«Вы за мной ходите». Безобидные по отдельности слова объединились в остриё и пропороли живот Илье Сергеевичу. Он наткнулся на них неожиданно, с размаху, как бывает, когда разгоняешься в тёплой прибрежной воде — и напарываешься на острый подводный камень. Секунду назад наслаждался стремительной силой, разрезая тугие волны, — и вот скрючился недоумённо, глядя, как кровь просачивается сквозь пальцы, бурым пятном расплываясь по воде. Море только казалось голубым. На самом деле оно было жёлтое. Как её глаза: прозрачные сразу после ободка и темнеющие разводами возле зрачка.
Илья Сергеевич выбежал из-за угла узкой террасы — и дёрнулся, едва не коснувшись рукой её коленей. Она сидела на перилах, подобрав под себя загорелые ноги.
«Вы за мной ходите», — спокойно повторила она.
Кровь молотом стучала в висках, он старался, но не мог перевести дух, безуспешно подыскивая нужный ответ. «Мне надо видеть вас», — остриё глубже вошло в тело, и он с облегчением выдохнул, согласившись с ним. Разом выложил к её коленям, что околдован и покорён. Он болен, да, он всё же заболел этой страной с её недобрым морем и высохшей землей. Он пропал, как в западне, в этом дворце, сотканном из лестниц, тупиков и обрывов. Застрял там, среди морских звёзд и бескрылых грифонов. Он готов ехать с ней на любые экскурсии, карабкаться по жаре на стометровый акрополь, скользить по каменным ступеням, рискуя свернуть себе шею или получить солнечный удар. Он отправится с ней куда угодно, только, ради бога, пусть она объяснит, как устроен этот чёртов лабиринт: он провёл вчера там целый день, но так ничего не понял!
Она рассмеялась и мягко спрыгнула с перил: «Чтобы понять, как устроен лабиринт, нужно или погибнуть в нём, или поселиться». Каштановые волосы, собранные в хвост, отливали золотом и казались тёплыми от солнца. Илья Сергеевич сдерживал выдохи, чтобы не развеять едва ощутимый аромат дикого винограда, прозрачный, сладкий, свежий.
«Я хочу побывать там снова», — отступил он на шаг назад. Её внимательный взгляд никак не ладил с выражением лица. Оно постоянно изменялось, словно волна, то пробегала тревожная рябь, потом появлялись лукавые ямочки, то внезапно застывало: «Лабиринт водит по кругу. И постоянно возвращает в центр. А попасть в центр — значит встретиться с Минотавром». Илья Сергеевич отвёл глаза: «Ну, мы найдём с ним общие темы для разговора. Я как-то не верю в быков-людоедов». «Тогда на рассвете. Не проспите», — она кивнула, быстро развернулась и скрылась в холле отеля. Белые лямочки на точёных плечах, блестящий хвост, летящий в сторону от каждого шага.
«Какие у неё ладони? — вдруг пришло ему в голову. — Мягкие, жёсткие, тёплые?» Илья Сергеевич уже изучил три одинаковые родинки на запястье, впадинку между тонкими ключицами, маленькие непроколотые мочки ушей. Он хоть и знал уже, как быстро и бесшумно она двигается, возникая из ниоткуда, но всё равно вздрагивал, обнаружив её слишком близко. Он помнил её характерные интонации, удерживая в голове целые фразы о богах и руинах, которые потом повторял про себя, пытаясь воссоздать выражение лица её в тот момент, движения губ. Вот интересно, что бы он почувствовал, взяв её за руку, когда разглядывал бы и трогал подушечки её пальцев?
2.
Камни, что подбрасывало море, стали другими.
Раньше его взгляд выхватывал ровную, обточенную до блеска, белую гальку.
Илья Сергеевич придирчиво выбирал самые круглые среди круглых и самые белые среди белых. Но сегодня оптика почему-то сбилась, и ему всё больше попадались угловатые, неказистые, с кривыми бочками и прожилками. Он выуживал их из воды, проваливаясь по щиколотку в песок: один угольно-чёрный, неожиданно оттягивающий ладонь, второй длинный, бежевый с белыми кругами, похожий на запелёнатого младенца, третий был вовсе как ломтик колбасы, розовый с жиринками.
