КАРДИОЛОГ
Тёплый дождик висит на улице, тёплый, но грустный — сентябрь. Вот в мае и в ледяной ливень весело на душе – впереди целое жёлтое лето. Хотя в маленьком кафе даже уютно от пасмурного света в огромные стёклины окон. Кирпичная кладка в интерьере, горят зелёные колпачки ламп над барной стойкой, кофе-машина негромко, запах булочек с корицей, колготки плотные надо купить, ну, здравствуй, осень. Две высокие девушки прошуршали пакетами к диванчикам у стены, блестящий тренч на круглую вешалку рядом, куда бы зонт, лавандовый раф, пожалуйста, ой, и коньяк буду, ты будешь коньяк?
— Она, главное, лайкать не лайкает, а в комменты лезет, типа отметилась такая. А про лайк якобы забыла… бесит.
— Да ладно тебе про неё. Скажи лучше, где вы с ним познакомились? —вторая девушка окинула подругу далёким ревнивым взглядом.
Первая помолчала немного, остреньким носом в меню.
— Где-где, да всё на той же помойке, — отмахнулась. — На сайте, конечно.
Тоня усмехнулась: вот и она там же познакомилась с мужчиной, которого ждёт, хорошо это она про помойку, и коньяк бы сейчас не помешал. Тоня волновалась: на этот раз рыба шла крупная, она даже представляла себе эту замечательно-крупную сверкающую рыбину, бьёт сильным хвостом по доскам палубы. Хирург-кардиолог, в город приехал из Питера, поднимать кардиоцентр, званий по горлышко, она даже не старалась запоминать, моложавый, загорелый, богатый. Жена, дизайнер по интерьерам, осталась в Питере, дети взрослые уже, потому он жил один в просторной корпоративной квартире с видом на собор. На сайте фото не было, и имя другое, ну так все женатики делают. Потом только, после двух недель переписки, он прислал ей свою фотографию. Ох, этот хирург – она будет очень стараться ничего не испортить. Ну, не совсем же дура: промолчит, когда про Гумилёва, а если уж никак, то будет с интересом расспрашивать, название книги в телефон запишет, или что там Гумилёв писал, это их трогает, этих заумных. Главное, быть обаятельной и искренней. «Мне по гороскопу в мае замуж, всё, никаких, сорок три, уже не до шуток», — смешила она себя.
У Тони тёмные глаза и золотистые локоны, почти натуральный цвет, необычно очень, кожа фарфоровая — не красивое, а прекрасное лицо, так ей один сказал. Ещё стать, рост, вот только полновата, и задницу раскормила, они все и бегут из-за задницы, не перезванивают потом — надо сейчас не вставать до последнего, пока не влюбится совсем. Розовая улыбка, пальчики в колечках, смех грудной особенный — ничего, ничего. При такой внешности быть одной — все удивляются в салоне.
Вот он.
Она подняла к нему своё прекрасное лицо, здороваясь, нежный кулак под подбородок. Залучилась тёмными глазами, беззащитная. Сразу увидела, что нравится очень.
— Здравствуйте, Тоня, — он возбуждённо пододвинул кресло, подался к ней.
Как-то интеллигентно подался, не то что тот придурок два года назад, уронил тяжело локти на стол, взгляд свой в неё засадил, всё нутро взбаламутилось, не вышло ни черта, два года на чмо убито.
— Что-то невероятное, — коснулась она букета в крафте.
«Из до-ро-гих», — отпечатала в голове. Опять разволновалась — не упустить бы. Услышала, как громко замолчали соплячки на диванчике, разглядывая их. Одна зашипела: «Вот ты марсала спрашивала. У него джемпер».
Тёмно-вишнёвый джемпер, брюки цвета беж, развёл ладони над меню — «Вы красавица». Знаю, милый. Вслух Тоня застенчиво благодарила.
Он, конечно, сразу предлагал ей встретиться — мужчины нетерпеливы. Не скрывал, что ему нужен секс и здесь на сайте он именно поэтому — а где же ещё искать девушку в чужом городе. Милую постоянную Тонечку, вот именно о ней он мечтал в это одинокое лето.
— Да ладно, — писала она в ответ. — У вас в клинике, наверное, на каждом этаже по медсестре и докторше.
