БАБОЧКА
Глеб Павлов возвращался домой поросшей пыльным клевером тропинкой, неторопливо перекатывая в голове недавнюю беседу с другом. Иногда нечаянно что-то выговаривал вслух и затихал, занятый звуками собственного голоса. Он бы посидел ещё немного, но время было позднее, выпито было несколько бутылок лёгкого вина, и разговор шёл беспечный, путаный, оставлявший в голове обрывки невысказанных мыслей, что, впрочем, было не так уж и важно, ибо вечер был тёплым и благоухал распаренными цветами липы. Временами Глеба нагоняли озарения, и тогда он останавливался, чтобы справиться с неожиданностью и значительностью умозаключений, а глубокое чёрное небо придавало его размышлениям особую торжественность и смысл.
«Кто бы мог подумать, что крестоносцы окажутся под стенами христианского города? Пилигримы жертвовали многим, чтобы отправиться к Гробу Господню ...»
Знакомая улочка удобно выстилалась под ногами, ветер носил сладковатый запах, огибая дома с погасшими окнами. На ступеньках подъезда почти у самой дороги сидела тень, неровная и щуплая как девчонка.
— Привет! Выпить хочешь? — сказала тень приятным хриплым голосом и отхлебнула из горлышка. Глеб потёр лоб рукой и присел на разогретые ступеньки.
— Не хочу сейчас.
— Ты за рулём? — улыбнулась тень.
— За штурвалом.
«Занятно, — думал он, — только что я торопился домой». И увидел мир откуда-то сверху — повсюду светилась ночь, а от травы подымался молочно-изумрудный пар.
На чёлке и щеке тени лежали рваные пятна света, но она этого не чувствовала.
— Тебя как зовут?
Она опустила голову, и негромко бросила вниз, будто бы своему ботинку.
— Тётя Надя.
— С чёго это ты тётя? Сколько тебе?
— Пятьдесят два. Курить есть?
— Не курю...
«... бабочка взмахнула крыльями ... и Константинополь пал ... разорвана паутина невидимых связей, торговых путей ... мир стал другим, по Днестру пошли генуэзские галеры...»
На локотке заблудилась отставшая от стада божья коровка, косолапо развернулась и отползла к прозрачным пальчикам.
— И что ты тут делаешь?
— На арфе играю.
— Что-то случилось?
— Ничего.
— А чего тут сидишь?
— Думаю, — легкая хрипотца царапала по горлу, как засахаренный мёд. — Я учёная.
— Какая ты?
— Учёная. Лобачевский мне грит: — Надька! Ты производную поменяй минусом на плюс и будет тебе ништяк.
Глеб пожевал горьковатый черенок.
— И что такое производная?
— Ноль на бесконечность.
— Да? А я слышал, это предел отношения приращения ...
— Ноль на бесконечность!
— Я понял.
— Убирайся в Израиль!
— Хорошо.
Запели сверчки, и по небу поплыли скорпионы и медведицы.
— Уходи отсюда.
— Слушай, что ты тут сидишь и пьёшь «Спикушор» из горлышка?
Тень изменилась в лице и нехорошим голосом поинтересовалась:
— А откуда ты знаешь, что «Спикушор»??
Глеб улыбнулся.
— Бывает что-то дешевле?
«... мир стал другим ... в княжестве Молдова изменился характер монетных кладов... Кишинёву непременно нужен памятник дожу Дандоло ...»
— Надька, ты чего хочешь от этой жизни?
— Покурить.
— А ещё?
— Ещё покурить. Ты пидор?
— С чего ты взяла?
Надька спрятала бутылку в сумку.
— У тебя кошка есть?
— Кошка?? Нету.
— Ну и чёрт с тобой.
Глеб вдруг вспомнил, что утром собирался зайти в университет.
— У тебя какие-нибудь деньги есть?
Она посмотрела на ботинки и мотнула головой. Даже если деньги и были, вопрос прозвучал несколько неучтиво.
— На, возьми — тут сотка.
Тень взяла бумажку и зажала в кулаке.
— А ты?!
— У меня есть. Положи в сумку.
— Много, у меня заберут.
— Разменяй, купи себе сигарет.
Тень подумала и запихнула купюру в лифчик. Он улыбнулся — правильно. Надька схватила его за голову и ткнулась губами в шею — будто бы собачка лизнула в затылок. Глеб осторожно потрогал тень за голову — волосы были невесомыми как пух.
