Те года миновалися без остатка, и память о них едва жива.
Жил-был на белом свете ловчий Степан Иванович. Откуда был он родом — никто и не помнит, крестьянский ли сын, из посадского ли люда или из гулящих людей.
С сентября по декабрь изымал, если дозволяла удача, ловчьих птиц в мховой пустыни Канинонской, всунувшей нос между двумя морями. Снега в тех краях не уходили и в июле, зимой бушевали бури колдовской силы, камни падали с неба на заросшую ерником землю, берега пахли лекарством, ветра гоняли волны, туманы заунывные мутные бело-серые ложились на чёрные валуны и поглощали мир без остатка на много недель. И песок повсюду летел, не зная устали.
Ловкости Степан был необыкновенной. Изымал слетков из гнезда с самых высоких скал, не бояся матери их самки злющей, сам вынашивал, и торговал доброй птице на сторону, или своим собратьям помытчикам, а получал за то рубль меньше, а они два, три от тамошнего стольника. Быт его был сиротлив. Спал на мху, укрывался оленьими шкурами, искал еду по скалам, ел яйца птиц и даже птенцов, ничем не брезговал, ни костьми зверей, ни даже сорной травой — далеко от людей, от пира и мира.
Так он ходил с места на место, по берегам рек и морей, пока не прибился к ватаге двинских помытчиков кормленщиком, те приветили его за удачливость, и случилось с ним чудо.
Вышли как-то раз они с ловли на Козьмин перелесок. Жили на том месте когда-то люди, но согнали их, попрятались под землю, слышали не раз как под землей плачут и воют. У странников, на то место входящих, просили дань или наказывали смертью.
Федька Михеев и товарыщи испугались злой силы того места, и отказалися идти.
Степан Иванович ничего с собой не имел, кроме пойманного кречета. Шёл он, туман на него плыл удушая, деревья зорко смотрели, ветви растопырив, стал он задыхаться, ноги подкосились, а кречета крепко держал, но не выдержал. Возьмите, ничего больше не имею. Стало тихо, смирно, деревья расступились, снег под ногами стал тёплым, ласковым.
Шёл Степан, чаща кончалась, а кто-то смотрел ему в спину, оглянуться боязно, чувствовал только, что-то позади него трепещет, как будто кто-то из сетей выбраться хочет.
Вышел из чащи, а кречет вылетел за ним и сел ему покорно на кулак.
С тех пор Степана Ивановича на Двинской земле больше не видели.
Долго ли коротко, а встретил я Степана Ивановича в Коломенском, в царской кречатне. А как он там оказался, один Бог ведает. Сказывали, что повезли они с Тимошкой Табалиным и братом его Парфёном, и с другие сотоварыщи в Москву кречетов, соколов разных дивных: красных, креплённых, серых больших, семьдесят девять птиц всего, по ямам от Архангельского города до Осиповой волости и до Ягрыша и до Устюга Великого и до Тотьмы и до Шуйского городка и до Вологды и до Ярославля и до Переяславля-Залесского, а оттуда до Москвы. А где ям не было, то на баркасах, а от Вологды до Москвы сухим путём, а птиц везли на подводах. И на подводе ехала жена Степана Ивановича Марфа Мелентьевна. Не разлучались они друг от друга никогды. А как встретил её, о том никому не рассказывал. Только раньше ловил соколов один два, а как Марфа Мелентьевна его окрутила, изымал кречатов по двадцати штук, и так их носил, что все его соколы были умны и прилежны, и чернь гоняли, а говорил он с ними на каком-то странном языке, что никто понять не мог. И о том большая слава пошла. А сказывали, что тому языку научила его Марфа Мелентьевна, а ей шептуны из иноземного народа, и сама она была той крови. Степаном помытчики они брезговали, дружбу с ним не водили, и жены его, Марфы Мелентьевной, боялись. И в избе у них не было ни иконы, ни поклонного креста.
А сама она говорила, что сирота, что родители от голода померли, и что её бездыхану нашел Степан Иванович, смотрел и возлюбил.
Как приехал Степан Иванович в Москву, про ловкость его рассказывали, и как птицы вьются вокруг него, как заколдованные, и чем берёт их ласкою или строгостью не знали, а только такого сокольника больше нигде и не сыщешь; показали его стольнику, а тот верховному подьячему сокольничего пути, и взяли с его с царской милости на кречатню для береженья и кормки соколов и чегликов.
Начальный сокольник Афанасий зело был доволен, о том писал подсокольничему. У Степана Ивановича все соколы белые, мясом говяжьим и бараньим с царского стола нателённые, а злые и до охоты голодные. Он у них днюет и ночует. А Карпунька Семенов рядовой сокольник делу непослушен, ленив, пьян и дурен без всякие пощады сослан на Лену. А вместо его поставлен Степан Иванович за прилежное и безскучное хождение за государевыми ловчими птицами.
