Однажды ночью Катя ждала курьера с едой. Курьер приехал, но привез не всё. Не хватало буквально пустячка — пакета со швейцарскими сырами.
«Что вы себе позволяете? — возмутилась Катя. — Как так вышло, что вы (в этом месте Катя посчитала про себя до двадцати трех) самый дорогой пакет зажали?»
Курьер побледнел, ахнул и говорит: «Вы у меня последняя! Нет ничего больше в машине, мамой клянусь!»
Но Катя не сдавалась: «Куда вы пакет с сырами моими швейцарскими пещерной выдержки, не попавшими под санкции, дели?! Только их жду, не сплю, стою в пижаме с будильником!»
Курьер что-то залепетал, на ватных ногах присел на табуретку, хоть ему никто и не предлагал, и начал звонить по всем последним номерам заказов. После пятого звонка торжественно поднял палец: «У Клавдии Васильны ваши сыры, гражданочка».
И пулей вылетел за дверь.
Вернулся через полчаса. Протягивает потерянный пакет и триста рублей.
Однажды Катя заказала в интернет-магазине полочку. Ну, полочка и полочка, 5 кг живого веса. Перезвонили, подтвердили наличие, сказали, что доставка бесплатная.
Cела Катя у порога, ждет.
Вдруг звонок из транспортного цеха. Знаете, говорят, Екатерина, полочка — это все-таки мебель, а не товары для дома, а мебель мы доставляем за 1390 рублей и только до подъезда. Вот если бы товары для дома, то хоть фуру доставим бесплатно, но полочка — это мебель, она за 1390 и до подъезда. Такой вот, говорит транспортный цех, парадокс.
«Ну хорошо, хоть полочку заказала, а не пианино», — вздохнула Катя и посмотрела в окно на ледяную горку, заснеженные машины, голые деревья и грустных людей.
А потом Кате перезвонил курьер Пётр и сказал, что за 600 дополнительных рублей он с легкостью поднимет 5 кг полочки на лифте. Не одевайтесь, говорит, Екатерина, не выходите, не надо, на улице февраль.
Примерочная
Однажды Катя бросила всех дома и пошла в магазин за вещами. Поснимала в случайном порядке со стеллажей — красное, там, чтоб, синее, в горошек и так далее, — и с ворохом платьиц втиснулась в примерочную. Стоит у зеркала, крутится, примеряет.
«Ну что, не влезаешь?» — раздается вдруг незнакомый мужской голос откуда-то сверху.
Катя вздрогнула, огляделась — никого. Решила — померещилось. Влезла в горошек, нормально влезла, крутится у зеркала, себе нравится.
«А я тебе говорил, надо меньше жрать», — снова отчетливо нудит невидимый прямо над ухом.
Катя, значит, к зеркалу и той, другой Кате шепчет: «Ты это слышала?»
А в зеркале-то всё хорошо — и синее, и красное, и полоска куда надо, и никто не жрал.
«Когда худеть-то будешь?!» — доносится в третий раз.
Тут уж Катя не выдержала, кое-как стащила с себя платье, собрала всё в охапку, накинула плащик и вылетела из примерочной. Бросила еще испуганному продавцу: «Мне ничего у вас не подходит!»
А за Катей еще семь потенциальных покупательниц (от шестнадцати до сорока девяти) вещи кинули и на улицу побежали. Даже в фудкорт никто не зашел.
* * *
Тем временем в единственной непустой кабинке, ничуть не удивляясь неожиданно наступившей тишине, а просто веря в себя, 52-летняя Розалия Петровна Свинятина, чемпион Мытищ по шашкам, женщина добрая и терпеливая, мерила в свое удовольствие платье за платьем, шесть спортивных костюмов и шляпу. Улыбалась чему-то и песню бормотала.
Это потом она обнаружила своего мужа на полу без сознания. Видимо, кто-то дверью ударил, когда все от голосов бежали.
Дождик
Однажды Катя, обсуждая мишуру и гирлянды, вспомнила про знакомую, которая ей рассказала про подругу, у которой есть двоюродная сестра, а у той — соседка.
В общем, у той соседки было задание: пришить детям на новогодние костюмы «дождик». А нормальная мать, у которой всё уже было — и елочная игрушка своими руками, и желуди зимой, и чешки в девять вечера — как понимает, так и делает: вырезала капли из картона и пришила на платья. И вот на утреннике все дети танцуют в «дождике», а её — в каплях.
Такая простая история, а я вторые сутки смеюсь. Представлю этих детей в картонных каплях и остановиться не могу.
