У Аркадия тонкие ватные нити прилипали к усам, а другие обламывались и падали. Тихо опускались на гладкую поверхность стола.
А Пётр тянул кофе через соломинку. Опуская вниз, в сладкую гущу, а потом переводя выше — к чистой кофейной горечи.
Из упавших на стол нитей Аркадий пробовал выложить слово «ВЕЧНОСТЬ», двигая ногтём по гладкой поверхности.
А сидящий вкруг с ним Пётр перевёл соломинку в угол рта и о чём-то думал.
— Будет ли правильно считать, что мы сидим вокруг стола? — сформулировал свой вопрос Пётр. — То есть, именно вокруг, хотя нас всего двое?
— Вокруг так вокруг, — сказал Аркадий.
Слово «ВЕЧНОСТЬ» оказывалось слишком длинным. Аркадий попробовал выложить слово «ВРЕМЯ», и тоже неудачно.
— Не говоря уж о том, что наш стол не круглый, а квадратный, — сказал Пётр.
— Квадратный так квадратный, — сказал Аркадий.
Вместо слова «ВРЕМЯ» у него получилось «УТРО» — как-то само собой образовалось и, в общем, соответствовало моменту. Другое, что соответствовало бы — это чашечка кофе, но вместо «КОФЕ» у Аркадия упорно выстраивалось «ВАТА» — два раза подряд, а потом — ещё.
«Хорошо хоть, что сладкая», — думал Аркадий, обсасывая палочку.
— А бутерброд лучше, — заметил Пётр.
— «БУТЕРБРОД» — это слишком длинно, — сказал Аркадий, выкладывая одно за другим слова «ХЛЕБ», «СЫР» и «МЯСО».
— Наверное, чтобы сидеть вокруг чего-нибудь, нужно по крайней мере три человека, — Пётр вернулся к теме. — Потому что через три точки можно почти всегда провести конкретную единственную окружность. Центр которой для сидящих вокруг должен быть где-нибудь посредине того, вокруг чего они сидят.
— Посредине так посредине, — согласился Аркадий и выложил слово «КРУГ» на гладкой поверхности стола.
— И надо ещё позаботиться о том, чтобы этот центр окружности — он же, условно говоря, центр того, вокруг чего они сидят — лежал внутри треугольника, в вершинах которого они находятся, сидя, — уточнил Пётр, — иначе не исключены варианты, когда трое будут сидеть не вокруг того, вокруг чего они сидят, а с какой-нибудь одной стороны этого места, прижавшись друг к другу.
— А попроще нельзя высказаться?
— Если хорошо подумаешь, то увидишь, что именно так и будет проще всего и яснее. Или у тебя есть другие предложения?
— Предложений нет, — сказал Аркадий.
— То-то и оно, — сказал Пётр.
— Предложений нет, — повторил Аркадий, — но если мы, будучи вдвоём, не можем сидеть вокруг чего бы то ни было, значит где-то поблизости должен появиться кто-нибудь третий.
И он оглянулся в поисках.
Продолжая водить ногтём по гладкой поверхности стола, он оглянулся в поисках кого-нибудь, но никого не увидел.
В это время поднявшийся ветер разметал тонкие нити, и выложенное из них слово осталось неизвестным.
— Зря ищешь, — сказал Пётр. — Но мы это дело поправим. Сделаем простую замену: вместо «вокруг» пусть у нас будет «напротив». Сидеть друг против друга, когда нас двое, вполне реально. И никто третий после этого нам будет не нужен.
И он переместился со своим стулом и чашкой на новое место.
Двое сидели за столом друг против друга.
Один пил кофе, другой жевал бутерброд то ли с сыром, то ли с мясом. С бутерброда перед ним падали крошки. Он передвигал их по гладкой поверхности стола длинным, специально заточенным ногтем.
Было все ещё утро — восемь ровных часов, а может быть — десять.
Н О Г А
У Николая не гнулась нога.
Вообще ни в одном суставе.
Николай сидел в кресле на колесах в комнате с сиреневыми стенками. В этом кресле он мог кататься по полу.
А Пётр сидел в комнате с решётками на окнах. И сидеть ему было два года. Или четыре.
Иногда Николай и Пётр менялись местами. Николай на какое-то время становился Петром, а Пётр — Николаем.
Став Николаем, Пётр крутил у своего кресла колеса и катался по комнате от стенки к стенке.
А Николай, став Петром, несколько раз с удовольствием приседал, сгибая свою (не свою) ногу во всех суставах. Иногда он мог даже пройтись вприсядку по комнате.
Ставший Николаем Пётр подкатывал в своем кресле к окну и смотрел из окна.
А ставший Петром Николай подходил к своему окну (зарешеченному) и смотрел тоже. За окном он видел дерево, улицу, дом из красного кирпича. В доме по углам были башенки и особой формы стрельчатые окна на третьем этаже, а на дереве сидела большая ворона.
