У неё были глаза, смотреть в которые было больно. Как будто смотришь в разбитое зеркало.

Она иногда говорила, что любит меня; врала, убеждён.

Думаю, что в её дурацком характере было всю недолгую жизнь любить того романтика-писаку с еврейской фамилией, которого она бросила, безжалостно разбив его брак.

Писатель, молодой красавец, был талантлив, по его словам, страшно беден, и я подозревал, что Мариучча со мной из-за небольших денег, которые я на неё тратил, долгих ужинов в недорогих тратториях, которые я устраивал для её богемных ненормальных друзей, и, возможно, из-за моего нечеловеческого терпения.

Она была актрисой, и этим всё сказано — красивая, странная, самовлюбленная, дерзкая. Я встретил её в кофейне на набережной. Мне было интересно и весело с ней так, как ни с одной женщиной на земле. Мариучча тогда жила с одним сицилийским парнем, и ей было страшно, она говорила, что её любовник настоящий зверь и пытался её придушить. К тому же, его бизнес пугал её не меньше, и девочка была рада, когда мы забрали её вещи из квартиры, которую накануне ревнивый мачо разнёс из ревности. Стоял солнечный день, её скромное имущество лежало в багажнике. Мариучча закурила и заплакала. Я старался не дышать. Ветер приносил с полей запах навоза.

Я объяснил новой подруге, что отношения между мужчиной и женщиной возможны только когда они настоящие, понимаете, о чём я? Гордая дура дёрнула подбородком и вызвала мне лифт; но я-то знал, долго она сама не протянет. Поэтому просто ждал.

Всю долгую дождливую ночь эта упрямая дрянь перевозила свои вещи на квартиру друга на чужом мопеде. У неё не было даже сумок, но её это ни капли не смущало. Сквот автостопщиков — почему бы и нет?

Итальянки страстные, но недалёкие существа, и я всегда это знал. Несмотря на моё презрение ко всему женскому племени, они всё же вызывали у меня какие-то смешанные чувства — Мариучча и её подруги. Совсем тупоголовыми их назвать было нельзя, но жизни они не знали и вечно попадали в какие-то двусмысленные скандальные истории. У них приключались постоянные финансовые затруднения, но лёгкий характер и талант превратить в шутку любую коллизию выручали этих птичек. До знакомства с красоткой Мариуччей и её безумной свитой я полагал, что все девочки покорные и спокойные. Как же я ошибался!

Мариучча оказалась настоящей психопаткой, при этом неласковой и неблагодарной. Один раз она чуть не сломала о меня длинную палку — повезло, что её дружок, психолог, вырвал у неё из рук это орудие убийства и сломал пополам. «Сильный, подонок!» — успел подумать я, когда убегал из квартиры. Второй раз её подруга-лесбиянка целилась мне в лицо из рогатки. Была бы она заряжена — а я знал, что эти безумные фурии по ночам лупят из рогатки монетами по дорожным знакам — чертовка Нина выбила бы мне глаз!

Как Командор часами я стоял у её дома и караулил любовника, писателя. Больших трудов стоило мне убедить Мариуччу, что вместе они пропадут. Этот большой ребёнок был полон бредовых фантазий содержать мою принцессу и оплачивать её квартиру. К тому же он бросил жену и ребёнка, безумец; я такого делать точно не собирался. Я предупредил девочку, что писатель опасен, и, как ни странно, хоть она и была в него влюблена как кошка, рациональность победила. Она поплакала, наговорила ему гадостей, прошло всего полгода — и я торжествовал. Этот выигрыш, хоть и подлый с моей стороны, был для меня очень важен. Таких умников как этот писатель в школе я лупил; непонятно, откуда у слабаков столько мозгов.

Я не был ни красив, ни талантлив, плохо учился и окончил университет лишь благодаря отцу, но в Мариуччу я вложил почти как в небольшой самолёт, хотя эта дурочка никогда у меня ничего не просила, кроме самого необходимого. Впрочем, о путешествиях она мечтала всегда и просила меня показать ей мир. Один раз в жизни я уже совершил такую ошибку. Моя жена, скромная северянка, поглядев, как живут люди, обнаглела окончательно и стала требовать точно такой же сервиз, как в доме моего деверя под Парижем; я не хотел, чтобы маленькую Мариуччу постиг культурный шок. Она любила кварталы Неаполя и знала все дворики в нём; Неаполь не Рим и не Милан, но хороший город, и незачем ей куда-то дёргаться, считал я.