Музей
Однажды Катя пошла в музей. То ли в Орсэ, то ли в Лувр — это не так важно, мы сейчас не об искусстве. Может, это вообще не Париж был, а Барселона и Миро или вовсе Музей телесных наказаний на Арбате.
В общем, однажды Катя в каком-то музее решила не ждать своей очереди в дамскую комнату, а захватить просторное помещение для инвалидов.
Проверила: снаружи — никого, внутри — никого. И прошмыгнула в дверь, подмигивая своей находчивости. Закрылась, отдышалась. И уже обратно к картинам возвращаться собралась, как вдруг истошно заорала сирена.
Причем заорала так — снаружи, изнутри и даже, кажется, в центре города. Потому что, может, это Осло был, и Мунк орал — Катя точно не помнит, но определенно — не музей сирен.
И Катя подумала: ну, сирена и сирена, пусть орёт. А когда думала, руки намыливала тщательно. Потому что музей валенка в Кинешме хоть и на хорошем счету, но гигиену никто не отменял.
Тут в дверь начали стучать. А Катя как раз в это время заколку на место заколачивала, и стука не услышала. Ну и потом — еще двух минут не прошло, чтобы могла очередь образоваться, поэтому Катя вообще была спокойна, смотрела на себя с удовольствием и анекдоты зеркалу рассказывала.
В дверь принялись бить ногами и, кажется, чем-то еще. Катя до сих пор выдвигает гипотезы: вдруг это бронзовый мальчик писать хотел, ведь не исключено, что дело было в тяжелые для Бельгии дни, когда бастовал Брюсводоканал. Или три грации ходили в шеренгу по коридору и бились красивыми тазами — вариантов много.
В общем, сирена орет, истуканы с острова Пасхи головами бьются, а Катя, мало того — селфи сделать не успела, так еще и не может сообразить, как с ноги дверь открыть и наврать с бледным финским лицом, что она просто вывеску перепутала.
И вот набирает она полные легкие воздуха, в легком головокружении распахивает дверь, надевая по дороге ошеломительную улыбку, и уже готовится отвечать за всё, в чем была и не была виновата, но открывает глаза и видит: на пороге стоит невероятной красоты венгр в униформе, и вид у него взволнованный.
— Господи, леди, — говорит он на чистейшем английском, держась за сердце, — с вами всё в порядке. Какое счастье.
И на незаданный Катин вопрос добавляет:
— Вы просто за веревочку дернули.
Стоп-слово
Если вы думаете, что мы говорим с Катей только об искусстве или цвете бороды Абдель-Керима, то так и есть. Но не совсем.
Однажды Катя включила меня в беседу о штукатурщицах Зоях:
— Зоя, конечно, вообще, — сказала Катя без прелюдий.
— А что? — заинтересованно уточнила я, перепрыгивая через две ступени эскалатора.
— Я в шоке от Зои была. — продолжила Катя. — Она перфекционист: страдала, что ровненько не получится.
— Да-да, — вдумываясь в каждое слово, написала я в чат, влетая в закрывающиеся двери вагона метро с томом Брокгауза в одной руке и Катей — в другой.
— Она говорит, что раз я ей чай предлагаю, значит у моих друзей была другая Зоя, — сообщила Катя.
— А-а?! — спросила я, перечитав фразу шесть раз и переложив Брокгауза подмышку.
— Ну, Зоя у тебя другая была, мол, раз я ей чай предлагаю, — пишет Катя, но понятней не становится. — Типа ты мне передала, что она любитель чая.
— Я?? Передала?? — отвечаю я уже двумя руками, на каждую по вопросительному знаку, и от греха добавляю. — Ладно.
— Нет, ты не передавала, — сообщает Катя, и я не знаю, легче мне становится или попросить у пассажиров воды.
— Я что-то плохо соображаю, похоже, — пытаюсь я на всякий случай реабилитироваться.
— Это она так подумала! — гнёт свою линию Катя. — Она подумала, что, раз я ей чай предлагаю, значит ты мне сказала, что надо дать чаю, а это, в свою очередь, значит, что у тебя была другая Зоя.
— Катя, я сейчас с ума сойду, — сажусь я на Брокгауза, пропуская группу японских туристов на «Октябрьской».
— Типа эта Зоя не любит ту! — добивает Катя, а потом, видимо, прочитав мою предыдущую реплику, добавляет. — Давай придумаем стоп-слово? Например, «гематоген».