Зима выдалась особенно долгая, весны ждали долго, снег на всём лежал тяжёлый, камнем на сердце, а Марфа Мелентьевна зачала в ту долгую зима сына. Жили они безлюдно, только птицы да служилые сокольники. Марфа Мелентьевна, сама белая, яко снег, в сушило к птицам ходила, головою к ним склонялась. Кто захворал какими болезнями разными, утешала и целила, типуны на языках и раны на когтях заговаривала. Сам сокольничий знахарь к ней ходил за травами и за советами. Об том стали говорить, и подскольничему писать. Зиму переждем, — отвечал подсокольничей. Зимы долгие, как бы птицы царские не перемерли. Большой урон будет, и виновных сокольников плетьями бить и на цепи сажать.
А как весна пришла, разлилась вода, по полям топко, уток безчисленная много по лужам, начались охоты. Марфа Мелентьевна никуда уж не ходила, тяжко брюхо носить, распухла и занемогла, и об ней говорить забыли.
Соколы Степана высоко ходили. Как завидят добычу, вознесутся кругами на высоту и пропадут в небе, а потом вниз падают, сильными когтями уткам башку сбивают, снова взлетают и опять пропадают, ставок по семь, восемь делают, а у других соколы глупые, которые взмоют и утекут, нигде не найдёшь, или кречет с добычей учнёт валяться на земле, или сокол осрамится, с руки не слезал, сокольники утомляли вынашиванием. От государя за службу славную получил пяти рублёв премию, и возмечтал Степан попасть в начальные.
— Чего ты еще хочешь, спишь на белой постели и хлеб белый ешь, — утешала его Марфа Мелентьевна, ево руки целует, ноги целует, в лоб и уста целует. Да тоскливо ему только, рогатиной в сердце тычут.
Не печалься, я тебя крылом белым укрою. Замоет ему глаза, и он спит. Видит сон, как едет царь сидит в аглицкой карете, кучера его в червчатых бархатных кафтанах и собольях шапках с перьями, по правую сторону Морозов, по левую Одоевский. А за каретой триста стрельцов в цветных зипунах при шпагах и кованых батогах, сотники в шитых золотом бархатных ферязях, чюгах, с саблями и оправными топорами, стольники, стряпчие, дворяне и всякие чиновьи люди без разбора в три ряда, в цветных расшитых золотом платьях, стряпчий с государственным запасным возком, верховые боярыни, казначеи, карлицы и постельница, а за ними везут столовые принадлежности, шатры и палатки.
Вдруг синее озеро, на нём дикие утки плавают, а вдоль берега ходит Степан Иванович с соколом. На соколе клобучок из червчатого бархата, низанного жемчугом, процветивался шелками зелёным и лазоревым, на бархате серебряные репьи, а травы цветным шёлком вышитые, задережки золотые. Нагрудники и нахвостники тоже бархатные, перистообразно шитые жемчугом, ноги в бархатных понучках, по яркому рудожелтому фону вышитые золотом и серебром, поверх обножей сильце из шёлка и золота, через него плетённый должник кляпкой креплён к руковице.
Царь выходит из кареты, белый зипун на солнце сверкает, глаза слепит, под ним червчатая бархатная чюга с канительной нашивкой и жемчугом, горлатная шапка на нем с колпаком.
От царя и великого князя Алексея Михайловича всея великие и малые белыя России самодержца от нас великого государя милостливое слово тебе Степан Иванович.
Степан Иванович встал на противополужную сторону, против ветра, сокола откинул, тот достиг в лету, спрашивает — приказываете ли дичь гнать, царь даёт добро, Степан Иванович ударил ващагой по тулумбасу, утки кто куда, и сокол его добрый камнем падает и снова взлетает, царь радуется: добрый то сокол, велит его угощать добычей, а сам ласкает, только видит Степан, что с соколом его странное творится, что не когти у него, пальцы девичьи, а царь того не видит. В страхе просыпается. Пот со лба утирает, перекрестится и дальше спит.
А Марфа Меленьтевна у птиц сидит, говорит да приговаривает: «Друже мои, сослужите службу, будьте смирненьки и добры, летите высоко, охотитесь легко, да пусть мой Степан будет начальным сокольником, об том учинился печален».
Раз Степан Иванович с Карпунькой Крысалко исклобучевали дивного кречета Алмаза, надевали ему на глаза шапочку, воеже в темнице без зрения стал смирным и для охоты годным. Наблюдал за ними начальный сокольничий Иван Гаврилов. Четверо суток без сна держали так, носили на руке попеременно, после шапочку снимали и свежим голубиным мясом кормили. А как стал покорным, ручным, стали ево вабить, Карпунька с вабилом, в нем голубь со связанными крыльями, вабил, а Степан Иванович с вервью Алмаза на вабило напускал. А когда кречет приучился, вышли в поле без верви ево ворочать. И случилась беда. Алмаз слетел с руки и пропал. Искали по полям и лесам с Карпунькой до ночи, да так и не нашли.