На их фоне этот белоснежный выглядел совершенным.
Без единого пятнышка, гладкий и плоский, этот камень, стоило только взять его в руки, предъявил два изъяна. С обратной стороны по нему шла червоточина — терракотовая жилка, плавно с края опускающаяся и потом так же плавно поднимающаяся с другой стороны, словно выстроенная синусоида. Когда Илья Сергеевич смыл с камня песок, то обнаружил ещё один изъян: ближе к краю его словно просверлили насквозь.
Сжимая камень в ладони, Илья Сергеевич прислушивался. Шорох волн, хруст гальки под чьими-то шагами, обрывки пустых разговоров, свист ветра, налетавшего неожиданно и так же внезапно стихавшего, — все звуки, к которым он уже привык за несколько дней на острове, как будто изменились. Или дело было не в звуках? Внутри обнаружилось какое-то трудноуловимое ощущение, словно обрывок воспоминания, неясного, но полностью меняющего настроение. Он с досадой почуял: случилось что-то не то. Стал ворошить память, искать, что именно и когда? Не сейчас. Давно. Очень давно. Может, в тот промозглый октябрьский вечер? Ему тогда так надоело мыкаться по съёмным квартирам, что он остался у Оленьки, такой тёплой и сговорчивой, показавшейся вдруг родной. Или позже, когда их научную лабораторию расформировали, и он устроился преподавать биологию спортсменам? Или уже в тот бесконечный первый день пенсии, когда его — доцента, с почётом выпроводили с кафедры и вручили насупленного чугунного быка?
Только сейчас, проваливаясь в прибрежный песок, чувствуя, как пенится и шипит вода, легко стучит камешками по ногам, зарывая его всё глубже, он вдруг подумал, что попал совсем не туда.
Что где-то пропустил свой поворот. Промчался мимо. Не заметил.
На берегу Илья Сергеевич разложил сокровища на полотенце сохнуть и вытянул из края панамы бечёвку. Продел её в отверстие белоснежного камня и повесил на шею.
3.
Экскурсионный автобус быстро наполнялся.
Парочка разговорчивых французов просыпали грассирующие согласные по салону, семья поляков угнездилась, шипя, на заднем сидении, а лучезарные китайцы просто кивали любому, кто задерживал на них взгляд. Наши заходили обстоятельно: сперва оглядывали всех сидящих, потом занимали по восемь мест разом и зычно кричали на весь автобус находящимся снаружи: «Каать! Ну сколько можно тебя ждать! Булочки, булочки взяла?» Румяная Катя активно пролезала боком, задевая всех рюкзаком: «Да взяла, взяла, и фруктов прихватила».
Илья Сергеевич с Оленькой устроились на переднем сидении сразу за водительским креслом— Оленьку укачивало. Красавец водитель в ослепительно белой рубашке укрылся в тени автобуса. Оттуда он безошибочно отбирал своих пассажиров из вялого потока разморенных туристов. Илья Сергеевич зевал от духоты и надумывал уже было подремать, когда услышал над ухом голос: «Похоже, вы любимчик богов, если нашли такой камень». Илья Сергеевич недоуменно вскинул голову, потом посмотрел на свой камень, висевший на бечёвке поверх рубашки, потом снова вверх и уже не отводил глаз.
Она заглянула в него сверху, словно в окно кукольного дома, с изумлённой полуулыбкой. Скуластое живое лицо, лёгкий загар, фирменная косынка экскурсовода на гибкой шее, узкие запястья без браслетов и часов. «Почему?» — всем телом повернулся Илья Сергеевич и даже свесил ногу в проход. «Камни, подобные этому, находят на раскопках только в одной местности, но раньше их можно было встретить и на побережье, — она провела пальцем по камню. – Вот это — символ. Рога посвящения». — Она посторонилась, пропуская последних туристов. Дверь закрылась и автобус тронулся.