Он отвечал, что у него уже не тот статус, намекая, что несолидно ему на работе этим заниматься, ну, а что — выглядело правдиво. Потом Тоня навела справки и через знакомую медсестру узнала, что её хирург перетрахал полкардиоцентра пять лет назад в такой же длительной командировке. Правда, в этот приезд с девушками не замечен, очень достойно себя ведёт. А ведь пел ей, что ему важнее качество, а не количество. Она упрекнула его, он моментально откликнулся: «Так потому и полцентра, что качество важнее, а так бы весь центр пришлось». Она расхохоталась — как же он ей нравился! И да — себе, конечно же, приписывала его хорошее поведение на этот раз.
Со встречей она тянула, цену себе набивала, он, послушный, уже не торопил, вроде даже с удовольствием писал и писал ей каждый день. ВечеромТоня по нескольку раз перечитывала дневные разговоры: так мило писал, нежно, какая молодец она, почти ни разу нигде не прокололась —только однажды он попросил не привешивать ему смайлики и наклейки, шутил, что староват вглядываться в лица этих Колобков. Смешно.
Пару раз в начале переписки отправлял ей книги в pdf, она горячо благодарила, и даже прочитала в одной из них три страницы, удивляясь, что всё понимает и ей даже нравится.
Он писал, что, кажется, влюбился — она пожимала плечами «то ли ещё будет». На «ты» перейти не захотел, когда она предложила: за месяц уже можно было. Начал огород городить: хрупкое «ты» не выдержит груза моего обожания. Несколько раз это сообщение перечитала. С придурью он, конечно, но красиво.
От Тони не укрылось, что первое очарование вдруг сбежало от него.
— Давайте ещё кофе? — он поднимает глаза от меню.
Она знала этот чуть-чуть растерянный скользящий взгляд — старовата. Он словно любуется издалека, а сам морщины посчитал. Ну приврала она в своей анкете насчёт возраста, а кто там не врёт. И «ещё кофе» означает, что передумал он насчёт ужина, вернее не понимает, как дальше. На малолеток за её спиной уже два раза взглянул.
Она задвигалась вдруг, рассмеялась:
— Сейчас пока к тебе шла, мальчик с девочкой навстречу, представляешь…
Рассказывала, как он идёт и сверху этой своей девочке талдычит… Тоня открыла «заметки» в телефоне:
— Щас погоди, — коснулась его руки мимолётно. — Так вот талдычит: «Воздушные жиклёры вместе с топливными регулируют оптимальную работу карбюратора…», а девчонка висит на нём, голову задрала и так влюблённо ему: «Прикоооольно».
Тоня рассказывает историю раз восьмой. Её оживление выверено, а руки красиво летают.
— Как ты это запомнила? — изумляется он.
— Я специально для тебя! Бежала и как попугай твердила, здесь уже записала и то не всё, — хохочет она. — Жиклёр же, правильно, жиклёр?
Двое смеются в маленьком кафе — это так объединяет.
— Тонечка, пойдёмте ужинать! Что мы здесь делаем?
***
Историю эту она слышала от Светки Подлесной три года назад на встрече выпускников. Главное, до того, как Светка с ней вылезла, Прохоров ухаживал за Тоней. Уже мурчал ей на ушко «к тебе или ко мне». А тут Подлесная со своей историей, она, правда, потом ещё много чего рассказывала, но Тоня помнит, что именно на этой первой глаза Прохорова засияли в сторону болтливой Светки. Нет, Тоня тоже со всеми смеялась, но вот, чтобы так резко переметнуться, она вообще не поняла. Через полгода они поженились, Прохоров с Подлесной. Слов мальчишки она, конечно, тогда не запомнила. Между прочим, Тоня сообразила, что их можно заменить любой чушью технической, научной, нашла в компьютере про жиклёр, не дура.
Эх, побольше бы таких историй, реально же спасают, но где их взять.
Он протянул руку к её плащу, чтобы помочь одеться. Она встала и, повернувшись к нему спиной, почувствовала, как он там внутренне ахнул на её размеры. Опять замолчали девицы на диванчике, ударило в лопатки недоброй тишиной. Ещё и ростом он меньше, но поздно, милый — ужинать.
***
— Всё, я решила убрать свою анкету с сайта. Не могу больше — козёл на козле, — мрачно высказалась маникюрша Людмила, подплёвывая табачную крошку с губы.
