Медленно уплывают снежные перья в чернильную мглу. Мимо звёзд, колючих на морозе. Мимо сумеречного мерцания. Сугробы отсвечивают лунным сиянием, скрипит утоптанная колея.

Где-то далеко две меловые фигуры отделились от белого морока и, зарываясь в снег, двинулись к дороге, помахивая иглами штыков на тоненьких стволах. Издалека они кажутся ёлочными игрушками, но приближаясь, становятся похожими на заблудившихся детей.

Сменившись с поста, и выпустив из дверей клочья молочного пара, Коля быстрым шагом двинулся к бывшей школе, где теперь размещался госпиталь. Сегодня там будет просмотр кинохроники, а также художественная декламация и танцы. После прокуренной каптёрки его мутило от морозного воздуха, и было жарко то ли от быстрого шага, то ли от мыслей о крахмальном колпаке Валечки из медсанбата. Брать с собой оружие нужды не было, но Коля Сазонов был свежеиспечённым младшим лейтенантом и всюду таскал за собой положенный по табелю автомат.

Валечка была тихой операционной сестрой, строгой и ответственной, с пепельно-рыжими волосами и зелёными глазами с палевым ободком. Кожа у неё была пергаментного цвета с абрикосовым пушком и оранжевыми веснушками до самых кончиков пальцев. Носила она обычную солдатскую форму — свободные защитные штаны — и, даже при некоторой худобе и угловатости, носила с неподражаемой грацией. Не было в ней ничего необыкновенного, разве что изгиб шеи и мягкая улыбка, волновавшая воображение Коли Сазонова. И вот уже совсем скоро, может быть, через полчаса — если не случится чего-то чрезвычайного, если не будет срочных операций, перевязок и вызовов, — совсем скоро она будет слушать его чтение, и — кто знает, может быть, даже подойдёт к нему и спросит: кто же автор этих стихов?

Начинало подмораживать, лоб и щёки сильнее зябли, и куда-то уходил тусклый свет, заполнявший белую равнину. Мятые халаты устало брели навстречу, придавливая выпавший рыхлый снег тяжёлыми ботинками. Ботинки были хорошими, но как-то не по погоде. Винтовки были немецкими — «маузер», но и это не редкость. Знаков различия было не разобрать, и Коля на всякий случай занёс ладонь для приветствия. Но рука с полусогнутыми пальцами дрогнула, недолетев до шапки, и зависла. Спина сразу же стала мокрой. Раньше, чем успел о чём-то подумать, Коля почувствовал, что случилось что-то нелепое и необратимое. Случилось всерьёз, и по-другому уже не будет, исправить ничего уже нельзя. Халат на колене встречного человека был разорван, и в дыру проглядывала мышиного цвета материя. Но откуда? И зачем? Тут же ничего нет, кроме госпиталя. Пальцы неловко ткнулись в опущенный книзу ствол.

Немец сорвал с плеча винтовку.

— Не дёргайся, сука!

Коля совсем близко увидел лезвие штыка. Ему показалось, что остриё пляшет у самого зрачка. Небо посерело и опустилось почти к самому затылку. Тошнотворный жар бросился в голову и ушёл в низ живота. И тут Коля вдруг увидел цветы белой акации, пахнущие майским мёдом, и деревянный стол в зелёном южном городе.

Патрон, кажется, должен быть в стволе. А переключателя на автоматическую стрельбу и не было — упрощённая модификация. Коля отшатнулся от штыка и упал на спину, в сторону от дороги, на мягкий, как пуховое одеяло, свежий снег. На лезвии полыхнул алый огонёк, что-то ободрало щёку, но больно не было, а только горячо. Падая, дёрнул из-под себя цевьё и прямо из сугроба шарахнул по немцу. Автомат дал короткую очередь, подпрыгнул и заглох. Снег валил обрывками ваты и тихо ложился на отвороты рукавов.