Илья Сергеевич сразу забыл и про сон, и про газету с кроссвордами. Он смотрел.
Автобус почти отвесно полз по узкой дороге, обвивающей песчаную гору. Внизу остались поля, изрезанные дорогами на многоугольники, редкие одинокие домики, а вокруг — сухая трава, выжженная солнцем, и закрученные узлами стволы оливковых деревьев. Илье Сергеевичу показалось, что вот сейчас должны вынырнуть из-за поворота две глыбы, охраняющие дорогу к дворцу. Когда глыб на месте не оказалось, он не сдержал удивления: «А где камни?»
«Вы видели гермы на фресках?» — остановила свой рассказ Мелия — так она представилась сразу, как автобус тронулся.
«Не знаю, наверное», — запнулся Илья Сергеевич.
«Они исчезли ещё во втором тысячелетии до нашей эры», — улыбнулась она и продолжила.
«А как они исчезли?» — Илья Сергеевич улучил момент, когда группа разбрелась по квадратному внутреннему двору дворца.
«Минойцы полагали, что, владея морем, они владеют миром. Смотрите: во дворец ведёт широкая лестница, вокруг него нет ни рва, ни крепостных стен. Они не ожидали со стороны моря врагов. Но, как оказалось, морем владели вовсе не они. В один миг остров был погребён стометровой волной, пришедшей от вулкана на острове Тира. Раскалённый пепел смертельным дождём обрушился с небес. Большие камни взлетали в воздух, разрываясь на куски. В полной, кромешной темноте. Тогда, видимо, и пропали ваши гермы».
Илья Сергеевич хотел слушать её бесконечно, но одновременно с этим испытывал неловкость. То ли от её изучающего взгляда, то ли от странного ощущения, что она знает о нём то, чего не показывает. С ней он чувствовал себя неодетым. И неготовым к этому. Ощущение и будоражащее, и неприятное одновременно.
Поэтому когда группа снова окружила её, он стал просто фотографировать всё, что видел.
Он снимал эти странные, расширяющиеся кверху красные колонны, световые колодцы, прорезающие все помещения насквозь до нижних этажей, водопроводные каменные трубы, фрески, украшавшие стены тронного зала, чудовищ с птичьей головой на львином туловище, застывших по обе стороны каменного трона.
А у него получалось: тонкие щиколотки, схваченные ремешками сандалий, прядь волос на медовой коже, упругая ложбинка спины, начинающаяся между лопаток и угадывающаяся дальше под невесомым платьем.
Мелия, стоящая как хозяйка посреди этого великолепия.
4.
«Елла! Стоит ли жить, если не можем выпить за то, чтобы нас похитили прекрасные девушки!» — сокрушённо развел руками седой грек, глядя на Илью Сергеевича, у которого Оленька только что отняла амфору для вина.
По стенкам амфоры карабкалась извиваясь виноградная лоза, следом бежала полуобнажённая женщина и, наконец, появлялся преследователь, сатир с козлиными ногами. «Древнегреческий кинематограф», — хозяин медленно поворачивал перед ним сосуд, усмехаясь в прокуренные усы. Немолодой и матёрый, он смахивал на пирата, длинные волосы были собраны в хвост и перехвачены несколькими резинками. В его таверне полно было таких амфор с тонкой росписью: чёрные силуэты на красноватом глиняном боку сосуда, сверху и снизу обрамлённые повторяющимися узорами. На одних были вьющиеся побеги, на других — морские звёзды и осьминоги.
«Настоящая греческая керамика оживает, когда её берут в руки. Попробуйте, Минос не предложит вам подделку», — понизил он голос и подмигнул Илье Сергеевичу. Сосуд был тёплым и тяжёлым, гладкие бока ладно легли в руки.
На эту таверну они наткнулись прямо за поворотом у оливковой рощи. Экскурсионный автобус лихо развернулся и вытряхнул, как из карманов, в облако пыли пригоршню голодных туристов.
