I. ОЛЕГ

Андрей проснулся от внезапно наступившей тишины, в которую ворвался далёкий протяжный гудок, отгоняя остатки сна. Несколько секунд он лежал неподвижно, хлопая ресницами, приспосабливаясь к полутьме, затем перевернулся и лёг на живот. Снизу доносилось мерное сопение. Андрей протянул руку к окну и попытался приподнять каркас дерматиновой шторы. С лёгким шумом она поехала наверх, впуская жёлтый электрический свет в темноту плацкарты. Пара сапог на полу с вытянутыми по стойке смирно голенищами, золо­тистые лычки на погонах шинели, складки одеяла и голая ступня, вы­лезшая из-под него. На столе — три стакана и колода потрёпанных карт. Вытянув шею, Андрей приблизил лицо к грязному стеклу. Коснулся его носом.

«Тепляевка», — прочитал он вывеску на глухом торце приземистого здания, освещённую золотушным, болезненным отсветом фонаря. Гус­то шёл снег. Мимо вагона, оставляя на поверхности заснеженного перрона цепочку следов, просеменила маленькая ухоженная собачка. «От­куда здесь такая», — усмехнулся про себя Андрей, успевая заметить её загнутый кверху пушистый хвост. Тепляевка, повторил он шёпотом. Интересно, сколько сейчас градусов? Двадцать? Тридцать? Чем дальше поезд углублялся на восток, тем становилось холоднее.

Потом он услышал, как в тамбуре тяжело хлопнула дверь, как зацо­кали, приближаясь по проходу, каблучки проводницы Лены. Андрей познакомился с ней вчерашним вечером, до этого всё не решаясь спро­сить у неё имя. «Суховата спереди, — сразу же оценил её Серёга, когда она в первый раз принесла им чай, — но натянуть можно». Ещё бы. Проводница прошла мимо.

Пейзаж за окном тронулся и медленно поплыл. Следующий за вок­залом дом тут же погрузился в темь, и больше Андрей уже почти ничего не видел. Поглядев на светящиеся стрелки наручных «командирских» часов, он опустил занавеску и, поудобнее подбив подушку, закрыл гла­за. Остался лишь торопливо нарастающий стук колёс. Третий день уже катим, — зевнул Олег, открывая козырную карту и прижимая её оставшейся от сдачи колодой.

— Ну и что? — Серёга большой пятерней сгрёб со стола свои карты и начал раскладывать их веером. — Тебе не всё равно?

— Чем дальше, тем лучше, — заметил Андрей, зевая. — У меня семёрка.

— Покажи.

— На.

— Ходи, что с тобой поделать.

— Что, опять в подкидного?

— На фиг. Надоело. В скользящего.

Антон выбросил на стол первую карту. Хотелось курить. Два часа назад поезд проехал большой город, и вагон был полон. В их купе на верхней полке, не сняв брюк и свитера, спал мужчина. Через проход за боковым столиком молодая мама кормила розовощёкого бутуза. «Скажи ам», — про­сила она его, но вместо этого малыш мотал белобрысой головкой, размазы­вая по подбородку розовую жижицу йогурта пухлыми ладошками. За ок­ном тянулась белая равнина с тёмной полоской леса на горизонте.

— Блин, опять проиграл, — недовольно пробурчал Олег, кидая карты на стол. — Всё. Больше не буду.

— Играть или проигрывать? — ухмыльнулся Серёга.

— Отвянь, — Олег натянул сапоги, обратился к Андрею: — Курить пойдёшь?

— Пойдём.

Они пошли по ходу движения поезда, цепляясь за металлические поручни, мимоходом разглядывая лица. В последней плацкарте перед туалетом — четыре девицы.

Олег стряхнул пепел на пупырчатый пол тамбура.

— Не нравится он мне.

— Кто? Серёга?

— Ну.

— Брось ты, — Андрей поморщился. — В учебке-то вроде ничего дер­жался.

— В учебке, — презрительно выдавил Олег. — Думаешь, там, куда нас везут, будет так же, как в учебке?

— А ты что думаешь?

— Ничего я не думаю.

— Вот и я ничего.

Андрей раздавил окурок о заиндевевшее стекло.

— Погоди, — остановил его Олег.

— Гожу, — засунув руки в карманы, он выжидательно смотрел на Олега.

— Ладно. Потом как-нибудь расскажу. Пошли.

Когда они вернулись на место, рядом с Сергеем сидел старший лей­тенант летных войск.

— Расслабьтесь, я всего лишь сопровождающий, — улыбнулся он широкой гагаринской улыбкой, когда они сели в поезд.

— А нас тоже туда? — кивнул тогда Олег на его синие погоны.

— Не могу знать, орлы, — ответил старлей. — Приказано доставить в полном количестве и сдать на месте назначения.

«Сдать, — припомнил Олег, глядя, как старлей расставляет на столе консервные банки с кашей и тушёнкой — очередной дневной сухпай. — А о суточных бабках третий день ни слова. Крыса голубоглазая».

— А это лично — от меня, — старлей взглядом указал на стоящий возле ног полиэтиленовый пакет. — Только не светитесь.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант. — Серёга откусил от края буханки. — Жрать хочется.

— Ты бы хоть отрезал, — процедил Олег.

— У тебя не спросил.

Захныкал уже позавтракавший малыш.

— А теперь баиньки, — молодая женщина взяла его на руки. — Теперь бай-бай.

— Вот что, мужики, — старлей обвёл своих подопечных серьёзным взглядом. — Осталось недолго. Завтра днём будем на месте. Я вам не приказываю, а прошу — давайте без глупостей. Без дураков.

— О чем это вы, товарищ старший лейтенант? — улыбнулся Андрей.

— Вы знаете о чём. Приедете в часть — делайте что хотите. Хоть пере­убивайте друг друга...

Серёга хмыкнул:

— Скажете тоже.

— Давайте уж потерпите. Всё-таки с гражданскими едете.

Поезд начал сбавлять ход. За окном показались дворы с бревенчатыми домами. Из труб в серое небо поднимались зыбкие бороздки дыма.

— Товарищ старший лейтенант, — оживился Олег, — раз уж мы зна­ем, когда приедем, так, может, вы тогда и название станции скажете.

Офицер усмехнулся:

— Не терпится узнать?

— Да не так уж чтобы очень. Всё равно завтра узнаем.

— Полтора года там служить, — поддержал Андрей. — Ни много ни мало. Ничего ведь не изменится, если будем знать.

— А вдруг в окна посигаете, что тогда? — улыбнулся старлей

— Тогда вам — губа, а нам — трибунал, — прекратив жевать, встрял Серёга. — Неровный расклад. И потом, раньше надо было сигать. А тут...

Поезд остановился. «Замки», — гласила надпись на заборе.

— Хорошо, — старлей хлопнул ладонью по колену. На его тщательно выбритых щеках снова появились ямочки. — Усолье-Сибирское. Есть такой городок на карте.

Он замолчал, весело глядя на их настороженные лица.

— Чёрт, — первым заговорил Андрей. — Никогда ничего подобного не слышал. Иркутск слышал. Читу знаю. Байкал там какой-нибудь. Сибирское... как вы там сказали? Тмутаракань какая-то.

Старший лейтенант тут же оборвал вырвавшийся смешок.

— Скажешь тоже, Тмутаракань, — он обернулся на женщину, укачи­вающую ребёнка, понизил голос. — Оттуда всего-то пара часов до Ир­кутска. А вот мне потом ещё больше суток пилить. Около двух.

Казалось, он сейчас снова рассмеётся. Его вдохновляли огромные просторы страны. Небо над ней цвета его погон и глаз.

— Вот так вот, — подвёл он итог своим словам. — Ещё вопросы будут?

— Будут, — с верхней полки свесились ноги в помятых брюках и дырявых носках.

Опираясь на разведённые локти и шумно дыша, спус­кался грузный мужик неопределенного возраста. Всклокоченные воло­сы, под глазами мешки, прокисший перегар. Тяжело сев на полку рядом с Олегом и наклонившись, он с трудом стал натягивать на ноги выужен­ные из угла полусапожки. Все молча смотрели на его манипуляции.

— Будут, — повторил мужик, поднимая молнии и выпрямляясь. По­тянувшись, он снял с крючка видавшую виды дублёнку, заправил один рукав, затем другой. Напяливая на голову облезлую шапку, хрипло про­должил: — Я вот что хочу спросить тебя, лейтенант. Почему я, — ткнул пальцем в свою грудь, — живу здесь (палец в окно),— а служил, бляха-муха, в Печоре? В Коми. Слыхал такое? За тыщи кэмэ отсюдова. Не знаешь?

Старлей некоторое время расстерянно смотрел на мужика, затем ос­торожно произнёс:

— Ответ несложный и вполне понятный.

— В том-то и дело, что непонятный, — мужик стянул с третьей полки сумку, перекинул её через плечо и, уже ни на кого не обращая внима­ния, протиснулся в проход.

