Мир, который я знал, исчез. Солнце висело в небе. Но это было уже другое небо. Я озирался вокруг, как безумный. В попытке ухватиться за что-нибудь привычное. Но ничего этого, как и не существовало никогда.

— Я всё верну, я всё верну, — бормотал я себе под нос и от этих слов становилось легче. Но на очень короткий промежуток времени, поэтому и приходилось повторять это без конца.

— Почему? Почему? Зачем? — я сбивался на истерику, но на неё уже просто не хватало сил, и меня вертело в этой карусели вхолостую.

Это случилось вчера. При этом сейчас я понимаю, что мне было не отвертеться с самого начала, нити одна к другой сходились с разных концов, сплетаясь своим жутким узором. В середине сидел незримый паук, и в каждом из множества его глаз, отражалось моё лицо. «Я должен тебя убить» — словно говорил этот паук, и нити подрагивали под его чуткими лапами. Мягкие. Тёплые. Отзывчивые. Поставь эти три слова рядом и получишь «Нежность».

Ничего страшного. Кружка пива. Первый глоток, облизываешь пену с верней губы, в нёбо, как в промокашку впитывается горький вкус, а в голове лопается мыльный пузырь. «Всё нормально, мама. Я же сказал, я буду. Скоро буду. Мама! Мне сорок лет! Мама!». «Слушайся мать. Я тебе говорила. Сто раз повторяла. Ты забыл, что было в прошлый раз» — паук дёргает одну нить и она, вначале едва подрагивая, раскачивается все сильнее, поднимая волну за волной. Во мне растёт упрямое стремление сделать всё на злобу.

После третьего звонка я выключил звук. И заказал вторую кружку пива.

И здесь ещё нет опасности. Только расширяется мир, и глаза видят по-иному. Они проворачиваются из положения зрачком внутрь в положение зрачком наружу. Глаза с растущим интересом вглядываются в окружающих людей. Музыка начинает уже нравится, и пальцы, словно независимое существо, отстукивают ритм и изгибаются будто бы в танце — очень ловко танцует этот маленький человечек, и ножек у него то две, то четыре, то пять.

Я сидел в углу. Это был небольшой паб. Всего несколько столов и стойка. За двумя из них сидели компании парней. Они с удовольствием чокались и говорили все громче. Миролюбивый их вид не значил совершенно ничего. Над головой шумела большая труба, по которой куда-то качало воздух, отчего, казалось, что здесь воздуха нет совсем. Я поднялся, вышел наружу. Бармен дёрнулся, но заметив, что и портфель, и куртка остались на стуле, вернулся к просмотру вялого футбола, который зеленел на немом телевизоре.

На улице пришла эсэмэска. Я поморщился. Но это была не мама. С удивлением я увидел, что это перечислили премию, которую я с таким нетерпением ждал уже давно, и особо уже на неё не рассчитывал. Мои плечи расправились от охватившей меня радости. Деньги обещают новые возможности. Но я был настолько не готов, что совершенно не знал, что это за возможности. Как мне распорядиться этими деньгами? Но от меня никто не требовал немедленного ответа. Но в одночасье я стал выше, сильнее, красивее. Обновлённым человеком вдохнул полной грудью.

Был вечер. Через проезжую часть плескалась Фонтанка. А на том берегу горели фонари и окна. Мир был выпуклым. Густым. Вкусным.

Я вернулся в паб. И с удивлением увидел, что посетителей прибавилось. Столы были все заняты и за соседнем сидела девушка.

Только лишь от одного её вида я сник. Она была красива. Невероятно.

Но это не была красота тщательно вычерченная тональными карандашами и выпяченная агрессивно-сексуальной одеждой, где обнажённость — знак и приблизительный ценник. Лучше бы так. Сегодня это бы подстегнуло меня, бокал или два, и я, разыгрывая тайного властителя этого города, жёг бы её пылающим взглядом и пошловато улыбался при каждом её движении в мою сторону.

Меня ударило всем её видом. Впечатление было чего-то давно забытого, чувство мучительного узнавания. Перед нею стояла лишь чашка чая. Она сделала глоток, и я уже не мог оторваться от линии её губ. Мягкие, волнительные. Лицо, которое тихо излучало невидимый свет… хотя нет, это был не свет, а особое излучение, от чего в лёгких у меня стрекотало, как безумный счётчик, вопящий о смертельной дозе радиации. Чёрные гладкие волосы, как если бы рука творца вела широкую кисть непрерывным движение вниз, соединяя в линию изгиб плеча и спины. Мне захотелось плакать. Желание было настолько сильным, стремительным и чистым, что я уже набрал воздух в грудь, чтобы, словно толстый маленький мальчик начать реветь во всю мощь.