Одним боком таверна, словно улитка, притёрлась к скале, выставив наружу двор с овальными стенами из песчаника. Воротами служили врытые в землю огромные глиняные кувшины — пифосы. Илье Сергеевичу и Оленьке понравились и домашние клетчатые скатерти с зажимами по краям, и потолок из ветвей дикого винограда, просеивающий солнечные лучи, и большой ажурный фонарь с цветными стеклами, висящий над входом. Они замешкали на просторной террасе, выбирая, где бы сесть. «Ясу!» — из глубины таверны к ним, словно к старым друзьям, уже выходил довольный хозяин.
Ещё перед отъездом Оленька составила список блюд, которые им непременно нужно было попробовать. И вот теперь Илья Сергеевич скучно жевал резиновое щупальце осьминога и думал, что котлеты всё же вкуснее. Он ещё пытался ухватить то утреннее ощущение, сформулировать его, и тогда, быть может, выдернуть из себя, словно занозу.
Стены таверны были обиты дубовыми досками, а в их нишах стояли десятки сосудов разных размеров и цветов. Они-то и спасли Илью Сергеевича от осьминога. Он долго крутил ту амфору, что показал ему Минос, задумчиво поглаживал изогнутую шероховатость ручек, простучал пальцами ритм повторяющихся узоров, пока Оленька не прильнула к нему, укрыв сзади словно шалью. Обняла, продавила подбородком плечо, задышала в ухо: «Илюша, ну что ты – какое может быть вино с твоим холециститом! Сходил бы лучше посмотреть, где автобус, я что-то никого из наших не вижу!» Илья Сергеевич вздохнул, вернул амфору хозяину и отправился на поиски. И разумеется, заблудился. Перепутал коридоры – вместо того, чтобы выйти, куда-то вошёл.
Сквозь жаркий, наваристый воздух он сначала разглядел скалу, которая заменяла собой одну из стен. Вдоль другой стены выстроились холодильники, сквозь прозрачные двери были видны бесконечные ряды банок и бутылок. Сухонькую старушку в коричневом халате почти скрывали булькающие на плите кастрюли. Казалось, ей приходилось взлетать, чтобы загружать туда горы нарезанных овощей. Она ловко управлялась с ножом, бросая короткие взгляды туда, где нетерпеливо постукивала крышка.
«Эфхаристо», — прошелестела она, увидев непрошенного гостя, и заправила выбившуюся седую прядь под чёрную косынку. Яркие смоляные глаза жили на её лице отдельно от всего остального, высушенного солнцем до невесомости. Тронь — рассыплется, дунь — улетит. Быстрый взгляд скользнул уж было мимо Ильи Сергеевича, неловко переминающегося на входе, но вдруг метнулся обратно и с разгона вонзился ему в грудь.
«О-Тромерос! Охи, охи! — запричитала она и замахала руками, – Периптэро! Фантазма, фантазма!» – её палец указывал точно на камень, висевший на шее Ильи Сергеевича. Она продолжала что-то быстро и страстно говорить, кивая головой, но он сумел разобрать только выражение страха на её лице.
«Она говорит, что вам срочно нужно положить это туда, откуда взяли, — перевёл Минос, возникший за спиной у Ильи Сергеевича. – И ещё вам пора», — он стал настойчиво подталкивать его к выходу, загораживая спиной клубы рассерженного пара, что вырвались из-под крышки и поднимались уже к самому своду.
«Но как это, что это значит?» — запричитала всполошившаяся Оленька.
«Извините, вам лучше уйти прямо сейчас», — напирал Минос, разом утратив всё дружелюбие.
«А как же счёт, а как же десерт?» — не сдавалась Оленька.
«Всё, всё, извините. Верните это обратно, пока не ещё поздно», — он резко отодвигал перед ними стулья, стараясь не смотреть на Илью Сергеевича.