— Да-а-а... — протянул старший лейтенант, давая возможность всем присутствующим понять, насколько он разочарован общественной не­сознательностью местного населения. Оглядел лица. Ребёнок уже спал. Поезд медленно набирал ход.

— Так, молодой человек, — проводнице очень шла униформа, и она знала это. — Молодой человек, — она обращалась к старлею.

— Не так уж я и молод, чтобы вы меня так называли, — улыбнулся тот своей знаменитой улыбкой.

— Сейчас пойдёт ревизия, — ничуть не смущаясь, продолжала про­водница, — займите, пожалуйста, место в своём вагоне.

Продолжая улыбаться, старлей легко пожал плечами.

— Да пожалуйста. Тем более, что я уже закончил

Она удовлетворенно кивнула и пошла дальше.

Старший лейтенант встал.

— Ну ладно, мужики, — кивнул он напоследок и посмотрел в ту сто­рону, куда ушла девушка в униформе. — Буду заходить. Не часто, но буду.

— Товарищ старший лейтенант, — остановил его Олег.

— Слушаю, — обернулся тот.

— Как там насчёт суточных?

— Каких суточных?

— Наших.

— А зачем они вам? — в глазах офицера зажёгся интерес.

— То есть как зачем? Деньги всегда нужны.

Старлей усмехнулся и покачал головой.

— Только не здесь, господа. Не в поезде, — сказал он. — Прибудем на место — отдам всё до копейки. Не сомневайтесь. А пока ещё раз повторю: приедете в часть — делайте, что хотите. Здесь же — будьте добры. Всё.

— Сука, — пробурчал Олег в спину удаляющемуся офицеру, затем обернулся к остальным:

— Ну что?

— Что-что, — Серёга достал из кармана складной нож. — Жрать бу­дем — вот что.

Лезвие с размаху пробило поверхность консервной банки.

II. О Л Е Г

Сколько себя помнил, Олег всегда любил поезда. Стук колёс, рас­качивающиеся вагоны, пахнущий дымом тамбур, стаканы с чаем в же­стяных подстаканниках, кусочки сахара в фирменных обёртках. Вот ему шесть лет, он сидит на маминых коленях и смотрит в окно. Напро­тив сидит отец. Маленьким перочинным ножиком он разрезает попо­лам розовый помидор. Тупое лезвие не сразу рассекает кожицу, вы­давливает сок. Рядом легонько покатываются два очищенных яйца. Олежка не любит яйца, потому что из них вылупляются цыплята. Он больше любит живых цыплят. Каждое съеденное яйцо ассоциируется с криминальным действием. Он ещё не знает, что на протяжении всей своей жизни, начиная с младенческих лет, человек накапливает в себе опыт несознательного убийства. Олежка смотрит в окно и видит там пасущихся на лугу коров. Не обращая внимания на проносящийся мимо состав, они жуют траву. У них тучные бока. Олежка нацеливает щер­бинку на стекле на одну из них. Мысленно стреляет. Поезд бежит даль­ше, и коровы остаются в недалёком прошлом. Их можно вспомнить, укладываясь под колёсный стук. Спать. Поезд — замечательная боль­шая игрушка. Рядом отец и мать тихо переговариваются между собой. Кажется, мамин голос дрожит сильнее обычного, но шум поезда заг­лушает плаксивые просительные нотки. Дома всё не так. Там очень тихо. Приходится изо всех сил зажимать уши, чтобы не слышать этого голоса. Завтра утром они приедут к бабушке. Мать и отец будут сме­яться, весело глядя друг на друга. Он обнимет бабушку и расскажет ей о том, как он ехал к ней на поезде, как ел помидоры и яйца, как хрустела на зубах крупная соль, как красивая улыбчивая тётя приносила им чай, как в нём здорово быстро растворялись прямоугольники бело­го сахара, и как... Нет. Как плакала мама и как он стрелял в коров, Олежка рассказывать не будет.

В пакете старшего лейтенанта они нашли три тёмные бутылки.

— И на том спасибо, — усмехнулся Серёга, ножом открывая пиво.

— Питерское, — удивился Андрей, посмотрев на этикетку. — Я его на гражданке пил.

После еды пиво особенно гармонично вливалось в желудок. Моло­дая мама спала вместе со своим малышом.

— Интересно, куда они едут? — ни к кому конкретно не обращаясь, тихо произнёс Олег.

— К мужу, — предположил Андрей.

— Или от него, — отрыгивая, ввернул Серёга.

Начинало темнеть. Ребята пару раз выходил и в тамбур курить.

— Как дела, девчонки? — улыбался Серёга девицам. Те молча переглядывались.

— Мы не курим, — отрезала одна из них на предложение выйти в тамбур подымить.

— И не пьём, — игриво отвечала другая.

— Так, ну-ка, давайте скинемся, у кого сколько, — предложил Олег, туша очередную сигарету. — Бабульки на перроне самогон продают.

— Самогон, — скривился Андрей. — Ты что, будешь пить хрен знает какой самогон?

Серёга цыркнул меж зубов на окурок и бросил его под ноги.

— А ты что, не будешь?

— Я? — Андрей пожал плечами. — Не знаю.

— Ладно, хорош трепаться. Давайте, у кого сколько, — поторопил Олег. — Пока ещё стоим.

— У меня там, — Андрей кивнул на дверь, ведущую в вагон.

— Ну так пойдём, — решительно сказал Олег...

Он вернулся минут через пять, воровато прижимая к животу лейте­нантский пакет.

— Сколько? — спросил его Серёга.

— Две, — Олег спрятал пакет под одеяло.

— Ништяк!

— Нагреется, — заканючил Андрей.

— Ну так иди, снеси в холодильник.

— А что у нас закусить?

— Лук.

— Закусывать луком тёплый самогон!

— Никто не заставляет.

Серёга нетерпеливо потёр ладонями.

— Начнём-с?

— Погоди. Пусть покруче стемнеет.

— Да и так уже. Скоро вообще свет включат.

— Ушатал. Давай стаканы.

— Муть какая. А вонизм!

— Тебе ж сказали: не хочешь — не пей.

— Запить бы чем. У кого-нибудь пиво осталось?

— Ты что, больной? У самого-то осталось?

— Кто ж знал.

— У нас во дворе все пьянки начинались с пива. И вроде бабок ни у кого нет, но наскребём на пиво — и всё. Через пару-тройку часов вся шобла — в умат.

— Ты чё, гопником был?

— Почему сразу гопником? Так, баловались по малолетству. Я знал, что в армию пойду одним человеком, а приду другим.

— Если придёшь.

— Завязывайте пургу гнать. Пойло киснет.

— Такое не прокиснет. За что пьём?

— За родину.

— Ну и гадость! О-о-о, зараза.

— На, закуси.

— Погоди.

Андрей взял Олега за шею и, приблизив его голову, втянул носом запах его волос.

— Классный самогон. А, Дрон, чё молчишь?

— Там у нас, кажись, хлеб остался.

— Серёг, а ты когда-нибудь был в Иркутске?

— Не-а. Я вообще в Сибире не бывал.

— А у меня женщина была родом из самого Иркутска. Светой звали.

— В детском саду, что ли?

— Точно, в яслях. На горшках рядом сидели.

— Сам ты горшок... Давай, наливай!

Олег, прицелившись, разлил по новой. Закрыл горлышко пробкой и убрал бутылку под ноги. Лицо его раскраснелось, движения стали медлительными.

— Ну что? Забрало чуток? — спросил он остальных.

— Есть немного.

— Ну, давайте.

Они снова выпили. Гримасничая, занюхивали луком, хлебом. Анд­рей встал и с пустой пивной бутылкой направился в туалет. Вагон рас­качивался сильнее обычного. Дверь туалета оказалась закрыта, и Анд­рей присел на краешек крышки мусорного бака. Внезапно он снова вспомнил Светлану из Иркутска, её тонкие твёрдые губы, маленькую жидкую грудь и восьмилетнего сына, которого он водил в кино. Её муж был военным, прапорщиком, что ли. Так или иначе, муж всегда отсутствовал, его никогда не было дома, по крайней мере, когда там бывал Андрей. За полгода он написал ей три письма и не получил ни одного.

— Ты сюда? — спросила его проводница Лена. Похожая на Светку, она стояла перед ним с ключом-треугольником в руках.

Он молча кивнул.

Лена вставила ключ и, провернув, снова посмотрела на Андрея. Что-то знакомое промелькнуло в её глазах. Мгновенно прозрев и уже не сомневаясь, он подошёл вплотную, прижался к ней всем телом, и они оказались в тесном помещении туалета.

— Ты что? — задохнувшись, прошептала Лена, но тут же обмякла в его руках. В зеркале нелепо смотрелась за её спиной пивная бутылка.

