1.

Художник Андреев, не так давно, в очередной раз шёл домой.

Ранее он сидел в гостях у художника Бородкина и довольно прилично загостился.

Важно не винить художника Бородкина в отсутствии гостеприимства. Наоборот. Он отчаянно пытался оставить товарища у ночевать себя. Он хватал художника Андреева за рукава, плакал, становился перед ним на колени. Именно за последним занятием его и настигла усталость.

Однако, тщетно. Художник Андреев, так же упорно, по неведанным ему самому причинам, от предложения отказывался, отказывался и, в конце концов, окончательно отказался.



***

Короче, художник Андреев вышел из подъезда художника Бородкина и задумался.

Оказалось, он понятия не имеет в какой части города живёт художник Бородкин.

Без этой информации всякие попытки добраться до дома были лишены смысла.

Интересно, что ещё днём художник прекрасно помнил адрес своего друга. Он даже несколько раз повторил его бестолковому таксисту, который не мог запомнить элементарный союз двухзначной цифры и имени знакового революционера.

Теперь же, его окружала тёмная, недружелюбная инфраструктура. Фонари злобно клонили к нему свои жирафьи шеи. Автомобили напряжённо застыли, готовые в любой момент взорваться воплями сигнализации. Зубастые, полупрозрачные заборы, казалось, были воздвигнуты во всех мыслимых направлениях.

— Я мог бы вернуться обратно в квартиру, — беспомощно подумал художник Андреев, — если б я помнил её номер.

— И этаж, — с ужасом подумал художник Андреев, — я тоже забыл.



***

Сказка сказывается, дело делается, и вот мы видим, как художник Андреев, успешно миновав зубастые заборы, неожиданно энергично идёт по мокрым после дождя улицам. Чёткие его шаги отражаются от домов и оседают в аккуратных лужах. Кажется даже, что он улыбается.

Но это только кажется. На деле художник предельно сосредоточен.

Это мы, мелкие людишки не задумываемся, которую ногу ставить после которой. Художник Андреев же, даром, что давно постиг все тайны мироздания, думает даже о таких мелочах. Ибо, с одной стороны, в мелочах кроется дьявол, а с другой, без мелочей никак невозможно совершенство, к которому художник, естественно, стремится.

К сожалению, стремясь к совершенству, он не может контролировать мышцы лица, поэтому со стороны ошибочно кажется, что художник улыбается.



***

Тем временем, безликие мрачные дворы сменяются мерцающими вывесками. Особенно мерцает вывеска «кабак», наводя нашего немного протрезвевшего на ночном прохладном воздухе героя на опасные, предрассудительные мысли.

Такие мысли художник Андреев любит и часто ими думает.



***

И вот, художник Андреев заходит в кабак.

И видит, что внутри творятся таинства. Те, что не открываются обычному посетителю в урочное время.

Бармены, утробно хохоча, распивают крепкий алкоголь. Музыканты побросали инструменты в красивые чёрные ящики, и, усевшись на них сверху, распивают крепкий алкоголь. Официантки, весело щебеча, столпились вокруг кассового аппарата и распивают крепкий алкоголь. Работники кухни, во главе с толстым поваром, прямо в фартуках и колпаках распивают крепкий алкоголь.

Даже уборщицы распивают крепкий алкоголь, эти-то когда успевают?!

Посетителей уже давно не ждут, на что ненавязчиво намекают перевёрнутые стулья.

Не перевёрнуты лишь стулья за барной стойкой. За одним из таких сидит седой старик. Он сед и волосом и бородой. Старик пьёт водку.

Художник Андреев направляется к нему, вынимая из-за пазухи револьвер…



2.

Проходя мимо дома № 9 Николай обратил внимание на странную парочку. Какой-то лысый субъект вместе с субъектом бородатым, скрытые темнотой подъезда, обделывали какие-то явно преступные делишки.

Что-то такое, что постороннему человеку видеть не следует, а то у него случится целый сноп неприятностей.

Николай ускорил шаг.