Одна молодая особа, Вероника, объездила уже весь мир автостопом и звала её улететь и пожить на Востоке хотя бы год. Я бесился и не давал Мариучче на это денег; та проклинала мою жадность и в отместку требовала бриллиантов, которых сроду не видела. Я купил ей недорогое кольцо с рубином в форме бабочки, чтобы она на время от меня отстала; боялся окончательно потерять мою скандалистку. Пока она распивала вино со своими друзьями — писателями и поэтами — я ездил за ней на своем голубом «Мерседесе» по всему Неаполю, а она что-то врала в трубку своим заплетающимся язычком. Я находил малышку, забирал и отвозил в небольшую квартирку на улицу Святой Бриджиды, которую снял для неё у одной старой ведьмы; там моя праведница курила гашиш и неизменно прогоняла меня прочь, часто осыпая оскорбительной бранью. Я шёл к морю, садился на холодные гранитные ступени и часами глядел вдаль, мечтая сжать в объятьях и наказать как следует мою вредную девочку. Когда светало, я приходил в себя, возвращался к машине, по привычке глядел на окна Мариуччи — в них было темно — и ехал на свою скучную работу. Маленькая сучка стоила мне немало бессонных ночей; но, когда она была ласкова и не совсем пьяна, это того стоило, друзья мои; это стоило того.

Мариучча ненавидела меня, и я знал это. Но её грошовая работа не позволяла ей вырваться из-под моей опеки, поэтому, когда девчонка капризничала, я лишал её тех ста евро, что оставлял обычно утром. Следующим рычагом была квартирка рядом с театром Сан-Карло, который она так любила и на сцену которого мечтала однажды выйти. Мариучча упрямо скрывалась от моего внимания, но квартирная хозяйка требовала денег, и ей приходилось под конец каждого месяца умолять меня о встрече, чтобы не остаться на улице! Бедная сиротка!

Всего один раз я упрекнул Мариуччу в том, что она слишком много пьёт. Больно ударило по самолюбию то, что через полгода наших отношений она не могла со мной даже разговаривать, не выпив двести граппы. Зато выпив она становилась оживлённой, забавной, яркой — как в день, когда мы с ней познакомились, и она притащила меня в арт-подвал, где играли пантомиму какие-то бродяги. Я здорово повеселился в тот вечер! Вероника рассказывала, как открыла итальянский ресторан в Гоа, Мариучча целовала меня, дыша граппой, я был довольно щедр и кинул артистам на выпивку. Яркий роман с писателем тогда был в разгаре, большие глаза Мариуччи сияли сумасшедшим огнём, и было странно думать, что через несколько месяцев она сделает свой выбор в мою пользу; я волновался и пил больше кофе, чем обычно. «Эжен, вредно столько тонизирующего, не станет тебе плохо?» — смеялась Вероника. «Молчала бы, путешественница, выпивки в тебя влезает, как в крепкого парня…» — думал я, светски улыбаясь. За алкоголь Мариуччи платить меня никогда не напрягало, но я угощаю и подругу, и не этой разгильдяйке надо мной шутить!

Несмотря на мою доброту, меня не уставали оскорблять все друзья Мариуччи, особенно эта невыносимая художница Нина. Как-то весенним солнечным деньком они устроили настоящий цирк — вдвоём с Мариуччей пришли ко мне на работу в инженерное бюро. Поводом для визита стал выход глянцевого журнала с Мариуччей на обложке, и девочки принесли показать мне номер. Пока моя умница занималась в Национальной библиотеке, Нина поймала в парке у Королевского дворца белую голубку, забежала за Мариуччей, эти артистки притащили птицу ко мне на работу и выпустили прямо в моём кабинете. Летала птичка, летали чертежи и документы, а Нина с Мариуччей неистово хохотали. «Это голубь мира!» — кричали они насмешливо. Пришлось с работы убежать, коллеги смотрели на меня как на психа. Я спрятался от чертовок в иезуитской церкви Джеза Нуово; ничего, кроме лжи, что у меня сегодня умерла старушка-няня, в голову мне не пришло. «Ну ты и Пушкин!» — хохотала моя образованная девочка. Вечно в соборе я находиться не мог, поэтому пришлось идти с ними в ресторан и платить за ужин. Голубем подружки сильно меня напугали. Казалось, они способны на что угодно, бешеные бестии!

