ЗДЕСЬ ВОДИТСЯ ТАЙМЕНЬ
День был пасмурный, тихий.
Акимов аккуратно прикрыл за собой калитку, прошёл по цементной дорожке к дому. У крыльца сбросил дорожную сумку на жухлую траву, присел на скамейку. Расстегнул ворот шинели, вынул коробку «Беломора».
Не торопясь тянул папироску, между затяжками вдыхал острый прелый дух поздней осени, сквозь неряшливую паутину яблоневых веток смотрел на серое матовое небо. Душа его была покойна и строга.
Своё возвращение он придумал давно: другие, скажем, собирают большие компании, напиваются, пляшут и дерутся, а он не так. Он объявится тихо, без суеты и бестолковой спешки, будто и не уходил на два года. Он даже дембельские не растратил, все принёс в дом — до копейки. Виделась ему в собственном поведении взрослая мужская зрелость, ощущалось прочное понимание бытия. Он и жизнь так проживёт: крепко, добротно, делово.
Докурив, привычно сунул гильзу в жестяную банку. Под оконной балясиной нащупал ключ, вставил в скважину, распахнул дверь. В прихожей снял шинель, ботинки, и так всё это поставил-повесил, чтоб мать с порога поняла: сын вернулся.
Вот такой сюрприз.
Пуще прочего Акимов стосковался по самым обыденным радостям гражданки. Смешно вроде, но больше всего, прямо-таки до дрожи в коленях, ему хотелось поставить чайник на плиту. Понимаете, не чаю выпить, а зажечь конфорку и поставить на неё чайник.
Чайник стоял на плите — белый с высоким прямым носом, сбоку эмаль чуть отбита и проступает черная грунтовка. Акимов сунул в рот папироску, снял крышку, поставил чайник под кран. Вода с шумом полилась в покрытое накипью железное нутро. Наполненный чайник он определил на большую конфорку. Чиркнул спичкой по шершавой боковинке коробка. Сера вспыхнула, выбросила клубок пахучего дыма, Акимов ткнулся папиросой в огонёк. Аромат горящей спички прошёл через крепкий табак, пропитал его своим вкусом. Акимов с удовольствием затянулся, провернул вентиль, вспыхнул газ и синими лепестками обхватил желтоватое дно.
Пепельницы не было, он полез в сервант за блюдцем. Поставил перед собой фарфоровую тарелочку, выпустил носом дым, стряхнул пепел. И тут же в серванте увидел две стопки почтовых конвертов, наверное, мать разбирала бумаги да оставила. В одной были его письма из армии, их он узнал сразу по почтовым маркам.
Он взял вторую стопку. Писем было всего семь. С недоумением перебрал пожелтевшие конверты, узнавая на лицевой стороне как будто свой почерк. Чепуха... Не может этого быть, он эти конверты впервые в жизни видит. Потом, однако, разглядел адрес отправителя: город Белый Яр, улица… индекс… Адрес получателя… Акимову Диме.
Наугад вытащил одинарный листок в клетку, покрытый с обеих сторон нервным убористым почерком:
«Здравствуй, сынок! Пишу тебе с нового своего места жительства. Нашу бригаду перебросили на строительство города Белый Яр. Пока что это не город, а посёлок, который стоит на реке Обь. Это очень большая река, в сто раз шире Ахтубы. Я уже побывал на рыбалке. Здесь водится таймень — большая и очень вкусная рыба…».
— Таймень… — произнёс вслух Акимов. — Здесь водится таймень.
Отец писал ему письма. Отец писал, а мать, значит, прятала. Не выбрасывала, хранила, но и читать не давала. Вот такой сюрприз.
Глаза прыгали по строчкам:
«…так много комаров, что без специальной мази нельзя выйти на улицу. Нужно мазать все участки кожи, не скрытые одеждой. На рыбалке, когда насаживаешь червя, кончики пальцев остаются без мази, и комары кусают прямо в подушечки. Чешется ужасно. Сынок, напиши мне, как ты учишься, что проходишь в школе. Твоя мама говорит, что ты не хочешь мне писать. Конечно, я виноват перед тобой, но я тебя люблю и очень жалею, что не могу быть рядом…».
— Я же не знал, — забеспокоился Акимов. — Не знал же…
Пятнадцать лет назад они сидели на скамейке. Отец курил, наполнял белыми клубами мыльные пузыри, а Димка трогал их пальцем. Пузыри лопались, и сизый дымок, почувствовав свободу, улетал к небу, растворялся в солнечном воздухе. Отец говорил, что скоро уедет на север. Димка не очень-то волновался по этому поводу, потому что дни были долгими, и было их впереди бесконечно много. Лишь увидав отца с чемоданом у двери, он почувствовал жестокий ледяной ужас. Мать пыталась его держать, но он вырывался, хватал отца за ноги, захлёбывался рёвом и повторял: «Папочка не уходи! Папочка, не уходи!»
Отец объявился через шесть лет, когда Димке было уже двенадцать. Привёз огромный самосвал с красной кабиной и синим кузовом. Испёк пирог с рыбой. Мать усмехалась, мол, вишь, каков стал: раньше-то макароны сварить не мог, а клюнул в копчик жареный петух, так и пироги печь научился. Потом Димка сел за уроки. Родители пили водку, говорили всё громче, и в конце концов разругались.
— Это мой сын! — кричал отец. — Я имею право!..
— Право?! — ядовито шипела мать. — Я тебе покажу право!
— Ребёнку нужен отец!
— Где ты был шесть лет, отец!
— Ты сама… бу-бу-бу, ду-ду-ду… алименты!.. — яростно бубнил отец.
— Ду-ду-ду-ду жить с твоими блядями?! Бу-бу-бу! — вторила мать.
В конце концов, мать распахнула дверь в его комнату. Лицо перекошено, в пятнах:
— Отец уходит, — объявила она срывающимся голосом. — Иди прощаться.
Отец бросил с порога:
— Жди меня, сынок! — и хлопнул дверью.
Мать с того дня стала дёрганой, всё время пытала Димку, с кем он хочет жить, попрекала будущим предательством, дескать, бросишь мать, уедешь к отцу. Димка злился на её дурацкие страхи, ломаным баском заверял, что никуда от неё не денется, и не нужны ему никакие севера.
Следующий конверт был тугим, плотным. Из него выпал чёрно-белый снимок: отец стоял на берегу небольшой реки. На тыльной стороне выведено: «Это я гуляю по берегу Казыма».
«Здравствуй, сынок! Во первых строках своего письма хочу поздравить тебя с новым годом. Расти большой, не будь лапшой, слушайся маму. Недавно я повстречал Деда Мороза. Он подарит тебе…».
— Ото ж хуль конечно, прямо задарил всего… — зло прошептал Акимов.
Он собрал письма, прихватил спички и вышел вон. Старая бумага вспыхивала весело, испускала особый запах горелых фотографий.
— Здесь водится таймень, – напевал Акимов. — Здесь водится таймень.