— Что-то я такое видел — подумал он. — что видеть не должен. Вот угораздило-то! Главное, чтоб эти типы не заметили, что я что-то видел.

При этом Николай не смог бы с уверенностью сказать, что конкретно он видел. Он прошёл мимо подъезда слишком быстро, да и, почти сразу отвёл глаза, инстинктивно страшась последствий.

— Похоже, пронесло, — подумал Николай, подходя к кладовкам, за которыми начинался проспект.

— Э, мужик! — неожиданно раздалось в левом ухе Николая.

Николай с ужасом обернулся и увидел тех самых подозрительных типов. Лысый мрачно смотрел на него откуда-то из-под косматых бровей. Бородатый злобно ухмылялся.

— Стой, мужик — сказал лысый.

Николаю оставалось сделать всего два шага до многолюдного проспекта. Вряд ли эти типы принялись бы его преследовать.

Однако Николай остановился. Парочка подошла к нему вплотную.

— Ты что-то видел, мужик? — спросил лысый. — Что ты видел?

— Ничего я не видел — немного визгливо сказал Николай — что вам от меня надо?

— Он явно что-то видел — ухмыляясь, сказал бородатый лысому.

— Я. Повторяю. Что. Ничего. Не. Видел. — звенящим голосом, раздельно сказал Николай.

— Я ему не верю — сказал бородатый лысому. — Он всё-таки что-то видел.

— Ты, мужик, лучше сразу скажи, что конкретно ты видел — мрачно сказал лысый, надвигаясь на Николая. — целее будешь.

— Ребята … — сказал Николай прерывающимся голосом. Но больше ничего не сказал.

— Мне кажется, что он видел всё. — Сказал бородатый,ухмыляясь — Видел всё от начала и до конца.

— До конца? — удивился лысый. — ты думаешь он стоял так долго?

— С него станется — сказал лысый и посмотрел на Николая.

— Господа — сказал Николай, немного приходя в себя. — Умоляю вас, поверьте, я ничего не видел..

— Ты ему веришь? — спросил лысый у бородатого.

— Конечно, нет, — сказал тот.

— Вы вот что — сказал Николай, — вы мне сами скажите, что я должен был видеть, а что нет.

— Он что, хочет, чтоб мы ему объяснили на что смотреть можно, а на что нельзя? — удивился лысый. — А мама твоя в детстве тебе не объясняла?

— Хитёр ты, смотрю, парнишка — нехорошо ухмыльнулся бородатый.

— Я вовсе не хитёр, — сказал Николай.

— Так, — внезапно произнес кто-то четвёртый. — Дайте-ка я с ним поговорю.

Лысый с бородатым расступились и показался старик. Он был седой, как лунь.

Николай закричал.



3.

Ну что же, сказал Прыгунков, давай собираться в дорогу.

А я ему говорю:

— Прыгунков, говорю — мне и тут хорошо.

А Прыгунков сказал, что здесь оставаться опасно и нас может подстерегать что-нибудь свирепое и хищное. К тому же, сказал, опять-таки, метеостанция.

А я ему отвечаю:

— Пыгунков, говорю, самое свирепое и хищное в радиусе ста километров это мы.

— А особенно, говорю, ты хищный, видел бы ты свою морду.

А Прыгунков сказал, что свою морду он видеть не желает, да и зеркала остались в прошлой жизни, и хрен сними.

А я с ним согласился.

— И хрен с ними, — говорю.



***

Прыгунков мне раньше объяснял, почему мы вечно идём.

Говорил, мол, пока рация работала, с одной метеостанции сигнал был.

Туда мы и идём, говорил.

Нельзя, говорил, терять ни минуты, мало ли, говорит, вдруг там кому помощь нужна.

Теперь ничего не объясняет, почти всё время молча идём.

Я спрашиваю иногда.

— Прыгунков, спрашиваю, сейчас-то уже, наверное, и торопиться поздновато?

Молчит в ответ. Сопит.



***

В избушке той ещё ничего было, а то вот в городах ночевать я не люблю.

Дома тёмные, окна мёртвые. Пусто. Жутко. Даже собаки города обходят.

