еще раз стать

отважным бовой

скользнув во влажную кровать

стручком бобовым



пижамный вывесив рукав

тая в потёмках

кинжал на случай грабежа

на книжных полках



укрыв крутящийся зрачок

сухою кожей

пока пальто снимал волчок

топчась в прихожей





***

Литераторы благие,

Дорогие господа,

Вам на полочках уютно?

Не собрались ли куда?



Из гробов своих прекрасных

Как пленённые цари

Вы заведовали властно

Всем, что у меня внутри.



Я вас нежил и лелеял,

Пыль легчайшую сдувал.

Мне за это чародеев

Голос сладкий ворковал.



В каждом томике невинном -

Бездны алчущих миров,

Рая дикого картины,

Ропот свергнутых богов.



Каждый вечного вниманья

Затаившись словно ждёт,

Погруженья, обожанья,

Взгляда, пущенного в лёт.



Но едва к груди приблизишь

В руки взяв почтенный труд,

Тут же в сердце с болью примешь

Ядовитый острый зуб.



Взгромоздится, кость ломая,

Тот, кто был милей родни.

И по капле вытекая

Жизни оскудеют дни.



Лишь одно есть утешенье —

В поколеньях молодых

Нету этого почтенья

К миру карликов седых.



Дерзкий отрок белобровый

Эти книжки соберёт,

И в тележке на помойку,

На помойку отвезёт.



Но уже как привиденье,

В переплёте золотом

Полетит мой крик осенний

В чей-нибудь далёкий дом.



Где зажатый меж другими

Гордецами будет ждать,

Когда голос детский имя

Вдруг сподобится назвать.





***

Выпьем с горя, где же кружка

Говорит одна лягушка

Сердцу будет Мавзолей

Ждёт волшебная подушка

В тонких дырочках нулей



Сон идёт как тихий вестник

И пока на лапках жаб

Рассыпаются созвездья

Вырастают из-под лестниц

Пузыри забытых шляп



Не поедет на работу

Папа в зелени огней

Площадь «Царские ворота»

Царевратская суббота

Всё длиннее и длинней



Завтра будет день воскресный

Послезавтра — тоже он

Папа напевает песню

Продолжая путь отвесный

В долгий и прекрасный сон





Комната снега


Может в юности тихой иль в старости буйной, горячечной

Вы бывали когда-нибудь в комнате снега лесной?

Всё, что мнилось знакомым, там сделалось неоднозначным,

И отходит всё дальше, и снова стоит за спиной.



Ну а ты всё дрожишь, лишь дымок изо-рта фиолетовый

Завивается кверху подвижным смешным язычком,

А растения держат ещё одно гнутое зеркало,

И каким бы углом ни придвинулся — ты уже в нём.



В синих жилках лицо, но ты смотришь в морозное крошево.

Потерялся портфель, где плескался спасительный ром.

Разговор монотонный ведёт ядовитое прошлое,

И зачем-то ты вынужден слушать, запутавшись в нём.



Нет учебников больше, развеяны школьные схолии,

Не стучит птичьей лапкой учитель, листая журнал.

Но лесное лицо не нуждается в памяти боле, и

Превращается медленно в тёмный и мутный кристалл.



В глубине его тлеют окошки заброшенной комнаты,

Где лежал, закусив свою руку, послушным волчком.

Занесло покрывала и шторы бессмысленным опытом

И к лесным зеркалам подкатило сухим сквознячком.