Как-то раз по одному хорошо освещённому проспекту одним прохладным вечером шёл один самый обычный прохожий. Таких прохожих, как он, можно встретить на улице в любое время дня — достаточно просто внимательно посмотреть по сторонам, и вам сразу же бросится в глаза их ни с чем не сравнимая непримечательность.

Они выглядят так, как будто только вчера ходили к парикмахеру. Они всегда одеты аккуратно, но неброско и как-то безлико. Они идут не слишком быстро и не слишком медленно, а как положено, и никогда не слушают музыку. Их не интересуют витрины магазинов одежды и запах кофе из ближайших кофеен. Их не интересуют нищие, уличные музыканты, бездомные с собаками или предвыборные агитаторы. Вы никогда не увидите, чтобы они стояли на пешеходном переходе как-то, как не следует или громко разговаривали по телефону. Правда, по утрам они, бывает, идут чуть быстрее, чем обычно, чтобы успеть на работу. Но даже спешат они как-то вяло, без особого энтузиазма. Встав на эскалатор, они сразу же начинают медитировать над газетой, которую достали из своей чёрной заплечной сумки. Придя домой и включив телевизор, они мгновенно засыпают за какой-нибудь книгой, которую читают уже не первый год. Они пьют в меру, курят в меру, любят в меру. Они редко злятся, раздражаются, выходят из себя или вообще демонстрируют какие-либо сильные чувства. Они просто идут себе и идут по дороге жизни, казалось бы, никого и ничего не замечая вокруг.

И наш прохожий был как раз одним из таких людей. Когда его лицо видели другие прохожие, в их памяти оно мгновенно уходило на периферию, а уже через несколько секунд забывалось вовсе.

Он выглядел точно так же, как и все они — среднего роста, в куртке, брюках, тёмных туфлях, с чёрной сумкой через плечо. Он прогуливался по хорошо освещённому проспекту и ни о чём не думал. Казалось бы, ни о чём.

На самом деле, наш непримечательный герой во время своей прогулки напряженно размышлял о важных философских вопросах бытия. А именно, о важных философских вопросах своего бытия. А если конкретней — об одном таком вопросе.

Дело было в том, что ему уже давно не давала покоя одна навязчивая и страшная мысль — мысль о том, что человеку для того, чтобы жить счастливо необходимо чувствовать, что он кому-то нужен, кому-то полезен.

К сожалению, этим он похвастаться не мог. Его работа, прибыльная, но, в сущности своей, бесполезная, не приносила ему удовлетворения. С женой он развёлся десять лет назад, а детей так и не завёл. Его родителей уже давно не было в живых, а друзья либо были заняты своими семьями, либо разъехались кто куда. И не было в его квартире ни собаки, ни кошки, ни аквариумных рыбок, ни даже тараканов.

Пожалуй, единственной ниточкой, связывающей нашего прохожего с внешним миром, помимо работы, была его сестра, такая же, как и он, одинокая и пожилая. С ней они созванивались раз в неделю по выходным, собирались за бутылкой дешёвого коньяка по праздникам и ездили на могилу отца раз в год. Она была истовой христианкой, не пропускала ни одной службы, всегда крестилась по три раза в ответ на каждое упоминание Святой Троицы и всех всегда убеждала в неотвратимости Божественного возмездия. И так получилось, что именно сестра и посоветовала ему сделать доброе дело какому-нибудь незнакомцу.

Так вот, побродив с полчаса вдоль старинных домов и передумав о многом, наш прохожий неожиданно для самого себя, оказался на небольшой площади перед высокой жёлто-белой церковью.

На площади было непривычно пусто и холодно, даже неприхотливые голуби куда-то упорхнули, очевидно, в свои приватные чердачные ниши. Тем не менее, один человек всё же там находился — самый стойкий и отчаянный — сгорбленный нищий с всклокоченными седыми волосами, синими от холода и вина обветренными губами и маленькими чёрными глазами-буравчиками.

Прохожий остановился в нескольких метрах от старика и застыл. На его лице появлялись и исчезали самые разнообразные эмоции — в начале это была мучительная борьба с собой, от которой напрягались то одни, то другие нервы; затем — сомнения, выразившееся в прищуренных глазах и многократном кусании себя за губу; и, наконец, всё затмила торжественная решительность, обозначившаяся выдвинутой вперёд челюстью и напряжённым подбородком. А когда эта последнее эмоция вытеснила все остальные, прохожий засунул руку в карман и пошёл в сторону нищего.