Костёр, помню, развели прямо посреди комнаты. Тени везде.

По мне, так лучше на природе. Хотя в городе, обычно, тушёнки много.

Я спросил как-то Прыгункова.

— Прыгунков, спрашиваю, а что будет, когда тушёнка закончится?

А Прыгунков на это отвечает, что раньше мы закончимся, чем тушёнка. К тому же всегда есть макароны.

Кстати, говорит, тушёнка, тоже разная бывает. Бывают банки вздутые, как пузо утопленника, их есть нельзя.

А так, говорит, тушёнка и пятьдесят лет может храниться и ей хоть бы хны. Главное только, говорит, чтобы вокруг сухо было. И банки целые.

Но вообще Прыгунков в последнее время не очень разговорчивый.

И города мы стараемся обходить подальше.



***

Мы шли уже часов, неверное шесть, я точно не знаю, часов у меня нет. Но шли долго. Я подустал, а Прыгунков будто только что вышел. Бодрый идёт, шаг пружинит.

А ведь старше меня лет на двадцать. Точно не знаю, но борода у него седая, а у меня клочками.

Идём, в общем, по асфальту, а всюду чёрные ёлки и снег.

Пейзаж безрадостный.

Прыгунков молча шёл, а меня опять поговорить потянуло. А о чём с ним говорить, непонятно, всё уже сказано, давно идём.

Я его спрашиваю:

— Прыгунков, вот ты был учителем. Много тебе платили?

А он отвечает, мол, не очень много.

А я говорю:

— Раньше все говорили, что учителям совсем мало платят.

Он ничего не ответил, а я больше ничего и не спросил. Вот и поговорили, думаю.



***

Посреди ночи Прыгунков меня растолкал и сказал, что моя очередь дежурить.

А я ему как всегда сказал:

— Чего дежурить то, каждую ночь дежурим, а никого так и ненадежурили. Одни собаки вокруг ходят.

А он говорит, что как раз поэтому и надо, чтобы не расслабляться и быть готовым к тому, что кто-нибудь в конце концов надежурится. Да и собаки разные бывают, сам понимаешь.

Я ему сначала хотел возразить, но вижу, что без толку. Еле-еле глаза продрал, забрал у него ружьё и пошёл дежурить.

Сижу, смотрю на звёзды. Долго сидел, думал. Думал, столько всего на планете творится, а звёздам хоть бы хны — какими были, такими и остались.

Тут-то я и увидел сигнальную ракету. Сначала решил, что звезда падает, а потом смотрю — осветилось всё и близко так, всего в километре. Ну, или типа того.

Я сразу к Прыгункову, а тот вовсе и не спит, а стоит и тоже на ракету смотрит. Стоим, значит рядом, смотрим, в темноту уже, а потом он говорит, пошли, мол, скорее.

Я с ним и спорить не стал, похватал барахло, и бежать.



***

Мы бежали прямо сквозь чёрный лес. Темно. Прыгунков фонариком светит, пыхтит. Я еле за ним успеваю.

Никого сто лет не видели, а тут на тебе — явно человек. Не будут же собаки из ракетницы палить.

И тут, между деревьев свет показался.

Прыгунков остановился на секунду и тихо так сказал, что, мол, давай аккуратно, мол, давай, не будем торопиться. Мало ли, говорит, люди разные бывают, сам понимаешь. И дальше рванул, только пятки засверкали.

Выбегаем мы на полянку, а там точно в сказке — метеостанция.

И свет в окнах горит.

Прыгунков на станцию смотрит, рот открыл. Я у него испрашивать не стал, та эта метеостанция или не та. Понятно, что та.

Короче, пока он так стоял, я подошёл к двери, да открыл.



***

Смотрим — на стуле старик сидит какой-то. Весь седой, как дед мороз. Сидит, значит, возле печки, улыбается. Тепло. Стол у него деревянный. Свечки горят.

Прыгунков ружьё какое-то время крепко держал, потом не выдержал, бросил, да к старику кинулся. Обнимает его, улыбается. Шутка ли, столько времени только на меня одного глядеть. Приятного мало.