Немец покачивался на ногах. Две или три пули раскололи ему череп и снесли висок. Зрячий глаз залился слезой и изумлёно смотрел на Колю. Второй немец выронил фонарик и заворожёно глядел на автомат. Сначала на колею упала винтовка, а потом безжизненно, как сломанная кукла, немец стал складываться, оседать, и глухо ударился головой о дорогу. Кровь выплеснулась на снег, как смородиновое варенье из разлетевшейся банки.

— Лежать! — захрипел Сазонов незнакомым голосом, и встал на колени. Немец от крика очнулся, бросился вперёд и схватился за ствол автомата двумя руками. Коля упал на винтовку убитого, и, не вставая, ударил штыком снизу. Штык проткнул грудную клетку так легко, будто бы немец был набит соломой. Коля готов был бить, рвать немца зубами, но тот вдруг уронил голову и мертвецки грузно навалился на нож. Коля вздрогнул и оттолкнул его от себя. Немец кивнул и свалился с клинка. Из раны в груди брызнула парная дымящаяся кровь. Плеснула в лицо — на глаза, на волосы, на шею. На замёрзшей коже кровь казалась обжигающе горячей и пахла железом. Никаких других запахов на снегу не было — только кровь. Коля, задыхаясь и захлёбываясь, зачерпнул дрожащими руками снега и стал судорожно вытирать лицо. Хватать снег горстями и оттирать до огня, дочиста, до очищения.

Патруль появился не сразу. Коля лежал на снегу, разглядывая небесную твердь. Уже не колотило, нахлынуло вязкое безразличие. Его подняли, похлопали по щекам, постучали по плечу, поставили на ноги и велели идти домой. За трупами пришла соловая лошадка с запорошенной лохматой гривой, патрульные сели на волокушу и вместе с закоченевшими мертвецами убыли в темноту, позвякивая бубенцами.

А жил Коля в брошенном доме с оборванными обоями и развороченным паркетом, вместе с другими молодыми лейтенантами. Было не так уж и плохо, Коля даже привязался к этому жилью. Идти туда было не далеко, но в этот раз шёл долго, едва передвигая ноги. Снег падал всё сильнее, и у него появился запах ванили. Очертанья будки, деревьев, скамеек у дороги стали размытыми и несуразными. Но идти было уютно. По пути Колю обгоняли какие-то сани, которых он почти не замечал, вокруг была хрустящая белизна, голубоватые сугробы, мёрзлая колея и терции колокольчиков.

Переступив порог, он догадался, что хочет пить.

— Воды.

Ему дали воды из жестяного бака, в котором топили снег для чая. Вода была немного ржавой, с привкусом крови. Сыроватые дрова давали много дыма, похожего на дым от сухих кленовых листьев, что сжигали осенью во дворах. Коля любил, когда жгли листья, и вдохнув дыма на время забыл о других запахах.

На тумбочке лежала его тетрадка, треугольники писем и книга рассказов Артёма Весёлого. Он повертел тетрадку в руках и бросил в печь — тетрадка занялась карминовыми лоскутками. Туда же полетели письма, потом книга.

— Ты чего?

— Холодно.

— Тебе скулу зацепило. Сходи в госпиталь.

— Ничего, не больно.

— Тут говорят, ты просто зверь в рукопашной.

— Да, я зверь.

— А в карманах у них что было?

— Не знаю.

— Неужели не заглянул? — недоверчиво улыбнулся приятель.

— Там без меня ... заглянут. У тебя спирт есть?

— Тебе зачем.

— Давай сюда, потом верну.

— Под подушкой фляга. Можешь не возвращать. А в клуб пойдёшь? Будут девчонки из госпиталя.

— Ты иди, я спать буду. И скажи замполиту, что немец по-русски разговаривал как мы с тобой.

— Он тебя вызовет.

— Пусть вызовет — ты сейчас скажи.

Коля поднял свой автомат, отделил диск, передёрнул затвор. Патрон не вылетел. Осмотрел магазин — пустой.

— Идиот ... — замычал сквозь зубы.

— Кто идиот?

— Никто. Иди.

Сазонов отпил из фляги. Огонь упал вниз и разбежался по жилам. Приятно помутилось сознание, зной ворвался в голову — шершавые листья липы, густой липкий запах акации. Хлебнул ещё, завернул пробку и уснул.