Родителей не выбирают,
а я – выбрала.
Пришла, говорю – устала
быть неодетой, невымытой,
ходить без пупка,
без пелёнок, вообще – ходить.
Хочу, говорю, заново –
спать на женской груди,
дышать влажной кожей, кричать красным ртом,
покрыться не пóтом – молозивом, а потóм –
как скажешь. Послушаюсь.
Он и ответил:
– Так слушайте.
У вас будет девочка. Ксюша.
***
Кем я стану, если вырасту?
Надо подумать, что я умею.
Срываю траву для кузнечиков,
сочиняю каждому имя,
кормлю мягких игрушек с ложечки.
Набираю к себе в живот
всех увечных, неосторожных.
И живот всё растёт и растёт.
Я люблю свою животную ношу
и в жару её напою,
отделив от морской воды пресную.
На шнурке вокруг шеи ношу
ключи от Царствия Небесного.
***
Я бегу вприпрыжку.
Новая забава:
ноги от земли – выше.
Пусть меня не поймают
Яков, Фаддей, Симон,
дядя Петя сторож,
у меня квартира
с окнами на горы,
с окнами на речку
и на поле боя:
сделаю осечку,
кто-то меня догонит.
Падаю, коленки
в земле и землянике.
Влажные ладони,
важные ошибки.
Может быть, ушиблась,
может, показалось.
Поднимаюсь. В поле
уже никого не осталось.
Линия горизонта
толстая, словно шина.
Платьице тяжелеет,
пятятся Яков, Симон,
сторож идёт навстречу.
– Здравствуйте, Андрей выйдет?
– Нет, – отвечает, – не выйдет.
И зазвенел ключами.
– Нет, – говорю, – подождите.
Я пойду за вещами,
я побегу лучше к маме,
нет, я поеду к маме,
на чёрной широкой шине,
по дикому-дикому полю,
и даже сквозь землянику
сторож меня не догонит.
***
если долго смотреть сквозь надпись "не прислоняться",
то можно увидеть, как папа влюбился в маму,
как мама тебя полюбила ещё до того, как ты оказался зачатым,
ещё до того, как тебя вынимали - слепое, громкое, мокрое существо,
резали пуповину, складывали на бок, на живот, на спинку, на маленькое крыло
ещё до того, как кузнечики жили в банке, плечи в осоке,
мелкая пыль в рюкзаке,
ещё до того, когда ты вдруг стал высоким, невидимым горизонтом,
играющим во дворе.
вбежать на последний этаж, где, на лестничной клетке,
стоял, запыхавшийся, под звонком,
там пахло домашним творогом и молоком,
и тени слетали с перил, как яблоки с синей ветки,
вдоль которой ты едешь и смотришь сквозь белую надпись напротив
и ждёшь, когда двери откроют, тебя разделив поровну,
и после – как будто – ни дома, ни детства, ни маленького крыла, ни творога,
но – выход на правую сторону.
***
1.
где ты,
красная моя шапочка,
головная боль напряжения,
начало стихотворения?
ни отрезать
ни поправить
ни зашить
для личного преображения
частного богослужения
против общественного движения
зачем тебе реки вот такой ширины?
зачем тебе горы вот такой вышины?
не надо.
2.
отвечала красная шапочка:
и пускай у тебя большие руки
и пускай у тебя большие уши
и пускай глаза у тебя большие
но зубы
зубы
не успею подумать про горы
не успею подумать про реки
сяду ближе - и ты проглотишь
как проглотила бабушку
маму папу
посадила всех в сказочное стихотворение
чтобы потом приходили охотники, дровосеки,
поднимали плечи с волшебными топорами,
потрошили тебе живот:
вот и бабушка, мама, папа
и нарядная, красная шапочка
все невредимые, целые
но зачем
тебе стихотворения такой высоты
зачем тебе стихотворения такой ширины
не надо
3.
и так лежу на белой простыне,
из живота течёт всё, что осталось
от девочки.
и чем быстрей течёт,
тем лучше заживает кожа,
тем медленнее девочка растёт.
ах сколько шапочек осталось на кровати:
тончайших детских шапочек нетканых.
под ними роднички
прозрачнее чем реки
затылочки небесной ширины
я вас укрою,
шапочки,
большими этими руками.
я подвяжу вам ленты,
шапочки,
большими этими зубами, там,
где сонный треугольник, там,
где кожа тоньше, чем запачканная простыня,
такая тонкая,
что страшно ненароком защипнуть,
и я прокладываю пальцы
между бантиками,
между узелками.
еще чуть-чуть, чуть-чуть
и отпущу.