И вот они оказались на расстояние протянутой руки. Старик пробормотал прохожему свою рабочую формулу-просьбу-мольбу и механически выставил под дождь мозолистую ладонь, особенно ни на что не надеясь. Прохожий вытащил из кармана оранжево-красноватую банкноту, отдал её старику и пошёл дальше, а нищий, словно окаменев, остался в изумлении смотреть на то, что вдруг по волшебству появилось в его ладони. Затем он быстро спрятал банкноту в карман пыльной куртки, с опаской поозирался вокруг, закашлялся, засуетился и убежал. Прохожий, не оглядываясь, прошептал «не за что» и улыбнулся во весь рот.

Прохожий и нищий одновременно исчезли с площади. В кармане у последнего осталась лежать банкнота в пять тысяч рублей.

А прохожий пошёл дальше и вскоре оказался в маленьком сквере, где сел на мокрую скамейку, подложив под себя в качестве сидения сумку, и закурил сигарету.

В этот момент в нескольких метрах слева от него раздалось какое-то шевеление. Прохожий вздрогнул и, щурясь, начал всматриваться в кусты сирени, из которых исходил навязчивый звук. Ветки растения несколько секунд дрожали, а затем раздвинулись, и на дорожку парка, чертыхаясь на чём свет стоит, выбрался среднего роста коренастый мужик в коричневом пальто, с сигаретой за ухом и небольшой металлической флягой в руке. В воздухе повис странный резкий запах.

Мужик оглянулся по сторонам, затем заметил прохожего, кивнул ему, и, как ни в чём не бывало, спросил:

— Огоньком не поделитесь?

Прохожий смотрел несколько секунд на мужика, затем достал из кармана зажигалку. Мужик прикурил сигарету, с шумом втянул в легкие дым и внезапно выдал:

— Что это вы тут выдумываете, а?

Прохожий аж подскочил.

— Прошу прощения?

— Нет, друг мой, так не пойдёт. Мы не по этой части. — тут мужик начал смеяться, да так, словно с ним случился припадок эпилепсии.

Прохожий в недоумении глядел на странного собеседника, ожидая, когда тот закончит издавать все эти клокочущие звуки. Наконец, к его счастью, припадок закончился. Мужик снова затянулся дымом и соизволил конкретизировать:

— Денежки-то ты зачем бомжику отдал, а?

Прохожий вздрогнул.

— Не знаю. Хотелось хоть раз что-нибудь хорошее сделать, принести пользу.

В ответ на эти слова мужик смачно плюнул на землю, а затем возведя голос к небу, издевательски продекламировал:

— Вы посмотрите только на него! Да в тебе великий филантроп умер, не иначе! Ангел-спаситель, прямо!

— Послушайте, уважаемый, а вам, собственно, какое дело до того, как я трачу свои деньги? Да и как вы вообще...

Мужик улыбнулся. Затем снова затянулся и, внезапно, оказавшись чёртом, предложил:

— Слушай, а ты выпить не хочешь? Редко мне выпадает такая возможность, а тут так удачно вышло — с собой оказался коньяк двадцатилетней выдержки. Давай-ка выпьем по глоточку, и я тебе всё-всё расскажу, какое мне дело.

Поборовшись с соблазном ровно столько, сколько того требовали правила приличий, прохожий кивнул, и вот, двое мужчин начали распивать горячительный напиток на скамейке небольшого сквера.

— Видишь ли, приятель, ты слегка отстал от жизни, у нас уже давно тут действуют другие порядки. Никто ничего не получает просто так. Ты работаешь, получаешь деньги и покупаешь на них предметы. Это очень действенная система. Чем больше у тебя предметов — тем ты и сам лучше, понимаешь? Чем больше у тебя товаров и денег — тем больше у тебя возможностей. Чем больше у тебя товаров, денег и возможностей — тем ты удовлетворенней, а значит — счастливей, правильно? Нет, я сейчас проиллюстрирую… — мужик внезапно встал и развёл какую-то непонятную деятельность.

Прохожий сделал ещё глоток красно-коричневой жидкости из фляги, наблюдая за своим собутыльником. Посмотреть и в правду было на что: несколько раз тот быстро обернулся вокруг себя, смотря при этом сразу во все стороны, затем потёр ладоши и три раза громко цокнул языком. Наконец, завершив свою странную пляску, мужик нашёл то, что ему было нужно — небольшой демонстрационный рекламный стенд, непонятно каким образом оказавшийся в сквере.