— Подожди... не надо... не надо здесь... не сейчас... ну пусти... прошу тебя, пусти... потом... ночью, у меня... потом... Да пусти же ты! — Последнее она проговорила почти зло. Он опустил руки, и она, мель­ком скользнув взглядом по своему отражению, быстро вышла, притво­рив дверь. Андрей задвинул щеколду и, пустив в ладони струю воды, умылся, стараясь остудить горящие щеки. «Светка», — прошептал он и подставил бутылку под кран.

— Ты где застрял? — спросил Олег, когда Андрей вернулся. В вагоне горел приглушённый электрический свет. Пассажиры укладывались спать.

— Курил. А где Серый?

— Щас придёт. — Олег протянул руку. — Дай попить.

— На.

Олег несколько раз жадно глотнул из горлышка. По шее скользнула прозрачная струйка.

— К проводнице пошёл, — добавил он, ладонью вытирая губы.

Андрей напрягся.

— Зачем?

— Хрен его знает. Вроде как хочет узнать время нашего прибытия.

— А что там узнавать! — едва не заорал Андрей. — Время прибытия!

— Тоже мне — космонавт! Сказали же — завтра днём! Чего ему ещё надо?

Олег удивленно посмотрел на приятеля.

— Тихо ты, народ разбудишь! Чё разорался-то?

Наступило молчание. За окном совсем стемнело, и давно немытое стекло тускло отражало их застывшие фигуры.

— Наливай, — хмуро приказал Андрей.

Олег поднял ноги и, опираясь на пятки, продвинулся вглубь к окну. Облокотился на подушку.

— Не сейчас, — зевнул он во весь рот. — Пока тебя не было, старлей заглядывал, поинтересовался, как тут у нас, все ли в порядке. Похоже, сам был немного того, не то бы обязательно учуял духман. Обещал ещё раз зайти.

Потом, ещё раз зевнув, добавил:

— Да не даст она ему. И тебе не даст. И мне. А вот старлею нашему, если тот хорошенько попросит, даст. Поломается для начала, а потом... О! А вот и наш ловелас.

Серёга сел напротив и, откинувшись, прислонился спиной к пере­городке.

— Завтра в три часа дня.

Олег ухмыльнулся:

— И это всё?

— А что ещё?

— А как насчёт... — он на пальцах показал характерные движения.

Серёга хмуро мотнул головой.

— Никак.

— Что я говорил, — удовлетворённо произнёс Олег и, перегнувшись через стол, полез рукой под одеяло. — За это, пацаны, нужно выпить.

Андрей молча поднял стакан и, не чокаясь, в три больших глотка выпил. Выдохнул. Злобное раздражение не проходило.

— Ты чё? — Серёга, словно что-то почувствовав, так же смотрел ис­подлобья.

«Не трогай меня, — подумал Андрей, глядя на Серёгин подбородок. — Сейчас лучше не трогай».

— Чё смотришь? — Серега начал заводиться всерьёз.

Олег с интересом разглядывал парочку, набиравшую агрессию. Он ощушал себя в полнейшей безопасности.

— Хорош бычиться, мужики, — он снова разлил по стаканам. — Да­вайте лучше ещё раз по маленькой.

Они снова выпили. Андрей едва подавил рвотный спазм. Запил водой. Хлеб кончился. На столе лежала лишь надкушенная половинка лука. «По­том, ночью, когда все уснут», — вспомнил он слова Лены, её задыхающий­ся голос. Вспомнил тело Светланы.

Посмотрел на жующего лук Серёгу. Тот тут же, как заправский боксёр, среагировал:

— Ты на меня не смотри, понял?

— Это ещё почему? — Андрей насмешливо вскинул брови и усмех­нулся.

— Я тебе не проводница.

— Это уж точно. Ты не проводница.

— Что? Что ты сейчас сказал, сучонок? — зашипел Серёга, выпучи­вая глаза.

Олег сделал предупреждающий жест рукой, но эти двое уже кати­лись с горы, не в силах остановиться.

— Я сказал тебе, идиот, — за кажущимся спокойным тоном Андрея сквозило плохо скрываемое бешенство, — что ты совсем не проводница.

— Это я идиот? Я? — Серёга едва не задохнулся от того, что грозило вот-вот вырваться наружу. — Ты кому это говоришь, ублюдок?!

— Трижды ублюдку, — выпалил Андрей, и в следующую секунду молниеносный жёсткий кулак достал его скулу. Тут же, не чувствуя боли, он кинулся на противника. Посыпались на пол пуговицы, раздал­ся хлипкий треск хлопчатобумажной ткани.

— Не здесь, не здесь, — быстро, словно заговаривая двух раздражён­но шипящих змей, заговорил Олег, накрывая ладонью их кулаки. — Хотите побиться, пойдём в тамбур.

В тамбур, — тяжело дыша, прорычал Серёга. — Я убью тебя в там­буре.

Андрей разжал кулаки. В висках тяжело в унисон колёсам стучала кровь. Ему вдруг совсем расхотелось драться. Напрочь. Более того, бе­шенство уступило место страху.

Пока Олег натягивал сапоги, они уже выходили в тамбур. Казалось, поезд разогнался до предельной скорости, и стук колёс на рельсовых стыках слился в один сплошной грохот.

Серёга шёл первым. Он шёл быстро и уверенно, почти не держась за поручни, подгоняемый вырвавшейся на свободу злобой. Целых шесть месяцев он подавлял её порывы, и вот наконец... Дверь в тамбур он почти пнул, нисколько не заботясь о тех, кто, возможно, находился за ней.

— Ох, мать-перемать! — Железное полотно тяжело ударило чьё-то тело.

Не теряя злобной решимости и не сомневаясь в своих действиях, Серёга шагнул в тамбур.

— Вышли отсюда! — приказал он двум мужикам: первому, с искрив­ленным от боли лицом, потирающему ушибленное плечо, и второму, стоящему возле окна.

III. СЕРГЕЙ

Ему вдруг показалось, что мужик сейчас его ударит. Вернее, даже не показалось, потому что он внезапно понял и вслед за этим отчетливо увидел, что и как произойдёт в следующие мгновения. Тупо заноет оне­мевшая от удара скула. Его откинет назад, и он, ударившись затылком о металлическую перегородку, оглушённый, сползёт вниз, на пол. Вто­рой удар, теперь уже большим тяжёлым ботинком, придётся по зубам, по челюсти и одновременно по носу, с хрустом ломая то и другое. Пыта­ясь защититься, он сможет лишь поднять руки, но этого будет недостаточно, чтобы уберечь рёбра. Второй мужик, стоя возле окна, будет спо­койно дымить сигаретой, лениво глядя на него сверху вниз, а когда в тамбур войдёт Андрюха и, растерявшись, застынет на месте, презри­тельно бросит ему, кивнув в его сторону: «Забирай пачкуна, и валите, пока живы».

И тогда он ударил первым. Он знал, что если он его опередит, то всё может произойти с точностью до наоборот. Что ему оставалось делать? Правым прямым он попал ему точно в подбородок. Тот даже не успел сблокировать удар, настолько он был быстр. Он вложил в него вес сво­его тела, добавив всю свою решительность и злобу. С гуком выдохнул воздух. Или это мужик издал этот звук, ударяясь головой о железный накладной уголок. Он или мужик? Или?.. Закатив глаза, так что в полу­прикрытых веках остались видны лишь одни белки, мужик грузно осел на пол, подломив под себя правую ногу и вытягивая вперёд левую. Одут­ловатое лицо запрокинулось, и из приоткрытого рта высунулся кончик языка. Меховая шапка, слетевшая с его лысой головы, валялась у ног первого, который до сих пор молча и неподвижно наблюдал за происхо­дящим.

В тамбур вошёл Андрюха, слегка оттолкнув Сергея плечом. Не зная, что произошло, он был настроен решительно, в то время как Серёга уже и забыл, что несколько десятков секунд назад они хотели драться.

— Чё за хреновина? — Андрюха заметил лежащего на полу мужика. Быстро посмотрев на второго, снова обратился к Сергею: — Чё это с ним?

Тот пожал плечами. Хрен его знает, что с ним. Его недавняя пьяная ярость бесследно растворилась в нём, оставив тяжёлый безвкусный оса­док. Он смотрел на поверженного им человека, недвижно и страшно лежащего у его ног. Он что, его убил? Это он его убил? Неужели убил? Пытаясь понять, словно в бреду, Серёга сделал шаг.

— Стоять, — хрипло выдавил первый, и в его руке тускло блеснуло тонкое лезвие ножа. — Стоять, — снова повторил он.

В тамбуре, словно подтверждая напряженность ситуации, мигнул свет. Поезд начал замедлять ход, подтягиваясь к невидимой станции. Они стояли, совсем растерявшись, завороженно глядя на тёмное рябо­ватое лицо под рыжей ондатровой шапкой. Мужик не шутил.

— В угол, — приказал он, кивнув на противоположный закут тамбу­ра. — В угол, я сказал!

Они неловко попятились, и Серёга наступил на ногу Андрея. Тот даже не чертыхнулся.