— Пойду я.
— Куда?
Он задумчиво вытянул из зарослей голенастую травинку:
— Туда. Будь здорова.
— Пока.
« но мир стал другим не в день падения Царьграда, а двумя годами раньше, когда венецианский дож Энрико Дандоло тайно встретился с маркизом Бонифацием Монферратским ... эффект бабочки ... что знало об этом христолюбивое воинство?.. что знал об этом Петру I Мушат?.. и что знаем мы о потайных механизмах нашего мира?»
Из-за угла под фонарь вышли двое мужиков в замызганных спецовках, похожие на сантехников или монтёров. Тот что поближе, был сутулым и морщинистым, с пегими космами, отбрасывающими тени в разные стороны. Он негромко матерился, толкуя о чём-то своём: «я говорю ему — нельзя закусывать водку конфеткой!». А другой, почему-то взмокший, степенно нёс под рукой что-то длинное, завёрнутое в тряпку.
Поравнявшись, худой заискивающе заглянул Глебу в лицо выцветшими глазами, и без замаха ударил ногой в живот. Не очень сильно, только чтобы второй сантехник успел зайти за спину.
Боль обожгла затылок и скулу, показалось, что в огне треснула голова. Лоб ободрался об асфальт, но потом горячо уже не было — бабочка ослепила Глеба взмахом мохнатых крыльев, и он забылся, путаясь в звёздной крошке. Худой продолжал что-то выкрикивать смятому телу, вбивая каждую фразу ударом ноги, но ничего этого Глеб не запомнил.
Неизвестно, долго ли лежал без памяти. Когда очнулся, было ещё светло. Головой в пыли где-то за обочиной дороги. Оттирая глаза от запёкшейся крови, с усилием перевернулся на спину, лицом к небу.
Но никакого неба там уже не было.
РЕПЕТИТОР
Врач сказал, что опасности для жизни нет, но я не решался оставить её одну. Пользы от меня было немного, но и уйти было нелегко — я сидел у постели девушки и слушал невнятный горячечный бред. Чашка вдруг скользнула из рук, и брызги фарфора запутались в нитях зелёного чая. Я был в крайнем затруднении. Нужно было ехать — меня ждала ученица на другом конце города. Завтра важный экзамен, и мы должны были решать задачки на формулу Виета. Я ещё раз прошёлся по комнате, но так ничего и не придумал.
— Отойди от края!.. — прошептал кто-то мне в спину. Я наклонился к ней, но ничего не услышал. Обмётанные губы не шевелились. С трудом подбирая слова, я уговорил себя выйти и закрыть за собою дверь.
— Ничего страшного, если я провалюсь, — сказала мне девочка, — на следующий год я поступлю на курсы, где нет математики. Или повешусь.
Толпа мягко толкнула меня в троллейбус, замелькали каштаны у дороги, размазались по глазам огни, и только тут я спохватился, что не посмотрел на номер троллейбуса. Но дверь тут же открылась и выбросила меня на нужной остановке. Вопреки опасениям мне удалось не опоздать, но вместо облегчения я почувствовал нечто похожее на потерю.
— Здравствуйте, учитель, — бодро улыбнулся отец семейства. От предстоящего разговора меня заранее мутило. Такова участь репетитора -—решать задачки нетрудно, невыносимо разговаривать с людьми. Люди, считающие себя значительными, бывают ужасно смешными. Впрочем, чем я лучше. Я ведь знаю о себе только то, что о себе думаю. Чтобы отвлечься, я представил себе, как он жуёт солому.
— Зачем же вешаться, — сказал я, подсаживаясь к столу, — у тебя хорошо получается, просто ты слишком волнуешься. Ведь ты решила домашние упражнения, правда?
— Решила, — сказала она и прижалась ко мне.
Девочка пахла базиликом и конфетами. Тетрадка лежала на столе, раскрытая на нужной странице. Я заглянул в тетрадку и вздрогнул, ощутив тёплые пальцы на моём животе. Я задохнулся от жалости, а она перехватила мою правую ладонь и уложила на стул.
— Не переживай, — сказала она, — у тебя будут другие девочки.
— Ты что. Таких не бывает.
Настольная лампа изогнулась и с нескрываемым интересом заглянула мне в лицо.
