— Вроде одна. Честера не слышно — значит, без Мишки. (Вздыхает).
— Ну всё…. Сейчас накатит с тоски и про нас вспомнит.
— Погоди дрожать. Не дыши-ка.
(прислушиваются)
— Всхлипывает?
— Нет, спокойна. Сапоги расстегнула, в угол кинула. Куртку прямо на кровать, слышишь шорох? На пол сползла.
— Устала, бедная.
— Конечно, устала, двенадцатый час ночи. Опять, наверное, отчёт делала, пока охранник не выгнал.
— Ну всё. Сейчас накатит, чтобы расслабиться, и про нас вспомнит.
— Ты опять за своё? Трухлявый параноик.
— Боюсь, правда, боюсь. Совсем я выдохся (пауза) Как ты думаешь, она на работе… того? Нарушает обещание?
— Нет, держится. Мы бы почувствовали, не совсем же мы нюх потеряли? Возвращается — пахнет старым вагоном, мокрыми листьями, грязью какой-то уличной. Бывает, что и бомжами — это если в метро на спальное бомжовое место присесть, но чтоб никотином — ни-ни.
— А позавчера?
— Позавчера на ней был Кэмел, и явно чужой. А к нему на пару одеколон незнакомый. Не Мишкин. (пауза) И не Сашкин. Но пришла пьяная в дым, это да. А-а, так суббота ж была, Катька за ней заезжала. За приключениями дорогими мотались. Зажгли, девочки.
— Чтоб Катька за дорогими? Не смеши — бумага треснет.
— Я Катькин Винстон чую, ещё когда она в лифте едет. А в субботу Катька была отмытая, надушенная и всё стучала каблуками по кафелю.
— Ох, не люблю я Катьку — липкая, как смола. Доводит нашу до колотуна, утешительница.
— Да, Катька не фильтрует — всё по-честному жжёт. А наша после Катькиных приходов сама не своя. Таблетки глотает и траву вонючую в кастрюльке заваривает.
— Ага. Помнишь, сожгла один раз кастрюльку? До копоти. Ох, затушил бы я эту Катьку…
— Ну так она ж прима!
— Бывшая прима! А сейчас кто? Тлеющая свеча, к тому же оплывшая.
— Тссс!
— Что там?
(прислушиваются)
— Звонит кому-то.
— Мишке?
— Ага, ему.
— Тон голоса? Жалобный? Игривый? Жёсткий?
— А у нашей бывает жалобный? Что ты выдумываешь-то? Она ныть по-ментоловому не станет. В крайнем случае, в надменность поиграет, губки свои накрашенные подожмет и сухо так «Счастливо, пока».
— Ох, не напоминай про губки!
— Да что с тобой? Сморщился, как салфетка!
— Она меня однажды… губками этими… но передумала, убрала. Взяла себя в руки. Кремень!
— Воля у неё железная, это правда. Мозги есть, образование, харизма. И почему она до сих пор не в парламенте или не в законодательном собрании?
— Связей нет, папу выкурили из администрации.
— На чем погорел?
— Подставили. Факт взятки доказать не удалось, но, как известно, нет дыма без огня.
— Да, не у дел папа оказался. И она тоже как-то потухла. Из мужа всю энергию высосала, друзья сами рассеялись. Одна Катька вот никуда не девается.
— А был же бизнес когда-то, колечки красивые делала. В «Вог кафе» зажигала.
— Она и бизнес потом продула. На пепелище осталась. Теперь cидит без гроша, одна, в съёмной квартире на окраине. Работу вот нашла адову. Но чем себя занять, не знает: фитнес там, спорт, диеты — этим уже переболела. А как с Мишкой связалась — себя не помнит. Всё прикидывается, что она тонкая, лёгкая, безвредная. Но характер-то не спрячешь — ядовитый у неё характер.
— При такой жизни будешь ядовитым.
(пауза)
— Затяжной какой-то разговор у них.
— Что там? Что?
— Плохой у неё голос, вот сейчас прям очень плохой. Сиплый и просительный. Но не робко-просительный — замирающий и дрожащий от возможного отказа. И не просительно-капризный — шантажный, понукающий и с тяжёлыми металлами. А знаешь… такой отчаянно-просительный, на грани истеричного визга. Как у приговорённого, когда он понимает, что надежды нет. Когда всё теряет смысл.
— Точно с Мишкой говорит?
— С Мишкой.
— Может, этот кент приедет всё-таки?
— Не приедет. Дело табак, разговор закончила, в ванную идёт.
— Что будет?
— Закрылась. Воду включила.
— Сейчас про нас вспомнит. Или маме позвонит?
— Нет. Мама уехала лечиться.
— Как уехала? Она ж тут была, дня три назад. В ящиках копалась, в шкафу, в столе.
— А знаешь, что искала?
— Нас! И ведь не нашла!
— Дурак ты набитый. Что мы! — она наркоту искала. А может быть и свои брильянтовые серьги. Ну и проверяла, нет ли каких документов на кредит. За дочкой следить надо: падкая на всякую дрянь, авантюристка.
— Ох, что будет, что будет!
— Не дрожи так, рассыпался уже весь. О, вышла из ванной, сюда идет. Тихо, а то спалимся.
Оля зашла на кухню, с мокрых волос капала вода. Достала с полки тяжёлую бутылку, налила полбокала. Выпила как лекарство. Но хотелось не забытья — хотелось просто паузы.
Она выдвинула нижний ящик и на самом дне быстро отыскала золотистую пачку с заломленными краями. В ней уже больше года лежали две сморщенные сигареты. Когда-то она твёрдо пообещала себе бросить курить. Но не всё ли теперь равно? Что моя жизнь, подумала она, безучастно ругая себя за патетику. Черновик, набросок… эссе.