Не отрывая от них тяжёлого взгляда, мужик шагнул к лежащему и, переложив нож в другую руку, присел на корточки. Коснулся узловаты­ми пальцами его шеи. Подержал, убеждаясь. Затем его рука скользнула за отворот пальто и выудила оттуда толстый газетный сверток. Поднима­ясь в полный рост, он спрятал его в карман своей кожаной куртки.

— Не знаю, поблагодарить вас или порешить, — ухмыльнулся, пряча нож. Поезд замедлял ход. — Ладно, живите, мазурики.

Вынув из другого кармана трёхгранный ключ, он вставил его в сква­жину замка, провернул и открыл дверь. Тут же в тамбур с грохотом ворвался ночной морозный воздух. Мужик, держась за поручень, выг­лянул наружу и в последний раз посмотрел на них. Сплюнул на пол.

— Пока, — ощерился щербатым ртом и прыгнул в темноту.

Тут же, как в спектакле, поставленном посредственным режиссёром, на сцене появился Олег. На входе он споткнулся о порожек и, падая, вытянул вперёд руки, чтобы не удариться головой. «Су-у-ка-а»,— протянул он, копошась на полу. Сергей с Андрюхой молча наблюдали, как он встает, и Сергей вдруг подумал, что вслед за ним, благодаря ему, поднимется и мужик, отряхнётся, напялит свою шапку и так же, как и первый, шагнёт из вагона, избавляя их от своего присутствия и его от его кошмара. Сейчас Сергей легко отдал бы пять лет своей жизни, чтобы всё случилось именно так. Но мужик лежал неподвижно.

— Это вы его завалили? — пьяно ухмыляясь, спросил Олег. Его правый глаз заметно косил. — Чёрт, кажется, палец сломал.

— Я тут ни при чём, — Андрюха засунул руки в карманы брюк. Поёжился. — Надо хоть дверь закрыть. Холодно.

Не торопясь, лениво минуя лежачего, он, словно ничего не случилось, прошёл к противоположной стенке и толкнул дверь ногой.

«Может, он жив», — промелькнуло в голове Серёги. Наверняка жив, не мог же он так запросто умереть. Кто же так просто умирает?

Он подошёл и наклонился над лежащим. Кожа на его абсолютно лысой голове была серой. Над височной частью — небольшой застарелый шрам. Кто-то когда-то бил его до него. Давно. Возможно, в детстве. Сергею стало плохо. Замутило так, словно он увидел на его черепе огромную рваную рану. Кашу из крови и мозгов. А вовсе не узкий небольшой рубец на затылке с кровяной струйкой, уходящей за шиворот.

— Ты его убил, — услышал он из-за спины голос Олега. Похоже, тот тоже начал трезветь. — Ты определенно его укокошил.

Да. Это было так. Теперь уже ни у кого на этот счёт сомнений не было. Надежды на то, что мужик просто в отключке. Кошмарная реальность не оставляла Сергею ни одного шанса на спасение. Ни единого. Глупо было себя щипать, надеясь проснуться. Он понял, что домой попадёт не скоро. Если вообще попадёт.

— Так, спокойно. Главное, не суетиться.

Олег потёр ладонью лоб.

— А что, собственно говоря, здесь произошло?

— Что-что! — откуда-то изнутри, из живота, Сергея начала бить мелкая нервная дрожь. — Я ударил его, и он упал.

— Ага. Ударил-упал, — продолжал Олег. — Ты ударил, он упал. Прекрасно.

— Что ты мелешь, идиот. Я убил его! Убил, понимаешь?!

— А кто это видел? — Он обратился к Андрюхе. — Ты видел?

Тот помотал головой. Он не видел.

— Вот и я не видел. И никто ничего не видел. Свидетелей нет.

— Здесь еще один мужик был, — раскрыл наконец рот Андрюха. — Он потом с поезда спрыгнул.

— Вот и прекрасно. Спрыгнул. Прыг-скок и тю-тю! И этому туда же дорога. Пацаны, предлагаю его тоже... того... Ну, выкинуть.

Сергей смотрел на Олега, как будто видел его впервые. Небольшого роста, крепко сбитый. На губах — подобие лёгкой насмешливой ухмылки. Единственный, кто не растерялся и мог продолжить ситуацию, чтобы как-то из неё выпутаться. Ему-то зачем всё это было нужно?

— Так, всё! Давайте это сделаем быстро, пока никто не вышел и поезд не подошёл к станции, — заторопился он, призывая к активным действиям. — Не стоим, солдаты. Андрюха, открой дверь.

Сергей с Олегом наклонились над мужиком. Сергей взял его под мышки. Уже через несколько мгновений он избавится от этого наваждения.

— Дверь не открывается.

Сергей резко обернулся к Андрюхе. Тот пожимал плечами.

— Ты что, захлопнул её?

— Я просто её прикрыл, чтоб не дуло.

— Чтоб не дуло, твою мать?! — заорал Сергей. — Сука! Ты специально захлопнул её!

— Тихо, не ори, — перебил его Олег. — Орать не нужно. Эта дверь не может захлопнуться просто так. Не такой здесь замок. Ты опусти ручку вниз. Дай я попробую.

Он подошёл к двери, слегка оттеснив Андрюху, попробовал её открыть. Дверь не поддавалась.

— Мне капец! Сука! Сука!!! Мне кранты!!! — снова заорал Сергей в отчаянии и, срываясь, дважды изо всех сил пнул сапогом по лысому черепу.

— Ты чё. Серый, в натуре! Совсем охренел?! — Олег сильно тряхнул его за плечи. — Крыша поехала? Успокойся, понял? Спокойно. Не нужно его бить. Сейчас мы оттащим его в наше купе, положим в багажный ящик. Потом... Ну а потом решим, что с ним делать дальше. Андрей, поди посмотри, как там в вагоне. Наверняка все спят, но всё же.

— Ты с ума сошёл! Оставим его здесь! На хрен он нам нужен!

— Не ори. Его нельзя здесь оставлять. Понял? Нельзя.

IV. CТАРИК

— Ты вот что мне скажи, сынок, ответь-ка на вопросик!

Лицо старика напоминало выплюнутую жевательную резинку. Маленькие выцветшие глаза часто мигали. Толстая фланелевая рубашка в синюю клетку, трико, заправленное в шерстяные носки. Во рту — три чудом уцелевших, как после бомбёжки, зуба.

— Я тебя слушаю, отец, — старший лейтенант невольно улыбнулся торжественности, которую пытался внести в разговор собеседник.

— А ты внимательнее слушай, сынок. Я ведь не за просто так тебя спросить хочу. Может, это и есть мой главный вопрос жизни.

— Давай, папаша, задавай свой вопрос, — старший лейтенант подавил новую улыбку.

Дед глубоко вздохнул и пригладил негнущимися пальцами седые жидкие волосы. Пассажиры в их купе уже спали. Говорить приходилось тихо, но так, чтобы фразы не тонули в однообразном шуме.

— Как думаешь, будет новая война или нет?

Старлей не выдержал и широко улыбнулся. Тридцать два зуба против трёх.

— Ну ты, отец, и вопросы задаёшь, — он весело покачал головой. — А сам-то не знаешь?

— Я-то как раз знаю, — дед сердито сдвинул брови. — Тебя спрашиваю.

— Ну а что я тебе могу ответить? Конечно, нет.

— Чиво нет?

— Не будет, говорю. С чего бы ей быть?

— Э-э-э... — старик с досады махнул корявой рукой. — Ничево ты, оказывается, не понимаешь. Знать, молод ещё. Зелен.

— Ну ты уж, отец, палку-то не перегибай. — Старлей выпрямился в спине, впрочем, и не думая обижаться. Ему нравился этот старикан и та огромная пропасть между их годами. Которая напоминала, какая долгая жизнь у него впереди.

— Да что там палку, — покачал головой дед, — я нынче и ветку-то не смогу перегнуть. Стар я, сынок. А только знаю, что говорю.

— И что же ты говоришь?

— Зря ты огоньки в глазах зажигаешь. Я таким, как ты, немца до самого Берлину пёр и старших завсегда слушал, потому и дожил до своих седин.

— Ну ладно, отец, не обижайся. Ты дело говори.

— Так ведь я и говорю, — он оглянулся на спящих и двумя пальцами показал офицеру, чтобы тот приблизился. — Быть войне, понял? Быть.

— Ну-у, отец, — старший лейтенант отстранился и уже серьёзно глядел на старика. — Ты меня даже как-то разочаровал немного. Надо ж такое говорить в твои-то годы.

— Вот именно-то что в мои. Я-то свои прожил, а вот тебе ещё это предстоит. Я на фронте каждый день умереть готовился, а вы сейчас живёте так, как будто никогда не преставитесь.

— Погоди, отец, что-то я тебя совсем не понимаю. Ты о чём говоришь-то?

— А о том, — старик смотрел на старлея слезящимися глазами, — что война — это не только когда из пушек палят и на танках ездют. А война, сынок, — это когда людей убивают. Так вот, может, что я думаю, она и не кончалась-то никогда. Война-то. Перемешалась по земле из душ в души, а? Вот взять, к примеру, тебя...