На стенде были изображены неприлично красивые мужчина и женщина в дорогой одежде на абстрактном фоне из сверкающего золота.

Мужчина был изображён так, что его внешность обозначалась лишь отдельными деталями — мягкие и чистые волосы, дорогая рубашка, пиджак, легкая небритость, мужественные скулы, мускулистая шея. За эту эталонно-идеальную шею его обнимала молодая и соблазнительная девушка. Она выглядела почти нагой в своем золотисто-соломенном платье, её томный и многообещающий взгляд, словно взгляд Моны Лизы, был всегда направлен на зрителя, а полураскрытые губы, кажется, чуть слышно шептали: «На его месте мог бы быть ты».

Но самое важное было изображено в левом верхнем углу плаката. Небольшой стеклянный пузырек со сверкающей жидкостью и надписью "Delicious" чуть ниже.

— Вот! — показал мужик на рекламный стенд. — Эти духи стоят столько же, сколько ты по глупости отдал. Об этом я и говорю. Если бы ты купил этих духи, красотка тебе была обеспечена. А ты что с деньгами сделал-то?

— Но ведь…а как же помогать людям?

Мужик рассмеялся, уменьшился и, чтобы легче было шептать на ухо, сел прохожему на левое плечо.

— Лучший способ помочь человеку — оставить его в покое. Безвозмездно помогая человеку, ты делаешь ему только хуже, потому что оплетаешь его чувством долга, тем самым принося страдания. В лучшем случае — это обычный эгоизм — мы помогаем себе, помогая другим — в худшем — манипуляция. Как по мне, эгоизм лучше. Он намного честнее. Сказать по правде, эгоизм — это самое искреннее и самое естественное, что есть в человеке.

Прохожий сделал ещё один глоток из фляги и задумался над сказанными словами.

Может быть, действительно, в этом и был смысл? Ведь зачем он вообще слушает сестру? В конце концов, чего она добилась в жизни? К сорока восьми годам, у нее нет ни мужа, ни семьи, ни машины, ни даже нормальной работы. Почему он вдруг посчитал, что её слова каким-либо образом могут ему помочь? Разве они помогли ей?

— Лучшая филантропия — филантропия плюс пять процентов годовых, так говорит мой отец. — продолжал захмелевший мужик, панибратски хлопнув прохожего по плечу. Но внезапно он одёрнул руку, так как со стороны церкви раздался звук колокола.

— Ладно, знаешь, засиделся я тут с тобой что-то, — сказал мужик, внезапно протрезвев и засуетившись, — а работа у меня напряжённая и ответственная, так что… прощай приятель, оставь фляжку себе, и помни, что я тебе сказал. И всё у тебя будет окей. Ну, ни пуха, ни пера!

— К чёрту! — поднял флягу прохожий, но мужик уже исчез в кустах сирени.

В километре от сквера по тёмной улице с абсолютно незапоминающимся названием брёл счастливый и мертвецки пьяный старик. Только что он отдал свой долг в рюмочной, восстановил былые связи, хорошенько промочил горло и сейчас шёл к одной своей подруге в одну коммуналку, чтобы там продолжить праздник. Удача наконец-то улыбнулась ему. Всё складывалось куда лучше, чем он ожидал.

Нет, а какое выражение было у тех двух алкашей и кассирши, когда он показал им свой пятёрик! Они все рты понараскрывали от удивления, а в их глазах, обращенных к нему, отразилось неподдельное уважение. Так-то! Знай наших! Ради этого стоило бы ещё неделю провести на холодных камнях площади перед церковью! Но что это за звуки? Что за быстрые шаги за спиной? Какие-то очень злые выкрики. Старик хочет обернутся. Старик поворачивает голову…БАМ! — мощный и нерассчитанный по силе удар навсегда гасит свет в утомленном годами и хмелем разуме. Отяжелевшее тело падает на мокрый асфальт. Далее слышится чьё-то шумное прерывистое дыхание и алчные руки, копошатся по телу мертвеца. Затем руки и дыхание исчезают. Остаётся лишь вечерняя прохлада, маленькие капельки дождя, барабанящие по крышам машин и домов, и неясный оранжевый свет фонарей опустевшего переулка.