Плакался ночью Степан Марфе Мелентьевне, что отныне царь его проклянёт, а Марфа Мелентьевна утешала, не печалься соколик мой, утро вечера мудренее. А утром сморит Степан, сидит Алмаз в колодке. Только ножка одна сломана, а скоро заживет — Марфа Мелентьевна подле кречета, ласкает его и заговаривает. После плачет, живот свой оглаживает, о ребёночке страшится. Как Степан не допытывался, не сказала ему ничего Марфа Мелентьевна.
В августе похолодело, дожди зарядили, соколы с сокольниками заскучали, и ту пору тоскливую сын их родился, назвали Григорием. Степан Иванович на сына посмотрел и загрустил. Одна ножка короче другой. Вспомнил тут Степан Алмаза, да поздно было, только вздохнул: «Эх, не быть тебе Григорий сокольничем». А Григорий был ещё мал, чтобы в сокольники хотеть. Степан Иванович сам был богатырского роста, красотой и силой исполненный, и лицо слезами омывал, что сын его родился болезный и худой.
Степан Иванович сына к птицам не приучал, да и сам Григорий не только же птиц никаких не любил, но и боялся, снились ему страшные сны, видел он много соколов над головой, бежал от них и не мог убежать, мешала нога.
Марфа Мелентьевна ничем сына не утруждала, целыми днями сидел он на берегу реки, смотрел на облака, то низкие, то высокие, то по воде, то по небу плывшие, за одним стояло солнце, за другим деревья, город, церковь, одну птицу облочницу высмотрел с павлиньим хвостом, а в иной день казалось, что все небо устлано пёрышками, и мечтал Григорий в том городе жить, за облаками ходить, на тех птиц смотреть. А Марфа Мелентьевна его по голове гладила и приговаривала: Бог большой, сокол большой, а ты, Григорюшко, маленький.
Так и рос Григорий хромым дурачком, собою невидный, хилый, роста малого, за облаками бегал.
Марфа Мелентьевна ещё пуще расцвела, грудь большая, тело толстое, лицо белое, коса до пят, глаза чёрные. Только Степан Иванович на неё не смотрел, отлюбил. И были ласки её ему тошны, и нос её загнутый, и кожа в цыпках. Как раз у начального сокольника Афанасия Митрохина, что за Степаном смотрел, младшая дочь подросла, весёлая и резвая, тело нежное, глаза зелёные, косы ниспадают назади по спине и плечам, на концах пёстрые ленты вплетены. Потерял Степан покой и сон. Застрадала душа, захотелось ему счастья. Он да она, вдвоём, и дитё у них в люлечке, он строгает дитю дудочку. А больше ничего не надобно ему было. И о чине сокольничем больше не мечтал. И новая тоска заронилась в душе, только о ней уже не мог сказать Марфе Мелентьевне. Стал плохо за птицами смотреть, разлюбил их, а они его.
Афанасий Митрохин вызнал о Степановых муках, подозвал к себе, и такими словами разговор начал, мол, люб ты мне Степан Иваныч, служишь ты добро усердно, сам ты расторопен, остропамятен, проворен, а усердным улыбается царская милость, хотим мы с подскольничем царю челом бить, просить тебя в начальные сокольники. Но есть одна печаль. Жена твоя Марфа Мелентьевна православие не блюдет, к волхвам ходит и сама ворожея. Свези её в монастырь, на что она тебе, дочерь мою Настасью бери за себя.
Пришёл домой Степан Иванович, ещё пуще прежнего опечаленный, не ест, не пьёт. Марфа Мелентьевна ни о чём ево не расспрашивает. Стала она подолгу пропадать, и Григория за собой водить, а куда — никто не видел. Афанасий Митрохин вдругорядь подмигивает, ну как мол, а Степан всё решится не может, Марфу Мелентьевну ему жалко, а Григория ещё жальче. Дурачок совсем. Спать, не спит Степан, плачючи живёт.
А тут приходят ночью, слово да дело, у Микитке два кречета померло, Иван и Карпунька видели, как Марфа Мелентьевна в сушилах соль заговорную сыпала. Её схватили поволкли, а Григорий за платье её хватается, плачет. Она его от себя толкает. Сын у неё кодун, и сына взяли. Дьяк сокольничего приказа начал розыск расспросом. Стали пытати крепко. Марфа Мелентьевна во всём запиралась. Чем окончился розыск, то неизвестно, только в сыскном деле находим известие, что сосланы мать и сын в сибирский город на Пелым, а там следы их затерялися.
Так Степан стал сызнова жених. А следом пришёл приказ о пожаловании Степана в начальные сокольники. Сорок дней он пост держал, а в ночь перед тем глаз сомкнуть не мог. Приходила к нему Настасья, иное во сне, иное на яву, целовал её в сахарные губы, горе своё забывал.