— Ну.

— Вот ты человек военный, так?

— Так.

— Оружие у тебя имеется.

— Имеется.

— И если случится так, то ты его применишь, так?

— Естественно. Как же иначе?

— Вот и получается, сынок, что война-то и в тебе сидит. И неровен час, вырвется наружу. Тогда её уже никто не остановит. Вот об чём я толкую-то.

Некоторое время они молчали. Офицер перемотал назад слова старика и снова прокрутил их в голове. Усмехнулся.

— Так что же делать? — тихо произнёс он.

— И то правда. Что тут сделаешь, — старик развел руками. — Ничего. А только если сидит она в душах наших, то и ходить ей по земле вместе с нами. С теми, кто в живых останется. Вот так вот, служилый. Вот так.

V. CТАРЛЕЙ

Чудной дед, думал старший лейтенант, стоя в тамбуре, с силой выпуская изо рта сигаретный дым. Чудной. После недавнего разговора он испытывал некое неудобство. Маленький камешек, мешающий нормально ходить. Соринка, попавшая в глаз. В его семье быть военным считалось призванием, свято соблюдаемой всеми мужчинами рода традицией. Прадед, дед, отец, теперь вот он. Дальше как продолжение его будущий сын. Он был воспитан в замкнутом пространстве представлений о том, как и зачем должен поступать настоящий мужчина. В детстве он никогда не думал, кем будет, когда вырастет. Он знал. У него практически не было друзей. Он попросту не успевал их заводить (частые переводы отца), а потом и вовсе как-то сам по себе стал отдаляться от своего окружения. Карьера военного — вот что интересовало его больше всего. Военное училище расставило всё по своим местам.

Наконец он был с теми, кто разделял его взгляды и убеждения, кто мыслил так же, как он, или, по крайней мере, жил той же жизнью. Воинское братство, честь и долг — не пустые слова для человека, носящего погоны. Хотя он не был излишне сентиментальным, всё равно на его глаза наворачивались слёзы, когда он представлял огромные просторы своей великой державы. Гордость за своё отечество, которое он защищал. За которое он, возможно, когда-нибудь отдаст жизнь, до этого момента ни разу не пожалев о своём выборе. Ни разу. Чудной старик, думал старший лейтенант, докуривая и бросая окурок в металлическую пепельницу на стенке тамбура.

— Ну что?

— Никого. Все спят.

— Вот и ладушки. Давай, Серый. Хватай за подмышки... Зараза... тяжеленный... какой. У-уох! Понесли.

Серёга и Олег, приподняв убитого над полом, мелко переступая, потащили его к ведущей в вагон двери.

— Андрюха, дверь открой. Пошире. Еще шире, чёрт, не видишь, не проходим. Зараза, погоди, у него башмак с ноги слетел.

— Да и хрен с ним, с башмаком.

— Не оставлять же его здесь. Надо поднять!

— Андрюха поднимет. Только не ори ты так.

Они были уже у туалета, когда Андрей, идущий впереди них, замер.

— Сюда идет проводница, — не оборачиваясь, произнёс он. Голос его дрожал.

— Сука! Давай назад!

— Куда назад! Куда назад! В туалет! Быстро!

Серёга, освободив одну руку и поддерживая ношу коленом, попробовал открыть дверь, нажав на потёртую металлическую ручку. Дверь поддалась. Едва не упав, споткнувшись об унитаз, они втиснулись в тесное пространство туалета и, тяжело дыша, закрыли за собой дверь.

— Скажи ей что-нибудь, — шепнул Олег Андрею, оставляя того снаружи. — Давай, Дрон, не лажанись.

— Не дыши ты так, — зашипел он на Серёгу, щёлкнув фиксатором замка. — Сопишь, как паровоз.

— У меня насморк, — ответил тот, поддерживая мужика, «сидящего» на унитазе, голова которого запрокинулась далеко назад, так что на крепкой тугой шее остро проявился бугорок кадыка.

— Ртом дыши, — посоветовал Олег, прислушиваясь. — Всё, тихо, она подошла.

Андрей попытался принять непринужденный вид. Лена подходила все ближе. Впервые за всё время, пока он ехал в этом поезде, ему не хотелось с ней встречаться. Впервые она показалась ему некрасивой. «Какое пустое у неё лицо», — успел он подумать, прежде чем та открыла дверь и нарочито удивленно подняла брови.

— Ты всё ещё здесь? — имея в виду последнюю их встречу спросила она.

Андрей сглотнул и кивнул.

— Ага. Здесь.

Лена усмехнулась, насмешливо глядя прямо ему в глаза.

— И что теперь?

— Ничего, — пожал он плечами.

— Ну так если ничего, дай мне закрыть туалет. К станции подходим.

Она сделала шаг, он посторонился, и через несколько мгновений дверь была заперта. Андрей выругался про себя. Лажанулся он или нет?

— Чё не спишь-то? — казалось, она не спешила уходить. Всё та же усмешка.

— Тебя жду, — Андрей произнёс первое, что пришло в голову, и тут же почувствовал, как на его лицо накатывает жаркая волна.

— Меня? — её брови снова поползли вверх. Тонкие, тщательно выщипанные в ниточку тёмные полоски. — С чего это вдруг?

— Ты же сама сказала, — глупо, и зная, что глупо, ответил Андрей.

— Что я сказала? — продолжала Лена.

Ей нравилась эта её игра. Нравилась собственная опытность и моральное превосходство над этим молоденьким симпатичным сержантом. Но ещё она знала, в какое хамло он мог превратиться после того самого, близкая возможность чего сейчас сковывала его. Она прекрасно знала, как менялись такие вот парни после того, как получали желаемое. И чем быстрее и легче получали, тем увереннее была их перемена.

— Ну так что же я такое сказала?

— Ничего, — отрезал Андрей, а про себя подумал: «Не хочешь — не надо. Не больно-то и хотелось».

Она, конечно же, прочитала его мысли, тем более что они были написаны на его лице. Ещё раз усмехнувшись, она повернулась и, не закрывая за собой дверь, пошла по проходу, едва заметно покачивая облачённым в форменную юбку задом.

— Пацаны, — тихо позвал Андрей, едва она скрылась из виду.

За дверью никто не отзывался.

— Пацаны! — громче позвал он.

Опять тихо. Что они там, поумирали все? Он два раза стукнул кулаком в дверь.

— Ну что? Ушла? — донёсся до него голос Олега.

— Ушла. Выходите.

За дверью опять воцарилось молчание. Ручка несколько раз дёрнулась и замерла. На уровне глаз Андрея чем-то острым было нацарапано слово из трёх букв.

— Она что, нас закрыла?!

— Похоже, что так.

— Похоже, что так?! Сволочь, а ты куда глядел?

— А что я мог сделать? Убить её, что ли?

Послышалась возня и Серёгины ругательства. Глухой удар по стене справа.

— Ладно, — это опять был Олег, его тихий спокойный голос. — Ты сейчас, короче, иди в купе, садись на полку и карауль её. Когда проедем станцию и она снова пойдёт с ключом, пойдёшь за ней. Не дай ей заглянуть в туалет, понял? Делай что хочешь, хоть изнасилуй её там, только не давай заглядывать. Пусть откроет замок и всё. Слышишь?

Андрей поморщился и вздохнул. Его пальцы мелко дрожали. Немного подташнивало. Нестерпимо хотелось лечь на верхнюю полку, забраться с головой под одеяло и, крепко заснув, проспать двое суток. «Я-то тут при чём? — билось в его мозгу. — Зачем мне всё это нужно?»

— Слышишь? — снова донеслось до него.

— Слышу, — устало ответил он. — Я попробую.

VI. АНДРЕЙ

А всё начиналось так. Он сидел во дворе и читал книгу. Заканчивался июнь, жарко сияло солнце. Небо было таким синим и таким глубоким, что на него было страшно смотреть. Снегопадом летел тополиный пух, не спеша опускаться на землю. Он перелистывал страницы, сдувая с них поддельный снег. На сердце было легко и спокойно. Всё начиналось именно так.

Он не заметил, как к нему подошёл мальчуган лет семи с игрушечным пистолетом в руках. Встал перед ним. Он оторвался от книги и поднял глаза. Синий пистолет, направленный прямо в его лицо. Огрызок карандаша, вылетающий из пластмассового дула. Острая боль в левом глазу. Книга, падающая с колен. Округлые колени рядом с его лицом. Настойчивые руки, помогающие ему подняться. Ласковый уговаривающий голос. Сырость тёмного подъезда, расплывающиеся от слёз ступеньки лестничных маршев. Небольшая прихожая квартиры, скрипучий паркет. Нестерпимо яркий свет, бьющий из квадрата окна. Холодная капля из пипетки, обжигающая глазное яблоко. Вторая. Третья. Маленькая стеклянная лопаточка с козявкой невнятно пахнущей мази на ней. И вновь ласковый голос. Извиняющийся. Обещающий.