Старик тоже вскочил, улыбается, обнимает Прыгункова, меня, говорит, а я, мол знал, не могло так быть, чтобы я один на свете остался.



***

Поговорили.

Старик рассказал, что он давным-давно эту станцию нашёл.

И рацию нашёл и видать его Прыгунков и слышал.

Старик рассказал, что выходит каждую неделю и из ракетницы стреляет. Хотел бы, говорит, чаще, да патроны от ракетницы быстро кончатся.

А потом он нас мясом угостил собачьим. Вкусно у него вышло. Ни я, ни Прыгунков так собачье мясо приготовить не умеем.

Прыгунков, радостно заявил, что сколько он собак не готовил — всё швах получается.

На одной, говорит, тушёнке живём.

А я подтверждаю.

— Точно, — говорю — на одной тушёнке. И макаронах.

Старик говорит, что неправильно, мол, вы собак готовите. И объяснил, что нужно перца побольше класть. И ещё чего-нибудь вонючего обязательно положить, травку какую-нибудь, чтобы собачий вкус отбить.

Сказал, мол, поделится с нами травками этими, такого добра, мол, у него полно.

А потом водку достал. Давайте, говорит, по рюмочке выпьем. Сто лет уже, говорит, один пью,

Мы выпили по рюмке. Ну то есть они выпили, а я это дело на дух не переношу. Но правила знаю — сделал вид, что выпил, а сам за ухо ловко вылил.

Старик говорит, давай ещё по одной.

А Прыгункова, смотрю, развезло. Он говорит, давай, мол, но чтоб кто-то из нас трезвый остался, на вахте стоять.

Старик отвечает, что, не боись, мол, он опытный алкоголик, не окосеет. Первую вахту он отстоит, а потом разбудит Прыгункова или меня.

Меня он иначе, как «молодой» и не называл.

Давай, говорит, молодой, по второй выпьем.

Вылил я за ухо вторую рюмку и спать пошёл на печку. За день умаялся, заснул мгновенно.



***

Проснулся от того, что сопит кто-то и шуршит.

Смотрю, старик Прыгункова связывает, а тот будто мёртвый, не просыпается. Ну, думаю, не иначе, как ножом пырнул. Нож то рядом валяется, здоровый такой. И ружьё недалеко. 12-й калибр.

Поднимаюсь значит и спрашиваю.

— Ты чего, старый, делаешь?! — спрашиваю.

А старик прям аж подскочил.

Ты чего, спрашивает, водку не пил?

— Не пил, — отвечаю. А сам ружьё тихонько взял и затвором так чик-чик.

А старик тут заговорил быстро-быстро.

Ты, молодой, говорит, не торопись. Ты, говорит, взвесь всё. Ты ж кожа да кости. Тебе жрать нужно много. Ты ж растёшь ещё. Собачину жрал, говорит? Понравилась она тебе, спрашивает?

А сам потихоньку к ружью лезет. И говорить продолжает.

Ты думаешь, первые вы мне попались? Да мне таких с десяток уже встретилось. На ракеты клюют, а потом водку пьют. А потом я мясо ем.

Я смотрю на него и перевариваю то, что он сказал.

А он вдруг дёрнулся, как кошка, даром что старик, схватил ружьё и курком защёлкал. Да без толку. Не знаю, что у него случилось, то ли не зарядил, то ли осечка. Наверное, не зарядил, уверен был, что мы оба его гадостью отравимся.

В общем, я ему и говорю.

— Ах ты, говорю, зараза какая.

На самом деле я похуже выразился. Но это неважно.

Потому что потом прицелился я и в него выстрелил.

Он и упал.



***

Прыгунков проснулся часов через шесть. Я точно не знаю, часов-то у меня нет.

Сел, глазами вертит, соображает где находится.

Ох, говорит, блин, что за водка такая. Потом говорит, что же меня старый не разбудил, светло ведь уже.

Потом посмотрел на меня, посмотрел на одеяла, которыми я старика закидал, да и понял всё.

Затушили мы печку и двинулись дальше.