Я всегда был предусмотрительным человеком, добропорядочным рантье. Все мои квартиры в Неаполе были расположены одинаково: это должен быть угол дома, этаж не выше третьего, чтобы окна хорошо просматривались. Ещё мне нравились такие квартиры, подойти к которым можно было незаметно, припарковав машину за углом. Конечно, Мариучче я арендовал именно такую. Из окон доносился её весёлый голосок, звон бокалов и музыка, хотя мне чертовка сказала, что поедет сегодня в театр. Но у неё в гостях были мужчины, и она смеялась с ними, а не со мной. «Кто у нее останется сегодня? — думал я, прикуривая. — Пора перевозить девчонку на другую квартиру, весь Неаполь знает этот адрес!» К тому же у неё появился новый поклонник — настоящий бандит, которого искала полиция, и я знал, что она иногда прячет его у себя. Это были опасные игры, и я не одобрял подобного легкомысленного поведения. Ведь ниточки могли привести ко мне, а я тоже любил играть, только мои развлечения были другого рода. Это были большие деньги и сильные страсти, а эта дешёвка могла здорово меня подставить.

Мне нравилось давать сучке наживку, а, когда та её проглатывала, выдёргивать из пасти. Я тоже не дурак, Мариучча читала мне вслух рассказ писателя Чехова о собаке Каштанке. Почему-то он меня ужасно заводил, как и проза раннего Бунина. Эти русские — сумасброды, иногда я жалел, что оплатил Мариучча курс русской литературы. Когда она читала, то её большие глаза становились совсем огромными, и она забывала обо всём на свете, даже обо мне, и это мне совсем не нравилось. Я ревновал её и к этим писателям, и к режиссёрам, и к театру, и ко всему, что она любила. Я хотел стать главным в её жизни, самым значимым и умным, самым любимым и сексуальным, хотел, чтобы Мариучча жила мной и для меня, хотел её полностью поработить и привязать к себе — не по-хорошему, так по-плохому, ведь по-хорошему эта мегера не понимала, отказывалась понимать, сколько добра я ей сделал. Хлопала своими наглыми глазами и заливала их за мой счёт, ещё и вспоминать стала этого недотёпу-писателя, мол, я разбил их любовь. Ну не сука?

Я жестко драл девочку, и, когда она засыпала у меня на плече, осторожно перекладывал её кудрявую головку на подушку и ехал к жене. У той, постылой, между ног было едва-едва тепло… но меня ждали, и начинался скандал. Я никогда не оправдывался. «Замолчи, дура!» — вот те золотые слова, которыми я удостаивал плачущую жену. Я знал, что от меня она никуда не денется, тем более с маленьким ребёнком. Если истерика продолжалась дольше часа, я лишал Теофилу денег. Хватало недели голодной жизни, чтобы та принималась снова цитировать мне глупые стишки о любви. Всё же я окружил себя идиотками, мама была права. Если бы я не держал всё под контролем, эти никчёмные курицы давно выклевали бы мне все мозги.

Когда Мариучча выходила на сцену, я любил её. Не оставалось ни следа базарной дряни, которая любила щеголять плоскими шутками и грязными словечками, которые подцепила в порту ещё лет в тринадцать. Она была вся изящество, и я переживал — как бы её партнёр-актёришка не порвал на ней кофейное шёлковое платье с декольте, которое мы вместе выбрали на блошином рынке. Она жила ролями: то страдает и плачет в дорогом ресторане, то напьётся и хохочет как вакханка. Капризная, непредсказуемая, донна моя доставляла мне немало неудобств. Порой я мечтал от неё избавиться, придушить как гадину, и в такие моменты лицо моеёмолодело, говорила Мариучча с улыбкой. Я чувствовал, что эта актёрка послана мне небом не просто так, что она — важный человек в моей монотонной жизни, и что она принесёт мне немало печали. Поэтому, возвращаясь в свой дом, я не находил себе места. Меня раздражал даже любимый сын, и я подумывал сплавить его в родную Францию вместе с мамашей, когда ему настанет время идти в школу.