А потом, через два дня, — игривый смех и «нечаянные» прикосновения. Пожатия ладоней и многозначительность недвусмысленных фраз. А потом — сразу — влажные губы, трепещущий язык и всё остальное. И уже потом — мятые простыни, сигаретный дым и лёгкая, наполненная тяжёлым удовлетворением, усталость.

«Ты мне сразу понравился,— говорила она, прижимаясь к нему всем телом. — Как только я тебя увидела, сразу подумала, что хотела бы, чтобы мой сын через десять лет стал таким же, как ты».

Тот сын, который едва не выбил ему глаз. Теперь он был ему благодарен. Пару раз он сводил его в кино. Подумаешь, эрозия роговицы. На экране американские полицейские безуспешно пытались убить вернувшегося из Вьетнама сержанта спецподразделения по фамилии Рэмбо. В маленькой двухкомнатной квартире его ждала та, которая была замужем за прапорщиком российских войск. Их сын поминутно вскакивал с мягкого сиденья, обуреваемый неистовым желанием помочь американскому солдату. Он сидел рядом, и его тоже одолевало желание. Только их желания не совпадали.

— Что же делать? Что нам, чёрт возьми, делать?!

На серое лицо мужика упала капля и потекла по небритой щеке. «Слёзы или пот?» Олег посмотрел на Серёгу. На его лоб. Пот.

— Будем ждать.

Поезд наконец остановился. Оконное стекло туалета было закрашено тёмной краской. Снаружи или изнутри? Олег ногтем поцарапал плоскость. Ещё раз.

— Зараза, — он отдёрнул руку и попытался зубами вытащить вонзившийся под ноготь острый сухой осколок.

— Деревня какая-то, — Серёга приблизил глаз к выщербленному месту.

— Не может быть, — возразил Олег. — На небольшие станции туалеты не закрывают.

— А если она на всю ночь закрыла. Может быть такое?

Олег пожал плечами. Подумал.

— Вряд ли. А если приспичит кому-нибудь? Туалет должен быть открыт всегда. Кроме крупных станций, конечно. В любом случае Андрюха что-нибудь придумает.

Серёга скривился и сплюнул в раковину.

— Придумает. Как же. Этот придумает. Да он давно уже спит.

— Ладно, кончай.

— Что кончай?! Кончай! Мы сейчас с тобой в полном дерьме! По его, между прочим, вине!

— Он, что ли, этого мужика завалил?

— А ты тоже молодец: «Хватай, понесли!» Оставили бы в тамбуре, как Андрюха предлагал, и делу конец.

— Вот именно что конец. Что же ты тогда не оставил его? Это ведь ты его убил?

— Да не хотел я! Это случайно вышло!

— Иди расскажи это дяденьке милиционеру. Он тебе поверит.

Из-за двери донёсся шум. Они одновременно вздрогнули и замерли. Кто-то снаружи подёргал ручку, сказал что-то неразборчивое и, смеясь, отошёл.

— Ты представляешь, что будет, когда кто-нибудь откроет туалет? — срывающимся шёпотом произнёс Сергей.

— Просто ты его завалишь, и у нас ещё на один труп прибавится хлопот.

Олег, прислушиваясь, приложил к двери ухо.

— Тебе смешно, а на мне уже статья висит.

— На нас уже на всех висит, так что не беспокойся. За сокрытие и пособничество. Так что давай не будем валить друг на друга, а попытаемся разрулить вместе. Может, обыщем его, а? Вдруг у него деньги есть. Хоть какая-то польза.

Серёга снова, будто в первый раз видел, посмотрел на Олега.

— Пустой, — после тщательного осмотра произнёс тот, отряхивая, как от земли, ладони. — Ни денег, ни документов, ни ключей. Даже записки с адресом или с телефоном нет. Странно это. Как считаешь?

— Странно, — согласился Сергей.

Труп полулежал у их ног, не по-живому раскорячив остывающие конечности. Нижняя челюсть обвисла, обнажив неровный ряд жёлтых полустёртых зубов. Голова, прислонённая к стене, на уровне унитаза.

— Не мусор же он ходил выносить, — продолжал Олег, глядя на свое отражение в зеркале.

— И его товарищ...

— Да урки это, — перебил его Серёга. — Не видно, что ли? Тот нас вообще едва на перо не посадил.

— Так, может, тебе вообще медаль полагается. А? Отпуск на родину. Может, ты опасного рецидивиста обезвредил и общество от него спас? А мы тут с тобой, сидя в туалете, писаем под себя от страха и боимся маленькой некрасивой проводницы. Давай выволочем его за ноги, как медведя, в проход, разбудим всех и покажем трофей.

— Не до шуток, Олег, — возразил Серёга. — Кем бы он ни был, я его завалил. Не хотел, но так получилось. И я знаю, что за такое бывает. У меня брательник за то же самое сейчас сидит. У матери инфаркт был, когда она узнала. А если и я...

Он замолчал. Потом добавил:

— Чтоб я ещё раз кого-нибудь хоть пальцем...

Олег перебил:

— Не зарекайся.

Вдруг снаружи, со стороны перрона, придавленно, как из-под толщи воды, глубинными пузырями вынырнули крики, собачий лай и тут же, вслед за этим, короткая автоматная дробь. Ещё одна. И ещё.

Они переглянулись.

— Что там происходит?

— Не знаю. Может, попробуем открыть окно?

— Давай.

Серёга, взявшись обеими руками за скобу, с силой потянул вниз. Никакого результата. Новая попытка, теперь уже с применением всего своего веса.

— Давай вдвоём.

— Погоди, она уже пошла.

Фрамуга действительно медленно поползла вниз, впуская в расширяющуюся щель свежий морозный воздух.

Серега осторожно выглянул в окно.

— Ну что там?

— Да ничего особенного. Станция какая-то. Вагоны стоят. Больше никого.

— Дай посмотреть.

Они поменялись местами. Ежась от подступающего холода, Олег высунул голову. Они стояли как раз напротив стрелки. Сразу за ней — ещё две железнодорожные колеи, на крайней из которых — состав с глухими окнами, ярко освещённый прожекторами, бьющими откуда-то сверху. «Столыпин», — понял Олег. Где же собаки и кто стрелял? Действительно, поблизости не было никого.

— А где станция-то? — обернулся он к Сергею.

Тот пожал одним плечом.

— Наверное, где-нибудь рядом. А что?

Олег, не ответив, снова повернулся к окну.

— Хорош глазеть, Олег, — досадливо поморщился Серега. - Давай закроем. Холодно... Слышишь?

Олег, не оборачиваясь, молчал.

— Слышишь, Олег?! Ты что там, примёрз?! — потерял терпение Сергей. Вместе с холодом вернулось недавнее раздражение.

Наконец Олег обернулся. Он улыбался.

— Ты чё?

— Я знаю, как от него избавиться, — он кивнул на свои ноги.

— Ну.

— Мы его выбросим.

— Куда? Куда мы его выбросим?! В унитаз спустим?

— В унитаз, положим, он не пролезет, а вот в окно...

Серега захлопал глазами. Чёрт, точно! В окно. Как же это ему самому не пришло в голову? Только вот...

Он с сомнением посмотрел на щель.

— А пролезет?

— Пролезет, — пообещал Олег и обеими руками взялся за скобу фрамуги. — Сейчас откроем пошире, а там, как только поезд наберёт ход, мы его и...

Постояв пятнадцать минут, поезд медленно набирал ход. Старший лейтенант, войдя в вагон, едва не сбил с ног маленькую проводницу, выходившую из своего купе. Оба оторопело замерли в тридцати сантиметрах друг от друга.

— Фу, — выдохнула, как после первой рюмки. — Вы всегда так мчитесь, как...

— Локомотив, — с улыбкой подсказал он.

— Вот именно, — она рукой поправила юбку.

— Всегда, — ещё шире улыбнулся он. — Добрый вечер.

Она хмыкнула.

— Тогда уж скорее доброе утро.

— Как там мои солдатики? — ему вдруг захотелось погладить её, как маленькую девочку, по волосам.

— А что с ними будет? — она посмотрела ему в глаза. — Спят уже давно. Вы к ним?

— Ну и к ним тоже.

Проводница насмешливо усмехнулась. И этот туда же. А впрочем, лейтенант ей нравился больше, чем...

— Пойдёмте, вместе на них посмотрим.

— Вот ещё. Больше мне делать нечего.

Они вдвоём пошли по проходу. Идя за ней, в полутьме, он различал очертания её небольшого затылка. Хлипкого затылка. И вдруг поймал себя на мысли, что вот так, наверное, и происходит казнь приговорённого к расстрелу. Тёмный длинный коридор, по которому идут двое, а впереди тупик. «Господи, о чем ты думаешь?» — ужаснулся он.

Они дошли до их плацкарты и остановились. Пригляделись. Кроме одного, лежащего на нижней полке в одежде, в сапогах, поверх одеяла, больше никого не было.