А в углу сидела Марфа Мелентьевна, лицо под красным клобучком спрятано, а знает Степан, что видит его, хочет он от неё спрятаться, да не может. Она смеётся: вижу, как ты Степан Иваныч руку за спину прячешь, все вижу теперича. Пойдём со мной, — зовет его. В лес заходят. Видит Григория. Он лежит в тряпье, ножка отсохла, почти седой, ино на кончину пошёл, держит вместо свечи два пера. Вдруг просит Степана: Папка, птичку поймай. Степан глядит и не видит. Вона, папка, летает.
Вот и солнце поднялось. Степан Иваныч святой водой умывается, а сон с глаз смыть не может. Товарыщи его поздравляют, все нарядные. Передняя изба для царского пришествия приготовлена. На лавке сголовье бархатное полосатое постелено, напротив лавки поляново: сено, накрытое попоною, по углам четыре стула нарядные, на стульях по два кречета: самка и самец, два сокола: самка и самец, позади стол — на нём наряды птичьи — клобучки, колокольцы, обножки и наряды сокольничьи: шапка горностайная, рукавица с притчами, перевязь с бархатною сумкою, шитой золотой в виде райской птицы гамаюна, вабило, ващага, рог и полотенце. Около стола поставлены чинно рядовые сокольники птиц держат, другие без птиц подле лавок, все в лучшие платья одетые.
Степан стоит ни жив ни мёртв. Вздевают его в царское жалование — красный суконный кафтан с серебряной нашивкой и сапоги жёлтые. А после с двумя сокольниками идёт в особую избу, и там ни жив, ни мёртв. Всё видит вчерашний сон, как птичку искал. Да вона летит. За облачком укрылась. А облачко то, что скала. Лезет вверх Степан, а там гнездо в расщелине, а в гнезде яйцо. Тут Марфа Мелентьевна откуды ни возьмись, когти расправила, хвост расправила. Не удержался Степан, полетел вниз.
А в то время в переднюю избу входит царь, садится на лавку. Подсокольничей его спрашивает: Время ли государь образцу и чину быть? Время, объявляй образец и чин. Подносят подсокольничему челига. Начальные сокольники объявляют: время наряду и час красоте!
Подсокольничий рукавицу надевает, говорит первому рядовому сокольнику: Зови нововыборного к государевой милости! Час приблизился к веселию! Зовут Степана.
Входит в избу Степан под царевы очи в сопровождении двух рядовых сокольников, кланяется до земли, глядит на нарядные стулья и обмирает, один челиг хромой, на него смотрит, а с ним рядом Марфа Мелентьевна, худая, грязная. Швырнул в неё Степан Иваныч одаренным сапогом жёлтым. Подсокольничий, начальные и рядовые сокольники его тут же схватили, а Степан Иваныч ничего сказать не может. Повели его на цепь.
После того начался большой переполох, Афанасий Митрохин старался своё участие в том деле скрыть, но дознались, и сослали его в Белоозеро, а Степан Иваныч был разжалован, плетьми бит и отправлен с Настасьей на Двинскую землю.
Многое из того пути Степан Иваныч уже не помнит, как в мире жил, как ловчьих птиц ловил, как Марфа Мелентьевна белу косу распускала и песню пела. Как в водах с Настасьей бродили, через волоки волочилися, на барке плыли, на нартах ехали, траву и коренье копали, как по Белому морю плыли, как видели белух с белыми спинами, дюны песочные, глиняные берега, как Настасья занемогла, дорогой дух испустила, и в смерти его не простила, до последнего корила, а он уж не любил её больше, только жалел, как вёз в оленью шкуру завёрнутого их сына, к кончине приготовившегося, к груди прижимал, зело жалко. Тот ротиком титьку материнскую искал. Как вышел, сам того не ведая, к Козьмину перелеску. Тихо, спокойно вокруг. Думал Степан, что делать. Покрестил ребёнка, так и не названного, и на снегу меж деревьев оставил. На тебе, Марфа Мелентьевна за Григория. Идёт и слышит шаги, неровные, припадающие, кто-то догнать его хочет, а не может. Обернулся — никого. Тихо. Вышел из рощи с нагой душой. Жить нечем. Как слышит плачет кто. Назад пошёл, видит, лежит сверток невзятый, а из него кричит младенчик его, надрывается, больше, крепче, розовый, здоровый, Степана узнал, загулил, за нос хватает, а в ногах лежит соколиное яйцо.
Поклонился Степан до земли и вышел. А куда пошёл — того уже не ведаем.
А кто в эту сказку не верит, — пусть на себе проверит.
Жил-был на белом свете ловчий Степан Иванович. Откуда был он родом — никто и не помнит, крестьянский ли сын, из посадского ли люда или из гулящих людей.
