София Завьялова

Бычок


на тонкой нитке голубой

на жилке у виска

качается-лежит доска

по ней идет бычок

сейчас-сейчас, нельзя упасть

нельзя-нельзя трястись

нельзя не взять, нельзя нельзять

не стой, не оступись

не опозорь мою семью

не будь дерьмом, иди

не бойся, бык, стыдись, сиди

иди, гляди и бди

беги, беги, паршивый скот

доска твоя не плац

не приземлится вертолет

не сядет пепелац

твои неспящие глаза

никто не исцелит

никто тебя не наказал

но умер айболит

скажи мне, чем ты заслужил?

ложился на бочок

молился из последних жил

ты ослик, мой бычок

прости меня, мой бедный бык

под маленьким тобой

качаюсь я и я привык:

я тоже сам не свой

малыш, я обещаю день

закончится доска

и мы уснем. качнется тень

твоя, моя – легка

и будет золото ворот

отверстых без ключей

и к нам, качаясь, подойдет

исполненный очей



***

между черемухой и сиренью

под разбавляемой еженощно синью

время теряя меру ведет к смиренью

с собой как взглядом наискосок

картины

в которой все уже есть

или листаньем сильно

запутанной повести что лежит у меня на полке

где все давно сказано и нет толку

ожидать перемен сюжета

от крепко сшитого переплета

и та монета

что на первых страницах лежит у меня в кармане

одновременно на последних лежит у меня во рту

и харон на новом катамаране

знает что путь оплачен

с той стороны на ту



***

оттого, что я стремлюсь вести себя правильно,

получается только глупее,

а вела бы как хочется —

ни за что бы не отпустила

подговорила бы

время,

таксиста,

пилота

и того, который сидит над нами

на высоте десяти тысяч метров

на зеленом диване

из кожи наверняка змеиной

ест яблоко

и роняет косточки

где они прорастают,

там расцветает необъяснимое

мы бы показали ему цветы его

он бы покачал головой

улыбнулся

и не, говоря ничего,

уплыл на диване дальше

а я бы, не глядя на тебя, так и стояла,

уставившись себе под ноги

не зная, как тебе рассказать,

что дома уже не хватает ваз,

что вокруг дома все заросли газоны,

что машины паркуются, а колеса у них покрыты белыми лепестками,

что в парке, и в лесопарке, и около небольшого озера — всюду, всюду, везде — белые необъятные кроны

и если взглянуть на мой и два соседних района

покажется, будто все занесло снегом,

но на самом деле

это косточка проросла

одна единственная,

что упала из рук того,

жующего яблоко

и когда ты вернешься в город,

то на месте города

будет белое-белое море

из майских яблонь,

в котором я без тебя

окончательно утону



***

карусель разгоняется

ты визжишь

запрокидывая голову

едва успевая

перехватить дыхание

верещишь от удовольствия

она несется быстрее

отрывается от земли

ветер разрывает твой голос

на беззвучные лоскуты

и никому не слышно

как истерически

как небесно

как нездорово

в этот момент ты счастлив

никому не слышно

как замирает сердце

потому что рядом с тобой едет тот

кто глядит на тебя

и любуется твоим счастьем

и ты вдруг на одно закадровое мгновение

повернешь голову вправо

посмотреть на него – на его лицо в ряду тех

кто едет с тобой

на той же

на одной с тобой карусели

на того, кто по правую руку

там, ближе к краю

на того, который –

на того – наблюдающего за тобой

за тобой и твоим безумным

ненормальным

нетихим счастьем

и замрешь

и замрет, остановится ветер

и донесется твой голос

разорванный на обрывки

потому что окажется

что там – по правую от тебя сторону –

никого
никого
никого
никого

нет



***

[Детское]

в тот момент, когда город под самолетом

сделается игрушечным городком

и турбины взревут (им тоже реветь охота,

у турбин ведь может быть в горле ком?)

погляди: бока кабины пилота

аккуратно пальцами держит кто-то

и гудит тихонько по-самолетному

- у-у-уу -

тихонько гудит,

тайком



***

мы делили твой храм на четыре нефа

мы искали тебя – всюду пахло нефтью

мы рубили друг друга тебе во славу

по кричащим шеям – акбар и аве

мы любили друг друга тебе на милость

лишь бы больше ужасов нам не снилось

мы нашли тебя сразу как перестали

о тебе гадать. там, у магистрали

ты сидел на насыпи, обгоревший

бинтовал больных, утешал ушедших

не просил ни имени и ни полиса

повторял от полюса и до полюса:

отпустите

давно

я давно уволился


***

помнишь, в темных сервантах стоял сервиз

стопки – если достал левайс, разливать ливиз

утварь жизни для встречи большого повода

вроде тьмы, на район упавшей

от кражи провода

свечки, спички, соседи, здрасьте,

у вас-то то же все?

слава богу, за равенство и за тождество,

достигаемое во тьме

никогда при свете

господи, правда, счастье,

что мы не умрем в совете?