В эту же секунду дверь с грохотом упала с петель, и в комнату ввалился отец — конечно же подслушивал за дверью. Кровь бросилась мне в голову, и я приготовился погибнуть. Он хищно оскалился и схватил со стола тетрадку. Рывком распахнул учебник и тяжело дыша, стал суетливо искать ответы к упражнениям. Пока он листал книгу негнущимися пальцами, у меня было время вызвать в памяти тетрадный лист с домашним заданием. Так и есть, девочка забыла два комплексных корня во втором уравнении — ну что же, я скажу, что велел выделить только действительные корни.
И только тут я вспомнил о бедной моей соседке. Собственно, кто мне она, просто хорошая девушка ... в городе у неё никого нет, снимает квартиру ...
А что я тут делаю? Чем могу помочь моей бедной ученице? Убить её родителей? Я ведь мог бы заниматься чем-то более серьёзным, писать алгоритмы учёта облаков. Бежать, бежать скорее отсюда ...
За моей спиной неслышно появились две большеглазые неулыбчивые женщины, и стали молча рассматривать меня. Девочка тем временем рисовала на промокашке принцессу и зайца.
— Этот великовозрастный полудурок путается в биноме Ньютона!!! — свистящим шепотом объявил отец. — Зовите соседей!
Но соседи уже были здесь. Девочка зарыдала в голос. Я спокойно, без всякого выражения поглядел перед собой. Отец семейства выхватил из-за спины розовый жгут, очень похожий на ленту его дочери, и коротким движением приторочил меня к спинке стула. Придавил мою левое запястье коленом и увязал большим пышным бантом.
— Вы не выйдете из этой комнаты до окончания экзамена.
Жена бросилась ему помогать. Я готов поклясться, что она опутывает меня подвязками, и может даже укусить меня. Надо что-то сказать. Я произношу первое, что приходит в голову и прислушиваюсь к звуку своего голоса. Слова ведь сами по себе ничего не значат, важно какое значение мы им придаём.
— Вполне возможно, что это невозможно.
Моя тирада сразу же и окончательно утрачивает значимость. Будучи записанной, она тоже её утрачивает, но иногда может приобретать другой смысл.
Закончив меня бинтовать и обрамив мою мумию прищепками, все выходят, прислонив сорванную дверь к косяку. Я бесцельно раскачиваюсь на стуле, размахивая ногой.
— Ничего, ничего. Завтра всё будет хорошо.
— Правда?
— Конечно. Многие знают хуже тебя, но были бы рады сдать такой экзамен. Главное, не забыть дунуть в левый чулок.
Не все советы стоят грош с дыркой. Давать их не имеет смысла, но иногда можно, и даже без просьбы. Тут нет правил. Любое ваше решение — это ошибка.
— Тогда поцелуй меня!
— Нельзя.
— Я не верю тебе. Ты такой же маленький и слабый как все.
— Наговариваешь на себя, — говорю я, и целую девочку в прядку на виске.
Потом небрежно взмахиваю ногой, откидываюсь назад и вываливаюсь за окно вместе со стулом. Где-то оглушительно падает шкаф. Стул летит медленно-медленно, и я понимаю, что так же медленно будет ехать и троллейбус, да и придёт он очень нескоро.
Прохожие стараются не смотреть на мои босые ноги. Если ничего не видишь, то ничего и не происходит. Я вдруг вспомнил, что привязан к стулу, и попытался на него сесть, но стул сразу же рассыпался, а я упал на спину, не переставая глядеть в клочковатое небо. Похоже, я потерял эту работу и мою девочку. Всё пропало.
Старушка в клетчатом красном шарфе зачем-то потрогала мою пятку клюшкой. Лежать молча было невежливым, и я решил вступить в беседу:
— По моим представлениям, сударыня, пространство дискретно. А каково Ваше мнение?
— Никакого мнения. Я молода и хороша собой — вот всё, что могу сказать по этому поводу.
Тьма густеет так же быстро как в планетарии, я бреду по кляксам луж, несколько раз падаю, тороплюсь изо всех сил, но домой прихожу только заполночь.
Дверь соседки не заперта. На полу лежит ящик стола, рядом карандаши, салфетки, заколки, осколки фарфора. Постель распахнута и давно остыла. Жизнь опять обманула меня. Я подношу к лицу ладонь — она влажная и пахнет базиликом. Отвязываю от локтя ножку стула, падаю на простынь и засыпаю.