С сентября по декабрь изымал, если дозволяла удача, ловчьих птиц в мховой пустыни Канинонской, всунувшей нос между двумя морями. Снега в тех краях не уходили и в июле, зимой бушевали бури колдовской силы, камни падали с неба на заросшую ерником землю, берега пахли лекарством, ветра гоняли волны, туманы заунывные мутные бело-серые ложились на чёрные валуны и поглощали мир без остатка на много недель. И песок повсюду летел, не зная устали.
Ловкости Степан был необыкновенной. Изымал слетков из гнезда с самых высоких скал, не бояся матери их самки злющей, сам вынашивал, и торговал доброй птице на сторону, или своим собратьям помытчикам, а получал за то рубль меньше, а они два, три от тамошнего стольника. Быт его был сиротлив. Спал на мху, укрывался оленьими шкурами, искал еду по скалам, ел яйца птиц и даже птенцов, ничем не брезговал, ни костьми зверей, ни даже сорной травой — далеко от людей, от пира и мира.
Так он ходил с места на место, по берегам рек и морей, пока не прибился к ватаге двинских помытчиков кормленщиком, те приветили его за удачливость, и случилось с ним чудо.
Вышли как-то раз они с ловли на Козьмин перелесок. Жили на том месте когда-то люди, но согнали их, попрятались под землю, слышали не раз как под землей плачут и воют. У странников, на то место входящих, просили дань или наказывали смертью.
Федька Михеев и товарыщи испугались злой силы того места, и отказалися идти.
Степан Иванович ничего с собой не имел, кроме пойманного кречета. Шёл он, туман на него плыл удушая, деревья зорко смотрели, ветви растопырив, стал он задыхаться, ноги подкосились, а кречета крепко держал, но не выдержал. Возьмите, ничего больше не имею. Стало тихо, смирно, деревья расступились, снег под ногами стал тёплым, ласковым.
Шёл Степан, чаща кончалась, а кто-то смотрел ему в спину, оглянуться боязно, чувствовал только, что-то позади него трепещет, как будто кто-то из сетей выбраться хочет.
Вышел из чащи, а кречет вылетел за ним и сел ему покорно на кулак.
С тех пор Степана Ивановича на Двинской земле больше не видели.
Долго ли коротко, а встретил я Степана Ивановича в Коломенском, в царской кречатне. А как он там оказался, один Бог ведает. Сказывали, что повезли они с Тимошкой Табалиным и братом его Парфёном, и с другие сотоварыщи в Москву кречетов, соколов разных дивных: красных, креплённых, серых больших, семьдесят девять птиц всего, по ямам от Архангельского города до Осиповой волости и до Ягрыша и до Устюга Великого и до Тотьмы и до Шуйского городка и до Вологды и до Ярославля и до Переяславля-Залесского, а оттуда до Москвы. А где ям не было, то на баркасах, а от Вологды до Москвы сухим путём, а птиц везли на подводах. И на подводе ехала жена Степана Ивановича Марфа Мелентьевна. Не разлучались они друг от друга никогды. А как встретил её, о том никому не рассказывал. Только раньше ловил соколов один два, а как Марфа Мелентьевна его окрутила, изымал кречатов по двадцати штук, и так их носил, что все его соколы были умны и прилежны, и чернь гоняли, а говорил он с ними на каком-то странном языке, что никто понять не мог. И о том большая слава пошла. А сказывали, что тому языку научила его Марфа Мелентьевна, а ей шептуны из иноземного народа, и сама она была той крови. Степаном помытчики они брезговали, дружбу с ним не водили, и жены его, Марфы Мелентьевной, боялись. И в избе у них не было ни иконы, ни поклонного креста.
А сама она говорила, что сирота, что родители от голода померли, и что её бездыхану нашел Степан Иванович, смотрел и возлюбил.
Как приехал Степан Иванович в Москву, про ловкость его рассказывали, и как птицы вьются вокруг него, как заколдованные, и чем берёт их ласкою или строгостью не знали, а только такого сокольника больше нигде и не сыщешь; показали его стольнику, а тот верховному подьячему сокольничего пути, и взяли с его с царской милости на кречатню для береженья и кормки соколов и чегликов.
Начальный сокольник Афанасий зело был доволен, о том писал подсокольничему. У Степана Ивановича все соколы белые, мясом говяжьим и бараньим с царского стола нателённые, а злые и до охоты голодные. Он у них днюет и ночует. А Карпунька Семенов рядовой сокольник делу непослушен, ленив, пьян и дурен без всякие пощады сослан на Лену. А вместо его поставлен Степан Иванович за прилежное и безскучное хождение за государевыми ловчими птицами.
Зима выдалась особенно долгая, весны ждали долго, снег на всём лежал тяжёлый, камнем на сердце, а Марфа Мелентьевна зачала в ту долгую зима сына. Жили они безлюдно, только птицы да служилые сокольники. Марфа Мелентьевна, сама белая, яко снег, в сушило к птицам ходила, головою к ним склонялась. Кто захворал какими болезнями разными, утешала и целила, типуны на языках и раны на когтях заговаривала. Сам сокольничий знахарь к ней ходил за травами и за советами. Об том стали говорить, и подскольничему писать. Зиму переждем, — отвечал подсокольничей. Зимы долгие, как бы птицы царские не перемерли. Большой урон будет, и виновных сокольников плетьями бить и на цепи сажать.