Они уже были снаружи, когда Илья Сергеевич очнулся и успел выкрикнуть свой единственный вопрос:
После неприятностей этого дня Илья Сергеевич чувствовал себя неспособным общаться и вообще никого больше знать не желал. Поэтому после заката он спрятался в шезлонг у самой кромки воды и просто слушал шуршание волн, ставших уже невидимыми.
«Даже если ты далеко ушёл по неправильной дороге — поворачивай!» — голос, раздавшийся из соседнего шезлонга, подбросил его от спинки и заставил напряжённо всматриваться, вытягивая шею.
«Что, простите?» — переспросил он темноту сбоку.
«Песня, слышите?» — в соседнем шезлонге послышалось копошение, из глубины выпросталась рука и показала на море. Довольно далеко от берега виден был очерченный огоньками силуэт яхты, и с неё действительно доносилось заунывное пение.
«Как вы разобрали слова?» — тщетно вслушивался в незнакомую речь Илья Сергеевич.
«Когда слабеет одно чувство, остальные его обгоняют. И потом, ведь чем меньше смотришь — тем больше понимаешь. А с годами ночи становятся такими длинными», — голос тёк ровно, медленно, сопровождаемый ритмичным позвякиванием. В соседнем шезлонге в полной темноте вязали. Спицы чуть поблескивали.
«Если вас не затруднит, подержите, пока вы здесь, а то я его всё время роняю». Илья Сергеевич наугад протянул руку, и в его ладони оказался плотно свитый клубок шерсти.
«Теперь вы сможете найти выход отовсюду, даже если повернёте не туда», — улыбнулся голос.
«Есть такие лабиринты, из которых не выбираются», — покачал головой Илья Сергеевич, вспомнив вчерашнюю экскурсию.
«По собственной воле, голубчик, исключительно по собственной воле. Вы видели когда-нибудь лабиринты с запертыми выходами? Вот и я — нет».
«Не всем нужен выход, — неожиданно для себя сказал Илья Сергеевич. — А Люси вот всегда выбиралась. Давным-давно, ещё в прошлой жизни, мы проводили опыты с приматами. Месяц, представляете? Всего месяц ей понадобился, чтобы обучиться языку жестов. Мы с ней разговаривали. За выполненные задания они все получали ломтики банана, но Люси не очень-то хотела бананы. Ей просто нравились сложные задания, она старалась за интерес, чувствуя настоящий азарт. Поэтому она всегда выбиралась из лабиринтов. А остальные…»
Илья Сергеевич на этом замолчал, недоумевая, почему именно сейчас – сколько лет не думал, не вспоминал. Люси вдруг, странно как. Клубок в его руке повелительно дёрнулся.
«Простите», — сказал он и слегка расслабил нить.
«А вы за что?» — раздался ровный голос.
«В смысле, за что?» — не понял Илья Сергеевич.
«За что вы сами будете искать выход?» — нить снова нетерпеливо дёрнулась.
«Ах, это. Похоже, уже ни за что. Ни голода, ни азарта», — Илья Сергеевич запрокинул голову – на огромном небе подрагивали звёзды, прокладывая непонятные, неинтересные маршруты.
«Значит, вы всё же подвели себя. А самое печальное — подвели богов, которые наблюдают», — стук спиц прервался, и клубок в его руках замер.
«Слушайте! — вдруг вскипел Илья Сергеевич, — вот не надо приплетать сюда высшие силы! Что за прихоть у здешних – повсюду видеть богов!»
Он сбросил клубок, выскочил из шезлонга и заходил вдоль берега, тяжёло хрустя галькой.
«А где же их ещё видеть, как не в их собственном доме?» — усмехнулся шезлонг.