— Что за чёрт? — пробормотал старлей. — Где остальные?

Он подошёл ближе, склонился над ним. Тронул за плечо. Тот не отреагировал.

— Эй, — старлей потряс за плечо. — Эй!

В ответ раздался приглушённый стон. Лежащий, не оборачиваясь, попытался подтянуть колени к подбородку.

— Что это с ним, а? — Офицер растерянно посмотрел на проводницу. — Пьяный, что ли?

Та, стоя в проходе, молча пожала плечами. Может, и пьяный, ей-то что?..

— Так, — старлей понял, что нужно переходить к более решительным мерам. — Так, — повторил он, выпрямляясь. — Ну-ка, товарищ младший сержант, подъём.

— Не так громко, пожалуйста, — предупредили его сзади.

— Подъём, я сказал. Ну? Я жду.

Колени поползли ещё выше.

— Я не могу, — еле слышно выдавил Андрей.

— Что? — старлей снова наклонился над ним.

— Не могу я.

— Это ещё почему?

— У меня аппендицит.

— Что у тебя?!

— Аппендицит.

— Что?!

До старшего лейтенанта наконец дошёл смысл сказанного. Вот оно что! У этого парня аппендицит! Скорее всего, острейший приступ. И он вполне может умереть. В голове лейтенанта промелькнули картинки прошлого, когда он сам едва не загнулся от этой напасти. Что же ему делать? Как спасти доверенную ему жизнь? Чёрт! А может... А может, это всё не так? Может, это не аппендицит? А где... Да-да, где остальные?

— А где остальные? Где ещё двое?

Прежде чем ответить, Андрей снова негромко застонал. Как ему сейчас не хватало настоящего приступа!

— Они... Они врача искать пошли.

— Искать врача?!

Да где ж они сейчас, в два часа ночи, найдут врача? Причём в поезде...

— Вас как зовут? — он снова обернулся к проводнице.

— Лена, — ответила та. — Что с ним?

— Лена, — он говорил быстро и чётко. — Нужно срочно найти врача. Срочно. Когда следующая станция?

— Чё... это... через полтора часа.

— Нужно сделать так, чтобы на перроне нас ждала машина скорой помощи. И чтобы там всё было готово к операции. Ясно?

Лена была ошеломлена таким напором. «Вот это мужик», — думала она, быстро, почти бегом, подходя к вагону бригадира поезда.

VII. АНДРЕЙ

Я очень хорошо помню тот день. Утро было обычным — всё как всегда. Пара варёных яиц, пара бутербродов и чай без признаков пара. Не люблю горячий. С детства не любил. И я не первый и не последний. Я средний. И это устраивает меня.

Утро было обычным — обыкновенное зимнее утро. Иней на проводах и всё такое. Я учился тогда на первом курсе в Технологическом. Автоматизация и комплексная механизация химико-технологических процессов.

Химия, блин! Хотя всегда больше интересовала метафизика. Но сейчас не об этом. Во время второй пары, с полчаса после её начала, у меня внезапно заболел живот. Или, как пишут в дешёвых детективных романах, вдруг. Ну заболел и заболел — с кем не бывает? Пройдёт, подумал я. Но боль не проходила. К концу третьей пары боль стала не сказать что невыносима, но я почувствовал неодолимое желание лечь. Именно лечь. Куда угодно. Как добирался домой, я не помню. Или просто не хочу вспоминать. Не хочу вспоминать, как с перекошенным лицом трясся в переполненном автобусе, как, согнувшись запущенным ревматиком, шёл домой, как наблевал на лестнице перед соседской дверью этажом ниже. Дома никого не было. После рвоты ненадолго полегчало. Ненадолго. Затем меня пропоносило. Снова полегчало и снова ненадолго. Часа через три с работы пришла мать. Приложила холодную ладонь к моему лбу. Сунула под мышку ледяной градусник. Боже, подумал я тогда, у меня не хватит тепла согреть его. Температура была. Тридцать восемь и девять. Я глотал какие-то таблетки и запивал их водой. Запивал чаем. Морсом. Всё это выходило из меня сразу, не задерживаясь в реактивно оккупированном неизвестным недугом организме. Меня мутузили понос и рвота. Боль в животе не проходила. «Всё, — сказала мать в три часа ночи, — я вызываю скорую». Скорая приехала часа через полтора. В комнату в сопровождении матери вошёл практикант в белом халате. При виде ведра на полу у моего изголовья с нежно пахнущей рвотой, он поморщился. Сунул градусник. Что-то спросил. Потом долго писал в своем журнале. Мать стояла рядом, с надеждой глядя на его тонкие длинные пальцы, хищно сжимающие авторучку. Потом он встал со стула, пошебуршал в своём саквояже. Достал шприц. Ангина, сказал он, делая мне укол. Пройдёт, пообещал уходя.

К утру я уже не чувствовал боли, я был сам ею. Временами казалось, что она ушла. Но куда она могла уйти, если я был здесь. Понос и рвота не прекращались. Температура немного спала, но к полудню поднялась снова. Мать, взявшая отгул, вызвала дежурного врача. Врач пришла часам к четырём. Женщина средних лет. Едва осмотрев и задав пару вопросов, уверенно поставила диагноз: аппендицит. Немедленная госпитализация. Не-мед-ленна-я!

Машина пришла через полчаса. К ней я спустился сам. Ехали не быстро и не медленно, по возможности избегая тряски. Новая больница на окраине города выглядела последним бастионом. Дальше начинались поля. Бескрайние. До самого горизонта. Больница стояла на рубеже. Сами понимаете, чего.

Я лежал на кушетке в приёмном покое. Лежал и смотрел в потолок. По нему вверх ногами ходили мухи. Они не летали, просто ходили. Может быть, здесь летать им не разрешалось. Только ходить. Верх ногами. Мне казалось, что я буду лежать здесь вечно. Всю оставшуюся жизнь. Время от времени ко мне подходили люди в белых халатах и мяли мне живот. Озадаченно хмыкали. Задавали вопросы и снова мяли. Потом уходили, оставляя меня наедине с моими мухами. Потом приходили другие. История повторялась.

Потом ко мне подошла медсестра и протянула безопасную бритву. Я тупо смотрел на неё. Она сказала, что мне нужно выбрить. Всю серьёзность моего положения я ощутил только тогда, когда тупым лезвием шкрябал свой лобок. При мысли, что это не самое худшее из того, что со мной произойдет в ближайшие часы, мне стало дурно. Зато перестал болеть живот. Боль куда-то скрылась. Зачем я здесь, у меня ничего не болит! Мне нужно домой, к моему ведру и унитазу! Я почти здоров.

В палате я сразу заснул. Впервые за полутора суток меня отпустила боль, и я смог расслабиться. Казалось, я закрыл глаза только на секунду, и меня тут же разбудили. На операцию, сказала мне медсестра, но сначала успокоительный укол. Да, кажется, успокоительный.

Какое-то время, пытаясь вообразить в деталях, как это будет, я ждал, пока освободится операционный стол. Наконец мимо меня провезли тележку с огромным грузным мужиком, едва на ней умещавшимся. Глаза его были закрыты. Очень хотелось верить, что тот спал. Теперь вы, молодой человек. Как вас зовут? О, да у вас прекрасное имя. Ложитесь вот сюда. Нет-нет, конечно, на спину. Прекрасно. Вы сложены, как Аполлон. Так-с, а сейчас будет немного больно. Вот так-с...

Больше я ничего не помню.

— Давай, поднимай. Ещё чуть-чуть...

Они за руки подняли мужика над полом. Кряхтя и чертыхаясь, подтащили к окну. Теснота мешала действовать слаженно.

— Подожди, я встану на унитаз, а ты давай с пола.

Олег откинул металлический стульчак и встал на унитаз. Схватил мужика за шиворот.

— Поднимай. Ну!

— Не... — Серёга, тяжело отдуваясь, покачал головой. — Его нужно раздеть.

— Точно, — кивнул Олег. — Нужно хотя бы пальто снять.

Минуты две они возились, снимая с трупа пальто. «Успеть бы, пока не окоченел», — подумал Серёга и неожиданно для самого себя всхлипнул.

— Ты чё, Серый? — Олег дотронулся до его плеча. — Не скули, всё будет хорошо. Сейчас мы его туда же... — Пальто полетело в окно. — Давай, хватай его за оглобли.

Серёга помотал головой.

— Погоди. Я сейчас не могу.

Он наклонился над умывальником, и его вырвало в раковину.

Олег терпеливо ждал. Рассматривал себя в зеркало. Зелёная форменная рубашка запачкана на плече. Наверное, тогда, когда он упал в тамбуре. Чуть палец не сломал. Указательный. Которым нажимают на курок. Находят мишень и нажимают.

— Ну что, полегчало?

— Да, — ополоснув лицо, кивнул Серёга. Лицо было мокрым и красным. Как будто он плакал.