А как весна пришла, разлилась вода, по полям топко, уток безчисленная много по лужам, начались охоты. Марфа Мелентьевна никуда уж не ходила, тяжко брюхо носить, распухла и занемогла, и об ней говорить забыли.
Соколы Степана высоко ходили. Как завидят добычу, вознесутся кругами на высоту и пропадут в небе, а потом вниз падают, сильными когтями уткам башку сбивают, снова взлетают и опять пропадают, ставок по семь, восемь делают, а у других соколы глупые, которые взмоют и утекут, нигде не найдёшь, или кречет с добычей учнёт валяться на земле, или сокол осрамится, с руки не слезал, сокольники утомляли вынашиванием. От государя за службу славную получил пяти рублёв премию, и возмечтал Степан попасть в начальные.
— Чего ты еще хочешь, спишь на белой постели и хлеб белый ешь, — утешала его Марфа Мелентьевна, ево руки целует, ноги целует, в лоб и уста целует. Да тоскливо ему только, рогатиной в сердце тычут.
Не печалься, я тебя крылом белым укрою. Замоет ему глаза, и он спит. Видит сон, как едет царь сидит в аглицкой карете, кучера его в червчатых бархатных кафтанах и собольях шапках с перьями, по правую сторону Морозов, по левую Одоевский. А за каретой триста стрельцов в цветных зипунах при шпагах и кованых батогах, сотники в шитых золотом бархатных ферязях, чюгах, с саблями и оправными топорами, стольники, стряпчие, дворяне и всякие чиновьи люди без разбора в три ряда, в цветных расшитых золотом платьях, стряпчий с государственным запасным возком, верховые боярыни, казначеи, карлицы и постельница, а за ними везут столовые принадлежности, шатры и палатки.
Вдруг синее озеро, на нём дикие утки плавают, а вдоль берега ходит Степан Иванович с соколом. На соколе клобучок из червчатого бархата, низанного жемчугом, процветивался шелками зелёным и лазоревым, на бархате серебряные репьи, а травы цветным шёлком вышитые, задережки золотые. Нагрудники и нахвостники тоже бархатные, перистообразно шитые жемчугом, ноги в бархатных понучках, по яркому рудожелтому фону вышитые золотом и серебром, поверх обножей сильце из шёлка и золота, через него плетённый должник кляпкой креплён к руковице.
Царь выходит из кареты, белый зипун на солнце сверкает, глаза слепит, под ним червчатая бархатная чюга с канительной нашивкой и жемчугом, горлатная шапка на нем с колпаком.
От царя и великого князя Алексея Михайловича всея великие и малые белыя России самодержца от нас великого государя милостливое слово тебе Степан Иванович.
Степан Иванович встал на противополужную сторону, против ветра, сокола откинул, тот достиг в лету, спрашивает — приказываете ли дичь гнать, царь даёт добро, Степан Иванович ударил ващагой по тулумбасу, утки кто куда, и сокол его добрый камнем падает и снова взлетает, царь радуется: добрый то сокол, велит его угощать добычей, а сам ласкает, только видит Степан, что с соколом его странное творится, что не когти у него, пальцы девичьи, а царь того не видит. В страхе просыпается. Пот со лба утирает, перекрестится и дальше спит.
А Марфа Меленьтевна у птиц сидит, говорит да приговаривает: «Друже мои, сослужите службу, будьте смирненьки и добры, летите высоко, охотитесь легко, да пусть мой Степан будет начальным сокольником, об том учинился печален».
Раз Степан Иванович с Карпунькой Крысалко исклобучевали дивного кречета Алмаза, надевали ему на глаза шапочку, воеже в темнице без зрения стал смирным и для охоты годным. Наблюдал за ними начальный сокольничий Иван Гаврилов. Четверо суток без сна держали так, носили на руке попеременно, после шапочку снимали и свежим голубиным мясом кормили. А как стал покорным, ручным, стали ево вабить, Карпунька с вабилом, в нем голубь со связанными крыльями, вабил, а Степан Иванович с вервью Алмаза на вабило напускал. А когда кречет приучился, вышли в поле без верви ево ворочать. И случилась беда. Алмаз слетел с руки и пропал. Искали по полям и лесам с Карпунькой до ночи, да так и не нашли.
Плакался ночью Степан Марфе Мелентьевне, что отныне царь его проклянёт, а Марфа Мелентьевна утешала, не печалься соколик мой, утро вечера мудренее. А утром сморит Степан, сидит Алмаз в колодке. Только ножка одна сломана, а скоро заживет — Марфа Мелентьевна подле кречета, ласкает его и заговаривает. После плачет, живот свой оглаживает, о ребёночке страшится. Как Степан не допытывался, не сказала ему ничего Марфа Мелентьевна.