Тоня молча улыбалась, кивала головой, соглашаясь. Они курили на крылечке салона, залитом последним низким солнцем, тихо вокруг, только звук ножниц за спиной, и яблоко сорвалось с ветки, стукнуло, покатилось в траве. Тоня счастливо прикрыла глаза — ну и пусть осень, ей больше не страшно.
— Я с вас умираю, девушки, — администратор проносит мимо бисквит из булочной. — Утром мы анкеты убираем, потом весь день в телефонах шебуршимся между записью, что уж вам там пишут — не знаю, но к вечеру уже будете друг другу ногти красить, укладочку, и по новой. То я вас не знаю…
Девушки смеются, Людмила протягивает Тоне «Орбит» — будешь? Тоня качает головой. Как же ей хочется рассказать о вчерашнем вечере. Но она с самого начала, как познакомилась со своим кардиологом, решила молчать, чтобы не сглазить. Она догадалась, что судьбе нужна жертва, нельзя всё время просить и просить, и ничего взамен. Вот и платит молчанием целый месяц уже. За её сдержанность отдадут ей его с потрохами, так загадала.
Вчера из ресторана поехали к нему. Как по нотам всё – консьерж отвернулся, когда они вошли в подъезд, подсвеченный собор в окна, джаз еле-еле ворочается, по всей квартире запах арбуза и виски. Тоня элегантно поджала ноги на белом диване, она где-то читала, что если вот так с ногами — это знак доверия мужчине, ну и как призыв что ли.
— Главное, у меня написано в анкете, что я умею и люблю вязать, — это они столкнулись с Людмилой у полок с химсоставами. — Каждый второй, каждый просит меня что-нибудь ему связать. Это что за идиотизм?
Руки в боки у Людмилы, Тоня пожимает плечами.
Нервные клетки дохли сотнями, виски пили как воду, дрожали и кривлялись светильники по стенам. Он был повсюду на ней, занял каждый её зефирный сантиметр — загорелый, мускулистый, ни жиринки, ну и что, что ростом меньше. И она, чуть ли не первый раз за последнее время, не стеснялась своих белых полных бёдер. Наоборот, ей казалось, что это так по-женски, так волнующе, не то что буратиньи ножки-палочки, косточки высушенные. Каким же другим, удивительным становится секс, когда включается сердце, а оно точно включилось ещё в ресторане или даже раньше, в письмах. Нет, не секс, ей вдруг понадобилось здесь другое слово, не такое плоское, всегдашнее, надо подумать какое. Потом лежали оба с закрытыми глазами, умирали от счастья. Ей хотелось разлиться по нему всем своим бело-розовым цветом, вжаться, затекла щекой во впадинку у ключицы.
— Льнёшь? — улыбнулся он.
— Льну, — подтвердила.
Даже диалоги непривычны, отрывисты, словно в умном «другом» кино, где всё неспроста.
Вот как расскажешь об этом Людмиле, если её первый вопрос всегда: «А кто он по гороскопу?», и лоб хмурит сосредоточенно? «Хотя это важно, конечно», — вздыхает Тоня.
— Как ты так шторину прожёг? — потому что взглядом уткнулась.
— Не говори, — ответил он, не открывая глаз. — Что теперь хозяйке скажу, не знаю. Пепельница на подоконнике стояла, сигарета там, чек кинул, и всё… сквозняк же, дверь балконная открыта всё лето.
Тоня, приподнявшись на локте, рассматривала дыру. Рассуждала, что у него в японских шторах легко одно полотнище заменить, они же все из разных тканей, тут делать нечего, а потом в стоимость аренды всегда заложены поломки всякие.
— Думаешь? — он открыл один глаз.
На самом же деле она уже всё решила со шториной этой: снимет её незаметно, остальные пять штор-ширмочек расправит по оконному пространству, он даже не заметит. Дома у неё кусок ткани, по цвету идеально, даже улыбалась уже, представляя его изумление «когда успела».
Он точно переживает из-за дыры: потом снова подошёл к окну, приподнял штору двумя пальцами:
— Совсем страшно, да? — сморщил нос, разглядывая. — Слушай, мне вставать в шесть. Вызову тебе такси, ладно?
