Шварцман прыгает на подоконник в солнечное пятно, замирает. Потом разваливается, уложив подбородок на лапу, растекается в пыли, одним глазом кося на улицу, одним ухом улавливая далеко-далеко глубоко-глубоко под подвалом дома — намного глубже — за полуаркой, засыпанной камнями, щебнем и землёй — у входа в трёхсотлетние турецкие катакомбы — улавливая переливы шороха, которого раньше не слышал.

Порыв очнувшегося ветра. Сквозняк с открытого балкона. Открывается дверь на кухню. Серебристый проблеск в воздухе — дальний оклик по имени. Имени давно нет в этом доме.

Дом играл на раздевание сердца. И обыграл всех, кто жил здесь. Жулик. С нескончаемым козырем в рукаве.

Шварцман мог бы не любить её — слушательницу оттенков поздних шагов под окном, хозяйку ожиданий и китайской розы, чьи листья раз в месяц нужно протирать с изнанки сахарной водой, и цветы её тогда обагряются, как губы от толчков надежды изнутри, — раз в три месяца, а всё время между — держала, как на пульсе, чуткое щупальце на яйцах обоих их сыновей, и их семя утекало в глубоководную ненависть, ненависть, и соседка снизу, многодетная шлюха — «пойду наскребу детишкам на молочишко» — уходя на кольцевую к водилам-дальнобойщикам, — длинный скрип калитки с протяжным эхом обрывается в бесприютность.

И этот запах — её капель — усссспокоительных. Шварцман чихает и спрыгивает на пол. Открывает когтями дверь в ванную, оказывается в раковине,заворожено ловит лапой струйку воды, затем лакает из струи, опять ловит её.

Выходит на балкон , прыгает на поручень и — застывает: на виноградной ветке — совсем близко — птица. Из оранжевых с фиолетовым переливов её сияния Шварцман вдыхает — втягивает в себя — до кончика хвоста и невидимой звезды над кончиком — вдыхает запах чуда и искупления. Запах затмевает и отменяет навсегда угрюмое свечение подвалов и помоек, на которых его нашёл Эужен, чтобы подарить Доктору — «только у него хвост обосранный, мех длинный, искупай его, Док».

О, как наполняется сердце Шварцмана! каким шелковистым штормом! Он шлёт ей ответное сияние из своего паха — опалово-серебристое — вот оно искорками оседает на оперении птицы — и…и совершенно не трогает её, не возвращается ответной яркостью, птица поворачивается спиной к нему.

Отчаяние и жалость охватывает Шварцмана, его подбородок, нижняя челюсть начинают мелко и неудержимо дрожать, в разгромленной надежде он тянет голову к птице, но воробей вспархивает и улетает.

Порыв тела за птицей — чёрный кот чуть не срывается с поручня, успевает зацепиться когтями, водружается вновь на перила, решает остаться здесь навсегда в ожидании птицы. Но вдруг замечает шевеление и вспархивание крылышек в самом тенистом углу балкона.

Через миг в его когтях оказывается бежево-золотистая ночная бабочка с осыпающейся с крыльев перламутровой пыльцой.

Шварцман с отвращением съедает её и уходит с балкона.

Гремит дверь, входит запыхавшийся Доктор с двумя картонными ящиками - один на другом, шмякает их на столик с телефоном. Садится рядом.

— Ссскотина! — обращается он к Шварцману, — опять бабочек жрал?

Шварцман удручённо пытается слизать с подбородка остатки бежевой пыльцы.

— И небось хлорофитумом опять закусывал, ммм?

Доктор влетает в гостиную, подходит к вазону на подоконнике, убеждается в невиновности кота.

— Ну ладно, извини, заяц, — говорит он, достаёт из ящика банку сардин. Открывает её и пододвигает под нос коту.