В августе похолодело, дожди зарядили, соколы с сокольниками заскучали, и ту пору тоскливую сын их родился, назвали Григорием. Степан Иванович на сына посмотрел и загрустил. Одна ножка короче другой. Вспомнил тут Степан Алмаза, да поздно было, только вздохнул: «Эх, не быть тебе Григорий сокольничем». А Григорий был ещё мал, чтобы в сокольники хотеть. Степан Иванович сам был богатырского роста, красотой и силой исполненный, и лицо слезами омывал, что сын его родился болезный и худой.
Степан Иванович сына к птицам не приучал, да и сам Григорий не только же птиц никаких не любил, но и боялся, снились ему страшные сны, видел он много соколов над головой, бежал от них и не мог убежать, мешала нога.
Марфа Мелентьевна ничем сына не утруждала, целыми днями сидел он на берегу реки, смотрел на облака, то низкие, то высокие, то по воде, то по небу плывшие, за одним стояло солнце, за другим деревья, город, церковь, одну птицу облочницу высмотрел с павлиньим хвостом, а в иной день казалось, что все небо устлано пёрышками, и мечтал Григорий в том городе жить, за облаками ходить, на тех птиц смотреть. А Марфа Мелентьевна его по голове гладила и приговаривала: Бог большой, сокол большой, а ты, Григорюшко, маленький.
Так и рос Григорий хромым дурачком, собою невидный, хилый, роста малого, за облаками бегал.
Марфа Мелентьевна ещё пуще расцвела, грудь большая, тело толстое, лицо белое, коса до пят, глаза чёрные. Только Степан Иванович на неё не смотрел, отлюбил. И были ласки её ему тошны, и нос её загнутый, и кожа в цыпках. Как раз у начального сокольника Афанасия Митрохина, что за Степаном смотрел, младшая дочь подросла, весёлая и резвая, тело нежное, глаза зелёные, косы ниспадают назади по спине и плечам, на концах пёстрые ленты вплетены. Потерял Степан покой и сон. Застрадала душа, захотелось ему счастья. Он да она, вдвоём, и дитё у них в люлечке, он строгает дитю дудочку. А больше ничего не надобно ему было. И о чине сокольничем больше не мечтал. И новая тоска заронилась в душе, только о ней уже не мог сказать Марфе Мелентьевне. Стал плохо за птицами смотреть, разлюбил их, а они его.
Афанасий Митрохин вызнал о Степановых муках, подозвал к себе, и такими словами разговор начал, мол, люб ты мне Степан Иваныч, служишь ты добро усердно, сам ты расторопен, остропамятен, проворен, а усердным улыбается царская милость, хотим мы с подскольничем царю челом бить, просить тебя в начальные сокольники. Но есть одна печаль. Жена твоя Марфа Мелентьевна православие не блюдет, к волхвам ходит и сама ворожея. Свези её в монастырь, на что она тебе, дочерь мою Настасью бери за себя.
Пришёл домой Степан Иванович, ещё пуще прежнего опечаленный, не ест, не пьёт. Марфа Мелентьевна ни о чём ево не расспрашивает. Стала она подолгу пропадать, и Григория за собой водить, а куда — никто не видел. Афанасий Митрохин вдругорядь подмигивает, ну как мол, а Степан всё решится не может, Марфу Мелентьевну ему жалко, а Григория ещё жальче. Дурачок совсем. Спать, не спит Степан, плачючи живёт.
А тут приходят ночью, слово да дело, у Микитке два кречета померло, Иван и Карпунька видели, как Марфа Мелентьевна в сушилах соль заговорную сыпала. Её схватили поволкли, а Григорий за платье её хватается, плачет. Она его от себя толкает. Сын у неё кодун, и сына взяли. Дьяк сокольничего приказа начал розыск расспросом. Стали пытати крепко. Марфа Мелентьевна во всём запиралась. Чем окончился розыск, то неизвестно, только в сыскном деле находим известие, что сосланы мать и сын в сибирский город на Пелым, а там следы их затерялися.
Так Степан стал сызнова жених. А следом пришёл приказ о пожаловании Степана в начальные сокольники. Сорок дней он пост держал, а в ночь перед тем глаз сомкнуть не мог. Приходила к нему Настасья, иное во сне, иное на яву, целовал её в сахарные губы, горе своё забывал.
А в углу сидела Марфа Мелентьевна, лицо под красным клобучком спрятано, а знает Степан, что видит его, хочет он от неё спрятаться, да не может. Она смеётся: вижу, как ты Степан Иваныч руку за спину прячешь, все вижу теперича. Пойдём со мной, — зовет его. В лес заходят. Видит Григория. Он лежит в тряпье, ножка отсохла, почти седой, ино на кончину пошёл, держит вместо свечи два пера. Вдруг просит Степана: Папка, птичку поймай. Степан глядит и не видит. Вона, папка, летает.