И вы говорите, я её погубил? Ничего подобного, я делал для неё только хорошее! Я дал ей полную свободу, просто она не сумела ею правильно воспользоваться! Каждому человеку я даю свободу и смотрю — что он выберет? Мариучча выбрала свой путь, и не более того! Нет, я не злодей — все её документы и вещи оставались на улице, и она могла бы забрать их, если бы не поленилась! Нет, я не хотел посмотреть, как она приползёт умолять меня о прощении — я хотел просто избавиться от этой змеи, которая ежедневно унижала меня как мужчину и не давала мне то, за чем я приходил! Вы просто не знаете, в чем соль — эта идиотка твёрдо решила стать порядочной сеньорой и снова влюбилась в какого-то жиголо. Писатель прощать её не собирался, и она закрутила роман со своим давним другом. Я застукал их утром, когда привёз Мариучче её ненаглядный вишневый «Мини Купер», который она накануне беспечно бросила на набережной с ключами в замке (поздно вечером получил от неё жалобное сообщение — мол, она на поэтическом вечере, и не мог бы я его забрать). Когда я открыл дверь, то увидел в постели обнажённую Мариуччу, она прикрывалась простынёй. Её дружок был в ванной, оттуда доносился плеск воды. Швырнув ей в лицо ключи от машины, я хлопнул дверью. Лживая шлюха! Подлая тварь! Выметайся из квартирки!

Да, я говорил ей, что она вольна спать с кем захочет, ведь я никогда не брошу свою жену — ну и что из этого? Она что, сама не понимает?! Она — моя женщина! Я оплачиваю её любимую пасту в кафе, её бесконечные аперитивы, напитки её шалопаев-дружков и глупых подружек… Я терплю эти её истории о трудном детстве, свирепых любовниках и безумных приключениях. Я ни разу не ударил Мариуччу, как бы она не юродствовала и не ехидничала. Но тыкать мне своими изменами в лицо! Это слишком!

Да, я врал ей, что бросаю жену, и каждый раз она смотрела с надеждой, но не верила, — и правильно делала! С чего бы я оставил мать моего ребёнка? На кого я бы её променял? На актриску с тяжёлой судьбой и царскими замашками? Чего ради я стал бы так рисковать? Николя, муж моей сестры, осудил бы меня, сестра, Мари, может, и поняла бы мою привязанность к этой забавной девочке, но семья не одобрила бы этот выбор. Кроме того, девчонка своевольна и бесит меня так, что я не могу контролировать себя и ситуацию. Это опасная связь, и с ней надо покончить! — решил я после этого последнего оскорбления Мариуччи.

Да, она осталась на улице — и что с того? Дружки не торопились её подбирать, а бандита как назло арестовали и отправили за решётку. Это был её выбор! Я давал ей то, что считал нужным. От неё требовалось только раздвигать ноги — но глупая сука оказалась неспособна даже на это!

Подумаешь, вышвырнуть все её тряпки на улицу накануне серьёзной премьеры! Подруги могли бы подыскать ей новый наряд! Сколько раз она выбирала их общество вместо моего?

Что с того, что премьера провалилась, потому что прима была расстроена? Я только этому рад! Не видать теперь Мариучче восторженных оваций ещё год, а то и больше, пусть ищет других дураков, а я умываю руки! Верите, нет — плевать мне было всегда на это искусство, книжки, кривляния, заумные разговоры… Все на «вы», а сами нищие, ни сантима в кармане. Только образованием своим кичатся. Тоже мне, театр — курить только на улице, сидеть надо тихо и молча, ещё все в зале специалисты такие, затаив дыхание на сцену смотрят. Не кашлянуть, пардон.

… Ну и что с того, что эта тонкая Нина сказала, что мы ели вместе вечером омаров? Кому вы верите? Очередной лживой шлюхе с лесбийскими наклонностями? Она любила Мариуччу как помешанная, а меня сживала со света! К тому же, Мариучча не боялась воды, молилась на море и всегда заплывала очень далеко. А сердце у неё болело и раньше, ещё смела меня упрекать, что я виноват в этом; я, представляете? Пить надо было меньше. Впрочем, я уверен, что экспертиза подтвердит мою правоту, как и то, что у неё в крови наверняка было немерено алкоголя. Бедная моя девочка, я всегда говорил, что твой образ жизни до добра не доведёт. Наверное, к лучшему, что всё именно так случилось. Мне очень больно сейчас, сеньоры, — возьмите это и выпейте за мою любимую, мою сладкую Мариуччу.