«Да полно, что же это такое! Вот ответьте мне, сколько нужно богов, чтобы организовать всё это: вчера на экскурсии по дворцу я заблудился в лабиринте и едва не сорвался в колодец. Потом нас занесло на совершенно ровной дороге, и мы чуть не врезались в скалу. А сегодня меня накрыло оползнем, да-да, не смейтесь: видели вдоль дороги сетки, набитые камнями? Так вот, ровно тогда, когда я проезжал под одной из них, она прорвалась — и булыжники покатились вниз! Едва успел вырулить. И ещё, как только мы познакомились с Миносом, одна кухарка словно спятила: набросилась на меня, всё требовала, чтобы я выбросил камень…» — Илья Сергеевич стоял у кромки воды подбоченясь и загибал пальцы, пересчитывая урон, нанесённый ему в эти два дня.
«Камень?» — перебили его.
«Ну да, белый кругляш на берегу нашёл», — потянул он тесьму из-под рубашки.
«Один», — последовал мгновенный ответ. Илья Сергеевич направился было к шезлонгу, показать камень и заодно рассмотреть своего собеседника, но замер на месте.
«Что один?» — недоумённо развернул он свою ладонь, словно ожидая увидеть в ней другой ответ.
«Вы спросили — сколько богов. Один», — с яхты уже не доносилось ни звука, спицы давно остановились, и даже волны перестали шептаться. В этой неожиданной тишине Илья Сергеевич спиной почувствовал, как море словно готовится. Вот оно подобралось, отпружинило и вдруг как швырнуло в него такой волной, что закрутило и почти сбило с ног. И пока он запахивался и отфыркивался, вода, шипя уже вползала обратно. Илья Сергеевич выругался, отряхнулся, включил фонарик в телефоне и посветил в соседний шезлонг. Он был пуст. Только клубок шерсти лежал на продавленном сидении. Илья Сергеевич взял клубок и завертел головой — тьма была почти непроглядная. Побежал вдоль берега, попробовал позвать, понял, что не знает, кого. Остановился.
Слишком тихо было, словно в ста метрах не шла ночная курортная жизнь, никто не пил и не танцевал, не влюблялся и не ссорился. Он словно в каменный колодец провалился. Скользкая крупная галька под ногами. Старые каменные стены, осыпающиеся песком. Немые. Словно в лабиринте.
«Что за чёрт», — Илья Сергеевич почувствовал, как по телу пошла мелкая дрожь. Не в состоянии стоять на месте, он сначала пошёл наугад, ведя рукой по стене, потом побежал. Лабиринт словно подстраивался под него, поворачивал и выпрямлялся, не давая наткнуться на стену. Бежал, пока мог, пока не закололо в боку, пока не кончился воздух, и выдохи с хрипом вырывались из пересохшего горла.
«Забери меня отсюда!» — вспомнил он отчаянную жестикуляцию Люси. «Забери меня отсюда!» — он сначала подумал, что не так понял, что она забыла слова, живя в заповеднике, куда они с огромным трудом, всеми правдами и неправдами, устроили её после окончания экспериментов. Она очень быстро освоилась и даже стала верховодить в своей стае. Он подумал, что не так её понял, но она продолжала это повторять, снова и снова. Илья Сергеевич как мог успокоил её и уехал. Не увозить же её с обезьяньего курорта.
Через неделю она погибла, сорвавшись с дерева.
И тут он понял. В этом каменном мешке, сидя у стены, больно впивавшейся в лопатки, хватая воздух ртом, он понял всё про безнадежную невыносимость рая. И завыл, заскулил внутри себя от собственной тупости, от бессилия всё изменить.
Поднялся с трудом, обдирая костяшки пальцев об камень, и побрёл обратно. Он больше не хотел покоя, он хотел стометровой волны, которая приходит раз в пятьдесят лет, чтобы разбить о камни, вывернуть наизнанку и отпустить на волю. Он хотел гирлянды цветов и световые колодцы, летучих рыб и львов с птичьей головой, хотел умереть под слоем вулканического пепла и воскреснуть. На рассвете – полосатом, словно тигриная шкура, когда лучи едва начинают проглядывать сквозь облака. Он хотел моря, обнимающего и бьющего камнями по ногам, эту воду, поднимающуюся к горлу.
«Забери меня отсюда», — взмолился он, захлебываясь и выпуская из рук ненужный больше клубок.