Вот и солнце поднялось. Степан Иваныч святой водой умывается, а сон с глаз смыть не может. Товарыщи его поздравляют, все нарядные. Передняя изба для царского пришествия приготовлена. На лавке сголовье бархатное полосатое постелено, напротив лавки поляново: сено, накрытое попоною, по углам четыре стула нарядные, на стульях по два кречета: самка и самец, два сокола: самка и самец, позади стол — на нём наряды птичьи — клобучки, колокольцы, обножки и наряды сокольничьи: шапка горностайная, рукавица с притчами, перевязь с бархатною сумкою, шитой золотой в виде райской птицы гамаюна, вабило, ващага, рог и полотенце. Около стола поставлены чинно рядовые сокольники птиц держат, другие без птиц подле лавок, все в лучшие платья одетые.
Степан стоит ни жив ни мёртв. Вздевают его в царское жалование — красный суконный кафтан с серебряной нашивкой и сапоги жёлтые. А после с двумя сокольниками идёт в особую избу, и там ни жив, ни мёртв. Всё видит вчерашний сон, как птичку искал. Да вона летит. За облачком укрылась. А облачко то, что скала. Лезет вверх Степан, а там гнездо в расщелине, а в гнезде яйцо. Тут Марфа Мелентьевна откуды ни возьмись, когти расправила, хвост расправила. Не удержался Степан, полетел вниз.
А в то время в переднюю избу входит царь, садится на лавку. Подсокольничей его спрашивает: Время ли государь образцу и чину быть? Время, объявляй образец и чин. Подносят подсокольничему челига. Начальные сокольники объявляют: время наряду и час красоте!
Подсокольничий рукавицу надевает, говорит первому рядовому сокольнику: Зови нововыборного к государевой милости! Час приблизился к веселию! Зовут Степана.
Входит в избу Степан под царевы очи в сопровождении двух рядовых сокольников, кланяется до земли, глядит на нарядные стулья и обмирает, один челиг хромой, на него смотрит, а с ним рядом Марфа Мелентьевна, худая, грязная. Швырнул в неё Степан Иваныч одаренным сапогом жёлтым. Подсокольничий, начальные и рядовые сокольники его тут же схватили, а Степан Иваныч ничего сказать не может. Повели его на цепь.
После того начался большой переполох, Афанасий Митрохин старался своё участие в том деле скрыть, но дознались, и сослали его в Белоозеро, а Степан Иваныч был разжалован, плетьми бит и отправлен с Настасьей на Двинскую землю.
Многое из того пути Степан Иваныч уже не помнит, как в мире жил, как ловчьих птиц ловил, как Марфа Мелентьевна белу косу распускала и песню пела. Как в водах с Настасьей бродили, через волоки волочилися, на барке плыли, на нартах ехали, траву и коренье копали, как по Белому морю плыли, как видели белух с белыми спинами, дюны песочные, глиняные берега, как Настасья занемогла, дорогой дух испустила, и в смерти его не простила, до последнего корила, а он уж не любил её больше, только жалел, как вёз в оленью шкуру завёрнутого их сына, к кончине приготовившегося, к груди прижимал, зело жалко. Тот ротиком титьку материнскую искал. Как вышел, сам того не ведая, к Козьмину перелеску. Тихо, спокойно вокруг. Думал Степан, что делать. Покрестил ребёнка, так и не названного, и на снегу меж деревьев оставил. На тебе, Марфа Мелентьевна за Григория. Идёт и слышит шаги, неровные, припадающие, кто-то догнать его хочет, а не может. Обернулся — никого. Тихо. Вышел из рощи с нагой душой. Жить нечем. Как слышит плачет кто. Назад пошёл, видит, лежит сверток невзятый, а из него кричит младенчик его, надрывается, больше, крепче, розовый, здоровый, Степана узнал, загулил, за нос хватает, а в ногах лежит соколиное яйцо.
Поклонился Степан до земли и вышел. А куда пошёл — того уже не ведаем.
А кто в эту сказку не верит, — пусть на себе проверит.
~
ОБ АВТОРЕ:
Екатерина ЗЛАТОРУНСКАЯ
Писатель, прозаик. Родилась в г. Саранске. Окончила Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарева по специальности «юриспруденция». Публиковалась в журналах «Сноб», «Interview», «Л'Этуаль», в сборниках «Все в саду» (Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016), «Азбучные истины: Большие чувства». (Издательство «Клевер», 2016). Живёт в Саранске.
Писатель, прозаик. Родилась в г. Саранске. Окончила Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарева по специальности «юриспруденция». Публиковалась в журналах «Сноб», «Interview», «Л'Этуаль», в сборниках «Все в саду» (Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016), «Азбучные истины: Большие чувства». (Издательство «Клевер», 2016). Живёт в Саранске.
