ОКНО
Горячий вкрадчивый огонёк промазывал оконные рамы, стёкла, заваленный подоконник. Гудели потемневшие от наружного холода занавески. Натикивали часы.
— А если я скажу тебе нет? — телефонный разговор накрапывал в кухонной тишине, прерываясь звуками дребезжащего холодильника, сливного бачка, обёртки от шоколада, отщёлкивающего на убыль свечного воска.
— То есть, лучше врать? — попутные ночные звуки оголились, — Полин, вот что ты несёшь?.. Полин, ты можешь успокоиться? Полина! — жгучий огонёк забарахтался в липком парафиновом вареве. Потух. — Ты можешь успокоиться? Полин, пожалуйста, ты можешь нормально говорить?
Он поднялся со стула, прижимая телефонную трубку к левой щеке, подошёл к плите, нарыл в склянке для окурков шершавый коробок. Прокрутив его через пальцы, вытащил три свежие палочки — осина, липа, тополь — с зажигательными головками. Чиркнул. Спички зашептали колючими язычками.
— Я тебе что сейчас должен ответить? — удерживая свой заглохший бас на уровне солнечного сплетения, он поднёс огонёк к тлеющему фитильку. Комната затрепыхалась выкриками маленького света. — Нет!
— Полин, я не могу орать, как ты. У меня все спят, — спотыкнувшись о свой опрокинутый тапок, он подошёл к двери и затянул её потуже к проёму. Выплеснул в раковину остывший липовый чай, поменял телефону ухо и сел обратно, на связанный поясами от старых пальто немецкий осиновый стул. От нервного мужского веса стул натужно заскрипел в ответ.
— Ты можешь вот сейчас меня послушать, постараться услышать именно то, что я хочу сказать и... Полин... Полин, успокойся, а? Полин!..
Сбросив поспешные гудки, он выбрал последний номер, чтобы перезвонить. После двух тяжёлых гудков звонок оборвался. Вскочив со стула и спотыкнувшись о перевёрнутый тапок ещё раз, он набрал беспокойный номер снова, затем ещё. Гудки обрывались.
Сдавливая телефон в правой ладони, он подошёл к окну и, скрутив руки, прислонился задницей к подпирающей подоконник плите. Сквозь ночное стекло прозябал обомлевший от холода двор, закляксанный гущей скорченных тополей и ороговевшего снега.
Под кожей дребезжало в такт намораживающему лёд холодильнику. Дышалось тяжело и быстро. Из тьмы за окном он начал выпутывать слова, собирать их в простые и сложные фразы, которыми он заполнит экран телефона, отправит и будет ждать.
На карниз упала капелька тающего с крыши снега. Потом ещё одна. Он отрывисто вздохнул и затих.
В кухонной тишине остались только отсчитывающие утро часы.
Спустя тридцать минут, сбросив трубку на мёрзлый подоконник, он сел на скрипящий от усталости стул и принялся что-то шептать угомонившейся свечке.
В подъезде послышались открывшиеся соседские двери — в утро.