Она немного расстроилась, но виду не подала. Быстро сообразила, что зато успеет соседку шторой озадачить. Ах, как же ей хотелось его поразить — влюбилась она. Дотронулась бархатным взглядом:
— Ну конечно.
Поднялась красиво, зевнула — никто и не собирался здесь оставаться.
Чёрный ветер взметнул с тротуара первое золото листьев, ещё незлой, ещё нет. Он протянул над её коленями деньги водителю, улыбнулся белозубо: «А можно полояльнее к девушке?». Тот отвернулся в окно, заворчал, как разбуженный пёс - сто лет в обед мне ваша девушка.
— Пока, — одними губами.
Трепетали, падая, листики, поблёскивая в фонарном луче, он поднял ворот плаща, руки в карманах. Строго и таинственно проплыла в окне мимо.
***
До дома Тоня не дотерпела: через пять минут схватилась за телефон, отстучала ему «уже скучаю». Улыбалась в тёмный вечер, ожидая, когда тренькнет эсэмэска.
— Сделайте потише, пожалуйста, — это чтобы ответ не пропустить, хотя песня её любимая, «Алмаз твоих драгоценных глаз». Может, он в ванной? Близость, вот оно, не секс – близость. Тоня так обрадовалась этому найденному слову, такому возвышенному, ей теперь хотелось вспоминать о них только через него, удивительное, сложное. Она вдруг поняла, что стоит на пороге совсем другой жизни. Хлопнула дверцей машины.
Ошеломлённая.
Первым делом к соседке со шториной, чтобы та не уснула. Уже у себя, скидывая туфли, набрала, что всё в порядке, доехала мол, ку-ку. Он откликнулся: «Я сплю, малыш». Тоня притворно закатила глаза: ну вот, типа получил своё – ещё вчера до часу переписывались. Но через минуту уже желала ему сладких снов, и пусть она ему приснится, и целует-прецелует, в животик, вот куда она его целует, напечатала, мелодично хихикнув. Тоня знала, что он сейчас попросит поцеловать его не в живот, а ниже… так уже было сто раз, ещё до встречи. Платье с треском через голову, прислушивалась, чтобы не пропустить ответа, но телефон молчал.
Поставив локти на стол, она задумчиво повисела над его экраном, отщипывая виноград из вазочки.
— Можно подумать, — приговаривала в зеркало ванной, снимая макияж. — Спи, ладно. Чё такой скучный…
Рано утром извертелась в постели. Он взвёл в ней такую пружину, которая неторопливо раскручивалась, окатывая воспоминаниями, от которых трепетала, шевелились внутри какие-то ласковые шёлковые водоросли, вот только отложенный будильник снова запел.
— Солнышко моё, здравствуй! — ещё из постели набрала влюблёнными пальчиками.
Чиркнула спичкой у окошечка колонки — распустился газовый цветок, трепыхался остренькими лепестками. Тоня ждала воду погорячее, чтобы плеснуть в подмышки, но спохватилась вовремя: какое там, вечером наверняка к нему, надо в душ лезть, хоть и холодно. Дом был старый, пленные немцы строили, такой двухэтажный особнячок с высокими потолками. В сумрачной ванной застоялся запах газа, плесени и влажных серых полотенец, ну, не сохнет ни черта. Тоня скинула халат и, наткнувшись на своё тело, задрожала: в мозгу возникла беспокойная рябь «господи, хочу его», пощекотала нервы и, набирая силу, волной обрушилась вниз.
Подпрыгнул телефон на стиралке:
— Доброе утро, милая, — слово подпалило Тоне щёки, сладко крутануло в животе. — Спасибо тебе за вечер. Ты потрясающая женщина.
— То я без тебя не знала, — горделиво проворчала она, с усилием перекидывая ногу в ванну. — Главное, так официально.
Закрыв глаза, улыбалась под горячими плётками струй, вдруг поняла, что любит его, больше не получалось обходиться без этого слова, невозможно без него перелистывать вчерашний вечер, лупила вода по коже: люблю-люблю, вкус мятной пасты во рту.
Красиво пела в утренних топлёных лучах, отдирая железной щёточкой трёхдневную сковородку — ласково качала на неё головой — теперь, небось, каждый день придётся готовить, это ужас, но ничего не поделаешь.