Я роняю телефон. Он лежит темный и безжизненный около пятнадцати секунд, а потом чат показывает на экране новое сообщение: «Как звали четвертого телепузика?»
Вынести пианино
Катя очень любит ходить в гости. Бывает, оденется к полднику, выйдет на улицу, купит торт «Чародейка» и думает, к кому бы в гости пойти. Кате всегда рады — показывают горшечные растения, рассказывают о политике и быте, дивятся мобильным приложениям, угощают.
Однажды, когда Катя, как обычно, давилась в очереди за тортом, ей позвонила подруга и сказала: «Катя, приезжай, у меня день рождения». И Катя, конечно, сказала: «Да-да! Выезжаю!» И поехала на Ленинградский вокзал.
Вечером, когда Катя уже сидела на полу в Ленинграде, подруга показала, что изменилось за время, пока они не виделись: предъявила мальчика лет тринадцати, того же мальчика нарядного с балалайкой и того же мальчика в сочетании с пианино.
— Как много изменилось, пока мы не виделись! — воскликнула Катя.
— Кстати, видишь пианино? — показала мама мальчика лет тринадцати на пианино — нормальное, советское, системы Лирика-Родина-Беларусь.
— Пианино вижу, — утвердительно кивнула Катя.
— Так вот, кто на нем только не играл! — сказала подруга.
И начала называть звезд первой величины, звезд второй величины и так себе звезд с массой, не превышающей предел Чандрасекара.
— …и соседка Глаша. — закончила подруга список прикоснувшихся к легендарному инструменту.
— Глаша?! — упала Катя с воображаемого белого карлика.
— Ну да, Глаша, — подтвердила подруга.
— И как ты это выдерживала? Вот у тебя нервы-канаты! — восторженно произнесла Катя.
— Да нет, — сказали нервы-канаты, — Глаша пианино к себе уносила.
Стакан Ивана
Однажды Катя обнаружила своего сына на фотографиях мастер-класса по изготовлению цветов из бумаги и конфет.
Несмотря на довольно неожиданный формат досуга для учащихся сложного физико-математического лицея, сын выглядел счастливей, чем при выполнении любой работы по дому под руководством Кати.
Другие мальчики смотрели на икебаны уныло, будто их отвлекают от твердотельных источников хаоса микроволнового диапазона. При этом хаос на рабочих местах был невероятный: повсюду возвышались горы обрезков, валялись ножницы и начинки от конфет-ромашек. Не хватало только бутафорских луж крови и красных натянутых ниточек, следующих за брызгами.
И только рабочий стол мальчика-Ивана, который был поглощен своими собственными мыслями о диагностировании интенсивных сгустков заряженных частиц, выглядел тревожно и подозрительно: была там какая-то слепящая глаза матери шестиклассника чистота, а все обрезки лежали в стаканчике.
— Послушай, сын, — сказала Катя, пожив немного с впечатлениями, — я очень волнуюсь за мальчика-Ивана. Ты обратил внимание, что у него все обрезки аккуратно сложены в стаканчике?
В голосе Кати при этом чувствовалось нестерпимое желание познакомиться на родительском собрании и взять пару уроков у матери отрока, ибо фамилия её наверняка была Спок.
— А ты увеличивать фотку пробовала? — намекнул сын и попытался не засмеяться.
И Катя увеличила.
Стакан Ивана оказался наполовину заполнен водой, сверху плавали чернильные разводы, обломки ручек, карандашей, циркулей и пластмассовые кольца ножниц. На дне, вступая в реакцию с неизвестностью, полустояла точилка. Вся композиция была присыпана горкой бумажных обрезков и обрывков разных размеров, венчал ее туго скрученный фантик от конфеты «Ромашка».
Катя привстала на цыпочки, погладила сына по голове и налила себе воды. Родительское собрание обещали в следующий четверг.
Математика
Однажды Катя углубилась в математику для пятого класса.
— Я прочитала сегодня доказательство, почему пятерка в нулевой степени единице равняется. — написала мне мать школьника, которому недавно купили лыжные ботинки 46-го размера. — Не убедили.
— Просто вырви страницу и перестань волноваться, — сказала я.
— Умножим, говорят, пять в нулевой на пять во второй. У них, видите ли, получилось 25, и значит типа пять в нулевой это один. Нормально вообще? — продолжила Катя, будто я не предложила только что изящного решения.
— А почему из этого не следует, что пять во второй это не 12,5, а пять в нулевой, например, 2?
— Или 37! — включилась я.
— Да! Как можно взять пять ноль раз и получить один? А если пять не брали ноль раз, то как тогда возводить в другую степень? — искренне возмутилась Катя.