Я вдруг понял, что стою и не шевелюсь всё также у своего стола. Судорожно сел. Пить мне расхотелось. Даже стало противно от сивушного вкуса во рту. Я сидел и не мог пошевелиться. Я не мог повернуть голову, чтобы увидеть её вновь, но даже закрыв в отчаянии глаза, я видел её.

Она повернула голову в мою сторону. И я увидел её глаза.

Она смотрела на меня внимательно. В её глазах не было интереса, желания, призыва. Она смотрела со спокойной радостью, будто бы я её удивляю, и это странно ей и смешно. Эй не понять, то ли я просто притворяюсь, то ли, и правда, ещё ничего не понял.

Она поднялась и подошла вплотную ко мне. Смотрела с лёгкой усмешкой сверху вниз. Её холодные ладони прикоснулись к моим щекам и потянули меня вверх, едва-едва, но вместе с тем настойчиво. Я послушно и благодарно потянулся к ней, и когда её лицо приблизилось к моему лицу, она тихо сказала:

— Пошли со мной.

Перед моими глазами плыли жёлтые огни проезжающих мимо машин, под ногами прыгали неровные гранитные плиты набережной, масленисто плескалась река сбоку и внизу, и тяжело несла себя из темноты в темноту. Я чувствовал страх. Я не знал куда я иду, но я знал, что то, что происходит, меняет меня с каждым шагом, меня влечёт идти дальше, но вместе с тем, другая часть меня постоянно оглядывается, и пытается ухватиться за что-нибудь.

Девушка идёт рядом. Мы не касаемся друг друга. Она смотрит на меня, и от её отчётливого взгляда я перестаю двоится. И только мне не отделаться от ощущения, что моя безропотность, то что я в её власти, что так надеюсь на то, что она не сделает мне зла – свидетельствует о моей явной умственной неразвитости.

Будь я пьян. Мутен. Упрощён до слабой ряби на поверхности сознания. Так нет. Меня переполняет наполненность, дикая, густая, пугающая реальность. Я вижу город. Я пропускаю его каменную кровь через себя. И я слепну от невозможности выделить что-то главное во всём этом, так кропотливо прорисованном и невероятно отчетливым.

Мы подходим к дому скрытом низким конусом фонаря. Её белая ладонь прислоняется к двери, чёрной настолько, что рука должна провалиться в пустоту, но дверь с тяжёлым скрипом поддаётся, и мы оказываемся в парадной, которая глохнет в тишине, как только улица остаётся снаружи. Мы поднимаемся по широким ступеням. В прямоугольниках света из окон лестничных пролётов, стены в хлопьях старой краски.

«Быть может сегодня я должен умереть» – приходит в голову мысль. Но в моей благодарной послушности все меньше страха. Мне хорошо здесь. Стены тёплые. Её кожа все ближе. Меня снова начинает обволакивать излучение её тела. Мы проходим по длинному коридору, в котором также темно, как и везде. Но я знаю, что мы уже пришли.

Её губы прикасаются к моим губам. И я понимаю, что я весь дрожу. Она начинает снимать с меня одежду. Я вижу, что мы в пустой комнате, свет из большого окна падает двумя прямоугольниками на пол. И здесь, в этом очерченном светом пространстве, я прикасаюсь к её серебрящейся коже, я целую её в плечо, чувствую ребрами её острые твёрдые груди. Она гладит меня, остановив свои ладони на моих бёдрах. Губы её все ниже и ниже. Я чувствую, как мягко тепло отзывчиво она вбирает всего меня. И сердце где-то в глубине меня, вжавшись в точку, взрывается. Меня переполняет нежность. Я бьюсь от неведомого ранее наслаждения и чувства, и уже я сам – все эти нити огромной паутины, и уже я сам – этот паук.



Я очнулся под лестницей. Сразу же, даже до того, как я вспомнил себя, из меня хлынуло отчаяние. В темноте, в пыльном и тусклом свете, я лежал на холодных плитах и вслушивался в приглушенные звуки автомобильного потока где-то снаружи.

Они подсыпали мне что-то, когда я вышел подышать. Как глупо. Клофелин. Это меня и вырубило.

Я поднялся на руки, встал на колени. Зажмурившись от приступа жалости к себе.

Как мне жить дальше? Они же забрали все…

Зазвонил телефон. Я дёрнулся. С удивлением вытащил его из куртки. С невыносимо сильно светящегося экрана с напряжением смотрела на меня мать.

Так. Телефон они не взяли. Недоумевая я полез во внутренний карман. Достал кошелёк и документы. Раскрыл кошелёк. Все было на месте. Карточка, проездной. Наличные. Дисконтные карточки.

Проверил баланс банковской карты. Все деньги были на месте.

Я поднялся на ноги. Сделал несколько шагов. Слабея.

Схватился за перила и поднял голову. С вышины, не впуская меня в себя, падал столб белёсого света.

Ещё мгновение я не понимал.

И чувство невосполнимости огромной булавкой пробило мне грудь.