На светофоре из окна автобуса Тоня пристально разглядывала девчонку с бумажным стаканчиком в руках. Она обаятельно усаживалась в автомобиль, заляпанный первыми листиками рябины. Дымок от кофе, пар изо рта, ключи, пакеты, ну вот, наконец-то, включила зажигание, запела, затанцевала в окне. «Ну, замуж-не замуж, но машину он мне купит!» — приговорила кардиолога.
***
Только утром получилось быть небрежной. К полудню уже ластилась, так как не писал вовсе: на её три сообщения ответил, что страшно занят. Она не очень вникала в его график: обходы, утренняя оперативка, плановые операции, диагностические, консультации — просто помнила, что до трёх лучше его не трогать.
Но на круглых настенных часах уже полшестого, а телефон — мёртвый, чёрный, рядом на тумбе. Страдала, что не потыкать проверочно в экран из-за перчаток латексных. Какая болтливая у Людмилы клиентка, рот не закрывается:
— Я к нему в мобильный, а там, веришь, всё засрано фотами этой твари Иры, и так она, и сяк, на солнце, и в георгинах, отовсюду её кривые зубы торчат. Люсенька, не слишком вызывающе этот цвет?
Тоня вмешивает оксид в краску плоской кисточкой. Так яростно, что и маникюрша, и её подопечная поворачивают в её сторону удивлённые лица. Да пошли вы обе — не верю, не верю, что сбежал. Вспоминала, о чём шептал вчера в постели, её серёжка постукивала у него во рту — успокаивалась.
Торопясь, нанесла краситель на волосы клиентки, скользнула покурить, на улице снова за телефон схватилась: «Бедный мой, устал, наверное, как собака? И не выспался? Тогда не мешаю больше, чтобы отдохнул». Без всяких поцелуев там — чтобы и красиво, и холодком ему повеяло. Уронила телефон в карман рабочего фартука, прищурилась в тёмный шелест деревьев. Он ответил почти сразу: «Спасибо, милая!»
Скотина какая. Тонино сердце заныло. Не заметила, как вторую сигарету прикончила.
— Да убьёт кто-нибудь эту муху наконец, — заорала через полчаса в зале.
Дома скорбная лежала в темноте с открытыми глазами. Весь вечер он торчал на сайте, не стесняясь ни капельки, насмешливо светил ей в сердце он-лайн огоньком. Она написала там два раза, но нет, ничего. Тоня нащупала телефон у подушки. Села в кровати, прерывисто дышала, не решаясь никак. Но потом вдруг с весёлым отчаянием, точно зная, что он не может на это не ответить, потому как кобель, отстучала: «Он у тебя такой красивый, сладкий…». Взвизгнула, отправив, забралась под одеяло с головой. Смеялась там нервно. Телефон почти сразу откликнулся. Скобка-улыбка была там, скобка-улыбка. Ничего больше.
***
Три дня ожидания, гнева, внезапного бессилия остались позади. Три дня её жалких эсэмэсок — и так и эдак цеплялась за него ускользающего. Вечером на четвёртый Тоня зашла на сайт знакомств под другим именем: у неё был второй аккаунт специально вот для таких мудаков. Теперь этот аккаунт предстояло превратить в профиль прекрасной незнакомки, на которую бы запал старый козёл. Тоня подготовилась: надела шерстяные носочки — дует по полу, навела себе крепкого чая, блюдце с маслянистым курабье под рукой, сжимала мышку, как винтовку.
О, она всё продумала! Долго разглядывала страничку его жены в соцсетях, смотрела в смеющиеся карие глаза: красивая. Беспощадно призналась себе, что он всегда с нежностью писал о жене, изумлялся, как она выглядит в свои пятьдесят — значит нужно точно такую же, молодую только. Фотографии подбирала любительские, смазанные по теперешней моде, никакой постановочной чуши. Он однажды так хвалил Тоню за её фото на сайте, что не тупые салонные, а очень естественные – ага, откуда деньги-то лишние на это: бусы там, мундштук, ей бы пошло, с граммофоном многие сейчас. Долго копалась — нашла девчонку: высокая, кареглазая, рот уверенный, с блестящей каштановой гривой, даже такая же горбоносенькая, как его жена-дизайнерша. Тоня тщательно отобрала для неё музыку и книги со страничек тех, кто шутил в его комментариях под совместными фотками: друзья, видимо, и интересы должны совпадать. Из его плейлиста утащила Рахманинова и Дэвида Боуи. Тоня пыхтела не зря — вскоре страничка незнакомки выглядела безупречно: никаких ужимок, вкус и лёгкая ирония. С экрана смеялась очень живая, знающая себе цену, страшно сексуальная особа.