— Давай на счёт три. И раз, и два, и три!

Олег, стоя на унитазе, тянул за шиворот, Серёга же, держась одной рукой за ремень, второй толкал в рыхлый зад.

— Ещё... Ещё малёхо! Ну!

— Чёрт! Плечи не лезут... Да не лезут же!

— Залезут! Давай их по диагонали...

— По какой ещё диагонали! Давай вот так!

— О! Прошёл, сукин кот! Ещё немного! И ещё!

— Давай передохнём. Не могу больше.

— Давай.

Труп, свесившись по пояс наружу, пугалом торчал в окне.

Олег наклонился к крану, ополоснул руки и наполнил сложенные ладони. Напившись, поморщился.

— Мёртвая вода, — покачав головой, сказал он.

— Чего? — не понял Сергей. За последний час он смертельно устал и мало что понимал.

— Я говорю: как в сказках. Вода мёртвая. Невкусная, значит.

Серёга недвижным немигающим взглядом смотрел на Олега.

— Ты чё?

— Тебе когда-нибудь бывает страшно?

Олег удивился.

— Конечно. А что?

— Мне кажется, это будет продолжаться вечно. Как в аду.

— Да брось ты! Он уже наполовину там. А через полминуты будет целиком.

Сергей не любил вспоминать свое детство. Всякий раз, думая о нём, он ощущал обиду на своих родителей. Зато, что они не смогли, не захотели в то время сделать так, чтобы сейчас он был ограждён от таких воспоминаний. Длинный грязный барак на окраине района, носящего название Выселки. Тёмный низкий коридор, по которому он часами накручивал косолапые педали раздавленного, покорёженного временем трёхколёсного велосипеда. Замусоренный двор, похожий на маленькую свалку. Его уже поношенная другими детьми одежда. Их невнятные, подчас жестокие, игры.

Отец работал на заводе абразивных материалов, целыми днями вытачивая что-то там на станке, а мать отпускала товар на одном из заводских складов. Вроде бы они ежемесячно исправно получали зарплату, но куда уходили деньги, он до сих пор не знал. Отец не то чтобы сильно пил, он лишь иногда приходил домой пьяным. Шатаясь из стороны в сторону, бессмысленным взглядом искал что-то впереди себя, бормотал под нос несуразное, не обходя, не признавая грязи и луж, нелепо размахивая руками, пересекал двор. Серёга сидел на подоконнике, корябая по облупленной краске облезлой машинкой без колес, глядя в окно, как шарахаются куры от сапог отца.

— Опять нажрался, — качая головой, не разгибаясь, тихо произносила мать, стирая бельё в большом тазу.

Отец, никого не замечая, двумя шагами оказывался возле кровати и подпиленным телеграфным столбом падал на покрывало. Зимой он в таком состоянии спал в пальто и в шапке. Мать и не думала его раздевать. В такие ночи она спала на полу, возле дивана, на котором спали её сыновья. Такое случалось нечасто, в обычные же вечера отец был хмур и неразговорчив, привычно сдвинув к переносице брови, читал газету или тупо смотрел в экран чёрно-белого телевизора.

Мать тоже была молчалива и сдержанна в проявлении своих чувств. Может быть, этому её научил отец, всегда отвечавший только на третий вопрос, сам же вопросы не задававший. Один раз, когда старший брат был в школе и Сергей, набегавшись во дворе с соседскими мальчишками, зашёл домой попить воды, он вдруг поймал на себе её умоляюший, полный отчаяния взгляд. Всё так же склонясь над стиркой, она беззвучно плакала. Он замер на месте, поражённый, не зная, как ему дальше поступить.

— Сынок, — её голос дрожал. — Сынок, давай уедем. Дождёмся Сашку, соберём вещи и уедем. Не могу я так больше. Не могу!

Он стоял перед матерью, семилетний пацан с грязными разодранными коленками, и никак не мог понять, что она такое говорит. Уедем? Куда? Почему они должны куда-то уезжать в тот самый момент, когда ему было так хорошо, там, во дворе, с его друзьями. Где ещё ему будет так хорошо? С кем? Да и Санька вряд ли захочет менять школу и свой класс.

Мать плакала.

Он смотрел на неё, и его сердце ныло от жалости к ней, но ещё больше он жалел себя. А как же отец? Как он будет жить без отца? И ещё: почему решение должен принимать именно он? Как самый младший?

Ни слова не говоря, он повернулся и выбежал на улицу. «Серёга, догоняй!» — крикнули ему ребята, и через минуту он уже не помнил о матери.

Вечером она вела себя так же, как и всегда. Накормив сначала отца, потом их, собрала со стола тарелки и постелила им спать. Они привыкли засыпать под бормотанье телевизионной программы, и им не мешал свет. Всё было как обычно, но ночью их разбудил истошный крик матери. В комнате ярко горел электрический свет. Они разом сели на диване. Серёга увидел отца, стоящего посреди комнаты в трусах и майке, и мать, сидящую на полу у стены напротив. Ночная сорочка на груди была порвана. Из прорехи страшно бесстыже выглядывала её бледная жидкая грудь с длинным тёмным соском, окружённым коричневым ободом. Ладонями она зажимала рот, словно всеми силами пытаясь удержать рвущийся наружу крик. В широко раскрытых глазах застыл ужас. Отец, сжав кулаки, не обращая внимания на детей, шагнул к ней.

— Не бей её! — Саня, соскочив с дивана, бросился к отцу, и тут же, получив увесистую оплеуху, оказался в противоположном углу комнаты.

Серёга, сидя на диване и сжавшись, как от удара, видел, как его старший брат поднялся на ноги и, схватив со стола кухонный нож, закричал, срываясь на визг:

— Я убью тебя, гад! Убью, понял! Вырасту и убью! Убью!

— Где наш больной?

— Вот, доктор, — старший лейтенант пересел на противоположную полку, уступая место задавшему вопрос человеку.

— Включите, пожалуйста, свет, — обратился доктор к приведшей его Лене и присел на краешек рядом с Андреем.

Тускло, как в старом раздолбанном лифте, загорелось дежурное освещение.

— Итак, молодой человек, — сказал доктор, — на что жалуемся?

Ему, тощему и совершенно лысому средних лет мужчине, казалось, самому нужна была помощь, но так как в поезде в этот час не нашлось другого врача, пришлось в этой роли выступать ему. Да и на лице его было написано, что если он и был каким-то образом причастен к медицине, то только с другой стороны. Шлёпанцы на босу ногу, пижамные штаны и серый в свалявшихся катышках пуловер.

— На что жалуемся? — еле слышно проговорил он.

— У него аппендицит, — ответил за него старший лейтенант.

Доктор удивленно посмотрел на него.

— Я его сопровождаю, — виновато улыбнулся старлей и, погасив улыбку, добавил:

— Их.

— Их? — ещё больше удивился доктор.

— Простите, — обратилась к Лене пожилая женщина, выглянувшая из соседней плацкарты. — Вы не могли бы открыть туалет?

— А разве он закрыт?

— Закрыт.

— Ах, да. Совсем забегалась с этими... Сейчас открою.

Сунув руку в карман и убедившись в наличии ключа, она, еле заметно виляя задом и ничуть не сомневаясь в сопровождении офицерских глаз, направилась к туалету.

— Живот, — выдохнул Андрей.

— Живот, — повторил доктор.

— Болит.

— Болит.

Оба говорили тихо, и со стороны создавалось впечатление, что двое разговаривают на языке, понятном только им. Больной и врач — какая ещё пара может быть ближе этой.

— Давайте посмотрим, — наконец решился доктор. — Давайте, давайте, не бойтесь.

Андрей и не боялся. Сейчас ему было всё равно. Он ни в чём не виноват. И скрывать ему нечего. Сейчас он покажет им свой живот. Сейчас.

— Та-а-к... На спину, правильно. Поднимите рубашку. Та-а-к... Приспустите брюки...

Андрей расстегнул ремень, затем две пуговицы на ширинке и обнажил свой шрам, большим червяком расположившийся возле паха на правом боку.

— Етить-колотить! — воскликнул доктор так, что бравый старлей вздрогнул. — Что же вы мне голову морочите?!

Когда Лена открывала туалет, она услышала лёгкий хлопок изнутри. Как будто закрыли окно. Удивленная этим обстоятельством, она распахнула дверь и увидела двух парней в военной форме. У них были красные потные лица. Они тяжело дышали. От них несло луком и перегаром.

— Извращенцы! — выдохнула она и с силой захлопнула дверь.

В ту ночь в купе старшего лейтенанта умер старик. Тот самый, с которым они беседовали перед сном. Он просто лёг спать и не проснулся. Лёжа на своей полке, он производил впечатление глубоко спящего человека. О смерти узнали лишь часам к двум, когда обеспокоенный старший лейтенант потряс спящего за плечо. В Усолье-Сибирском его уже встречали санитары. Их машина стояла рядом с военным ЗИЛом. Обе терпеливо ждали своих пассажиров.