IV. CТАРИК

— Ты вот что мне скажи, сынок, ответь-ка на вопросик!

Лицо старика напоминало выплюнутую жевательную резинку. Маленькие выцветшие глаза часто мигали. Толстая фланелевая рубашка в синюю клетку, трико, заправленное в шерстяные носки. Во рту — три чудом уцелевших, как после бомбежки, зуба.

— Я тебя слушаю, отец, — старший лейтенант невольно улыбнулся торжественности, которую пытался внести в разговор собеседник.

— А ты внимательнее слушай, сынок. Я ведь не за просто так тебя спросить хочу. Может, это и есть мой главный вопрос жизни.

— Давай, папаша, задавай свой вопрос, — старший лейтенант подавил новую улыбку.

Дед глубоко вздохнул и пригладил негнущимися пальцами седые жидкие волосы. Пассажиры в их купе уже спали. Говорить приходилось тихо, но так, чтобы фразы не тонули в однообразном шуме.

— Как думаешь, будет новая война или нет?

Старлей не выдержал и широко улыбнулся. Тридцать два зуба против трёх.

— Ну ты, отец, и вопросы задаешь, — он весело покачал головой. - А сам-то не знаешь?

— Я-то как раз знаю, — дед сердито сдвинул брови. — Тебя спрашаю.

— Ну а что я тебе могу ответить? Конечно, нет.

— Чиво нет?

— Не будет, говорю. С чего бы ей быть?

— Э-э-э... — старик с досады махнул корявой рукой. — Ничево ты, оказывается, не понимаешь. Знать, молод ещё. Зелен.

— Ну ты уж, отец, палку-то не перегибай. — Старлей выпрямился в спине, впрочем, и не думая обижаться. Ему нравился этот старикан и та огромная пропасть между их годами. Которая напоминала, какая долгая жизнь у него впереди.

— Да что там палку, — покачал головой дед, — я нынче и ветку-то не смогу перегнуть. Стар я, сынок. А только знаю, что говорю.

— И что же ты говоришь?

— Зря ты огоньки в глазах зажигаешь. Я таким, как ты, немца до самого Берлину пёр и старших завсегда слушал, потому и дожил до своих седин.

— Ну ладно, отец, не обижайся. Ты дело говори.

— Так ведь я и говорю, — он оглянулся на спящих и двумя пальцами показал офицеру, чтобы тот приблизился. — Быть войне, понял? Быть.

— Ну-у, отец, — старший лейтенант отстранился и уже серьёзно глядел на старика. — Ты меня даже как-то разочаровал немного. Надо ж такое говорить в твои-то годы.

— Вот именно-то что в мои. Я-то свои прожил, а вот тебе ещё это предстоит. Я на фронте каждый день умереть готовился, а вы сейчас живёте так, как будто никогда не преставитесь.

— Погоди, отец, что-то я тебя совсем не понимаю. Ты о чём говоришь-то?

— А о том, — старик смотрел на старлея слезящимися глазами, — что война — это не только когда из пушек палят и на танках ездют. А война, сынок, — это когда людей убивают. Так вот, может, что я думаю, она и не кончалась-то никогда. Война-то. Перемешалась по земле из душ в души, а? Вот взять, к примеру, тебя...

— Ну.

— Вот ты человек военный, так?

— Так.

— Оружие у тебя имеется.

— Имеется.

— И если случится так, то ты его применишь, так?

— Естественно. Как же иначе?

— Вот и получается, сынок, что война-то и в тебе сидит. И неровен час, вырвется наружу. Тогда её уже никто не остановит. Вот об чём я толкую-то.

Некоторое время они молчали. Офицер перемотал назад слова старика и снова прокрутил их в голове. Усмехнулся.

— Так что же делать? — тихо произнёс он.

— И то правда. Что тут сделаешь, — старик развел руками. — Ничего. А только если сидит она в душах наших, то и ходить ей по земле вместе с нами. С теми, кто в живых останется. Вот так вот, служилый. Вот так.

читать дальше