— А ты как думал? — шептала уже в ночи, удовлетворённо разглядывая кареглазую выдумку. — Трахнул и побежал дальше? Не выйдет, мой дорогой, со мной так не получится.
Ну, конечно же, он клюнул — всего-то пару раз сходила к нему на страничку и всё, готово дело. А разговоров-то развёл — кисель вишнёвый. Восхищался её фигурой, волосами, выбором кино, кто бы сомневался. Тоня наоборот была немногословна: проколоться боялась. Когда не знала, что отвечать, просто замолкала, исчезала. Тогда он, подстёгнутый её сдержанностью, начинал писать ежечасно. Отмечала с горечью, что всё его слова на этот раз – о высоком, льстил безбожно, о своих настроениях много писал, о том, что дубы умирают красивее других деревьев, пламенея редким ржавым оттенком, ни слова о жене и о сексе, как с прежней Тонечкой. Не понимала, ранит её это или наоборот, вообще запуталась, кто она теперь.
С книгами и музыкой она справлялась, да и с фильмами тоже. Пробегала по диагонали рецензии в интернете, находила там несколько слов человеческих, даже втянулась в эту историю. Заливался соловьём «такой необычный взгляд». Иди сеть почитай, дурачок, польщённо улыбалась Тоня. Иногда, когда не находилось нужных статей, пытала Петечку, брата хозяйки. Известный на весь город мастер-стилист, работал у них по четвергам, для привлечения клиентов в их занюханный салон во дворах. Петечка, гей-интеллектуал, искренне, но бессмысленно восторгавшийся Тониной нежной красотой, охотно отвечал на все вопросы.
— Только сильно не умничай! Одним словом давай, — выпытывала Тоня про модный джаз-бэнд.
Петечка глубокомысленно мычал, взбивая чужие локоны.
— Весьма остроумно, — изрекал наконец. — Это хорошо, хорошо так о музыке, не сомневайся.
— Ладно, — помедлив, соглашалась Тоня, записывала.
А однажды, в муторный дождливый четверг, прилетело к ней очередное заумное: «Сегодня только дома в пледе, с ромом, глинтвейном, мистика, готика, Любовник леди Чаттерлей».
— О, господи, — простонала Тоня.
Нет, общая картина ясная: кто бы спорил — в дождь только дома и сидеть. И то, что он о фильме каком-то поняла, но вот, как попасть в ноты, да и на работе не погуглить этого любовника, что там к чему. Она махнула рукой, решила и не отвечать вовсе: через часик напишет что-нибудь другое уже. Но Петечка, пристраивая зонт у порога, вдруг обмолвился:
— Утро не назовёшь романтическим… — передёрнулся, как от лимона. — В такие дни нужно сидеть у камина где-нибудь за городом, читать Голсуорси. Кофейник медный на плите, у ног собака грязная.
— Что ж не помоют? — удивилась Людмила.
Петечка заливисто хохотал, а Тоня усмехнулась, какая же всё-таки дураэта Людмила. И да, главное, что она схватила схожесть разглагольствований, и Петечкино красивое про собаку, в принципе, тоже понятно. Два раза переспросила о Голсуорси, и вот он достойный ответ: что лучше не дома – нет, в такой день надо за городом, ну и так далее, и про собаку, и про писателя, всё ввернула. Он затрепетал — родственные души, то-сё.
Тоня сделалась ещё более плавной, мягкой. Говорила вежливо, негромко, думала над словами, как, если бы он был рядом, репетировала себя будущую. Положив пряди на фольгу или состав на волосы, улыбалась клиенткам в зеркала «всё, сидим ждём, журнальчики листаем». Людмила за Тониной спиной приставляла к голове ладошку-корону. Но Тоня плевать хотела и даже на крыльцо ходила теперь без Людмилы — о чём с ней курить. Убаюканная этой осенью, снова влюблённая, не понимая, куда идёт, но шла, гордясь собой чрезвычайно. Сначала тем, как ловко всё придумала, нашла лазейку, интонацию, чтобы вернуть обидчика, уронить на колени, но потом все эти статьи, музыки, фразы проросли в ней её придуманным образом, перемешав, затуманив реальность. Гордилась до слёз, что растёт, что внутри неё идёт неустанная работа, ведёт её к какому-то неведомому совершенству, что всё не зря, все её прежние мучения, и скоро-скоро ей за всё отплатится.