— Ну, они хотят, чтобы у них хоть что-то осталось, — сказала я, потому что я бы на их месте хотела.
— Барыги, — припечатала Катя.
— Сволочи, — поддержала я.
Какое-то время мы размышляли кто о чем. Я пересчитывала халву в шоколаде, Катя вычисляла объем комода.
— Я сразу разочаровалась в математике, — задумчиво произнесла Катя.
— А меня вот бесит, что делить нельзя на ноль. — вспомнила я вдруг, что меня бесит. — Хочу и делю!
— Да, кстати, очень тупо, — подтвердила Катя, — почему нельзя кому-то никому дать сколько-то? Разделить между нулем воображаемых друзей, например!
— Ну да, — сказала я. — А на самом деле, всё себе оставить.
— Я думала, там всё логично, знаешь, в математике этой, — вздохнула Катя.
Я, скорее, согласилась. Пять минут мы слушали дождь. Декабрь, конечно, не математика, но тоже всё чаще разочаровывает.
Паспорт
Однажды Катя решила исчезнуть с радаров и оформила в салоне одного сотового оператора заявление о расторжении договора. Положила для надежности 100 рублей на счет, чтобы баланс гарантированно не был минусовым, и, довольная результатом операции, тут же начала новую жизнь.
Прошло полтора месяца.
Зайдя по инерции в личный кабинет со старым номером, Катя обнаружила, что из ста положенных на всякий случай рублей осталось пятьдесят восемь, то есть каждый день пожизненной блокировки со счета списывали рубль.
Катя очень разозлилась (а не дай вам бог когда-нибудь наблюдать Катю в гневе — вы не узнаете в этом рассвирепевшем Гнвоерке из недр Икеи милую и добрую Катю со смешной заколкой-Пеппой) и написала четкое и последовательное письмо сотовому оператору. И тут же, чтобы подтолкнуть его, позвонила.
Из разговора с представителем разозлившей стороны Катя узнала, что никакого заявления она не писала и вообще наверняка сошла с ума или наелась грибов. От неожиданности Катя превратилась из несуществующего животного обратно в Катю, перескочила через несколько теоретических стадий и сосредоточилась на принятии.
Дальше события развивались стремительно по принципу «шесть старушек — рубль, а рублей всего пятьдесят восемь». Катя написала новое заявление, сфотографировала его на айфон, на тот же айфон она запечатлела бейджик специалиста по принятиям заявлений Изольды Лопуховой, пояснив, что она не звезда инстаграма, а просто, по мнению коллег Изольды, сходит с ума.
Специалист Лопухова оказалась женщиной трепетной, поэтому лично взялась за расследование Катиного дела. Под грохот клавиатур соседок-зиночек и шелест защитной пленки, которую всем салоном наклеивали незнакомой бабушке на телефон-нокию, Изольда вошла в базу.
— Видите ли, Екатерина, — тревожно произнесла она, едва войдя.
Все тут же побросали бабушек и сгрудились у компьютера коллеги.
— Видите ли, Екатерина, — повторила специалист Лопухова в звенящей тишине, — ваш номер зарегистрирован на другой паспорт. Он тоже ваш, но другой.
— То есть как это — другой? — удивилась Катя, выронила ручку и стала прямо с пола звонить человеку, который точно не сошел с ума и вообще не должен ошибаться.
И когда уверенный человек-муж сказал, что никогда на его памяти у Кати не было другого паспорта, она без тени сомнений сообщила Изольде, в которой уже успела разочароваться:
— Ерунда! Быть такого не может! У меня всю жизнь один паспорт был.
Специалист по принятиям посмотрела на Катю без прежнего тепла.
В этот момент со счета списался еще один рубль.
Под ледяным взглядом Изольды Катя нервно пролистала свой документ гражданина туда и обратно, уронила, и, подняв за что попало, с удивлением обнаружила штамп о смене паспорта на странице, которая никогда и ничего не значила.
Не веря своим глазам и выругавшись от неожиданности, Катя снова перескочила несколько стадий и твердо остановилась на принятии факта, что двадцать пять ей уже исполнялось.
Специалист Лопухова с пониманием и сочувствием улыбалась ей вслед, когда, написав очередное заявление, в этот раз — про смену паспортных данных, грустная Катя, включив зачем-то фонарик, покидала салон сотовой связи.
Улыбалась и старушка с нокией, к которой вернулись все молодые специалисты. Даже яблоко Кате дала, антоновку.