***
Она пришла заранее минут на пятнадцать. Торговый центр только что открылся: одна-одинёшенька в проходном неуютном кафе, вой кофемолки, алюминиевая тоска стульев скелетиками вокруг, пусто, гулко. Это он настоял на встрече перед отпуском: они улетали с женой на Бали почти на три недели и Новый год прихватывали. Он умолял, твердил, что сойдёт с ума, если не увидит её наконец, не дотронется. Она, испугавшись этой долгой разлуки, согласилась, но уже почти перед самым отлётом.
На столике стынет американо, белый молочник, пакет подарочный. В пакете штора и коробка с одеколоном дорогущим: она не знает, зачем купила его десять минут назад.
— Британский люкс, — с гордостью высказалась девушка в бутике, перевязывая коробку атласной чёрной ленточкой.
Вот он.
Снова розовый кулак под щёку, от волнения тошнило. Он вбежал через стеклянные двери, разгорячённый с мороза, какой-то молодой, дублёнка нараспашку. Улыбался издалека, вглядываясь в неё, вглядываясь. Узнав Тонечку, оборвал взмах руки, замедлился, брёл по пояс в серых стульях.
— Привет, — хрипловато.
— Здрасте, — Тоня кокетливо перенесла кулак под подбородок.
Оба молчали. Улыбаясь, Тоня показала глазами на стул рядом. Он запротестовал: бегу, мол, на встречу. Озирался по сторонам. Тоня ахнула внутри: во дурак-то — до сих ничего не понял.
— Как дела? — вдруг сел.
— Лучше всех, но никто не завидует, — она постаралась рассмеяться, серебристо, нежно, развернуть этой мелодией его взгляд от входа.
Не оценил — улыбался отстранённо, одним уголком рта. Она вдруг увидела, что он тяготится ею. Это было так оскорбительно. Она не знала, чего ждала, к чему шла всю осень. По-разному всегда в голове крутилось: на первом месте, конечно же, чтобы понял, чего она стоит, вон как всю его нудятину щёлкала, чтобы восхитился, обалдел. Если нет, то просто как месть, что ли…
— Я попозже, — это уже официанту, сжимал перчатки в кулаке.
Попозже он! Гнев ударил Тоне в голову. Она поднялась, чувствуя, что на лице выступили пятна, перекинула пальто через локоть:
— Ты случайно не Лидию ждёшь? — вышло немного базарно.
Он вздрогнул, медленно повернул к ней растерянное лицо. Как-то просел сразу, состарился, смотрел на неё болезненным взглядом.
— Это тебе… подарочек, — дунула себе на чёлку. — От меня и от Лидии. С Новым годом.
На улице, зажав коленями сумку, надевала пальто, бормоча в ледяной воздух «ну, а как ты хотел-то». Тоня успокаивала себя, что в принципе всё прошло неплохо, эффектно даже, как по щекам отхлестала. В автобусе сжимала в кармане телефон, доставала его поминутно.
Она порхала между мойкой и своим креслом, каким-то особым крылатым движением укутывала клиенток в пеньюары, смеялась Петечкиным шуткам и даже ходила курить с Людмилой, усмехаясь на неподвижный телефон «ну, ну».
Но по пути с работы у неё оборвалось сердце, когда обнаружила, что он убрал свою анкету с сайта. На ватных ногах шла от остановки к дому, лепил мокрый снег.
Из приоткрытой соседской двери обыденно тянуло жареной картошкой с луком. Тоня нащупала бороздку на ключе. Вздрогнула от телефонного звонка — нет, не мой.
— Алё, наконец-то, — взвился ликующий голосок юной соседки. И уже тише. — Ну и что, что час назад. Ты моя радость… знаешь?
Тоня скользнула в свою квартиру. Бережно закрыла дверь, чтобы все замочки. Осела медленно на пол в пакеты, в мокрый зонт, некрасиво сморщилась и зашлась на вдохе в начале рыдания.