То же дерево из своего окна видел и ставший Николаем Пётр, но он видел его издалека и с другой стороны. Поэтому он не догадывался, что это то же самое дерево, которое он видит из своего собственного окна до того, как становится Николаем.
Дерево было большое. Ставший Петром Николай иногда думал, что это дуб. А иногда ему хотелось думать, что это клен или ясень.
А ставшему Николаем Петру было все равно, какое это дерево.
Из дома, который был из красного кирпича, иногда выходил высокий человек в черном пальто. Из двора выезжал мальчик на красном велосипеде. По улице пробегала лохматая собака. На подоконнике третьего этажа лежал рыжий кот.
Ставший Петром Николай провожал взглядом человека в чёрном пальто, когда тот шёл по улице. А ставший Николаем Пётр в это время вообще не глядел в окно. Он катался в своем кресле по комнате и ждал гостей. Гости приходили с разговорами и пирогами. Ставший Николаем Пётр ел пироги и помалкивал, чтобы гости не догадались, что на самом деле он не Николай, а Пётр.
Однажды Николай, ставши Петром, нашёл у себя в кармане маленький гвоздик.
А к ставшему Николаем Петру пришёл в качестве гостя один доктор (хирург-терапевт). Он говорил, есть надежда, что нога Николая скоро начнёт сгибаться в суставах. Через два года. Или через четыре. При этом он хитро подмигивал, как бы намекая на то, что Николай и без того может, ставши Петром, присесть, сгибая ногу во всех суставах и пройтись вприсядку по комнате.
«А я и есть тот самый Пётр», — хотел сказать ставший Николаем Пётр, но промолчал.
В это время Николай (ставший Петром) подошёл к сиреневой стене своей комнаты и нацарапал на ней гвоздем: «Не хочу».
Хирург-терапевт несколько раз приходил в гости к ставшему Николаем Петру. Однажды он несколько раз назвал его Григорием. «Наверное, этот Николай был Григорием до того, как стал Николаем», — подумал ставший Николаем Петр.
А Николай, ставши Петром, снова обнаружил гвоздь у себя в кармане. Он подошёл к сиреневой стене своей комнаты, где было выцарапано «Не хочу» и продолжил надпись: «Не хочу быть Петром, а хочу быть высоким человеком в чёрном пальто...» В это время в дверь постучали, а может — в окно. Николай, ставший Петром, положил гвоздь в карман и отошёл от стенки. Какое-то время он прислушивался к звукам. Звуки не повторялись. Николай, ставший Петром, снова достал гвоздь: «Не хочу быть Петром, а хочу быть высоким человеком в чёрном пальто, — выцарапывал он, — или мальчиком на красном велосипеде, или бегущей по улице лохматой собакой, или котом...». Тут Николай, ставший Петром, задумался и перестал быть Петром, сделавшись просто Николаем.
Однажды к ставшему Николаем Петру в гости пришёл не хирург-терапевт, а совсем незнакомая девица. Она села на краешек его кресла и одной рукой обняла за шею.
— Признаюсь, что я не тот, за которого вы меня, возможно, принимаете, — признался ставший Николаем Пётр.
— Я тоже не та, — засмеялась девица.
— А кто же? — спросил Пётр.
— Неважно, — сказала девица, — и та, которая я сейчас, мне нравится больше — и попа, и сиськи.
— Мне тоже, — сказал Пётр.
— Хочешь потрогать мои сиськи? — спросила девица.
— Хочу, — сказал Пётр.
— Они как бы и не мои, потому как бы и не жалко, — сказала девица.
Однажды Николай, сделавшись Петром, увидел перед собой лист бумаги и ручку. «Не хочу быть Петром, — начал писать Николай, — а хочу быть человеком в чёрном пальто, который идёт по улице, или мальчиком на красном велосипеде, или бегущей лохматой собакой (хотя бы так), или рыжим котом, который лежит на подоконнике...» Он перестал писать и отложил перо (ручку). В это время ворона слетела того дерева, которое ставший Петром Николай считал дубом, и села к нему на подоконник. «Или слетевшей с дуба вороной», — написал ставший Петром Николай и поставил точку. Он сложил бумагу пополам и просунул в закрытое шторкой окошко в стене. Бумага исчезла.
А ставший Николаем Пётр в это время тоже не хотел быть Петром, хотя не заявлял об этом ни письменно, ни устно. Он трогал те самые сиськи и другое, что ему позволяли, и совсем не хотел возвращаться в свою комнату с зарешечёнными окнами.
Желания иногда исполняются. И ставший Петром Николай перестал быть Петром, а стал вороной — той самой, которая слетела с дерева, которое он считал дубом.
А ставший Николаем Пётр (не хотевший, если мы помним, становиться обратно Петром и возвращаться в свою комнату с зарешёченными окнами) тоже стал той самой вороной, слетевшей с дуба. Так бывает.
И они полетели вместе в сторону моря.
П р и с н ю с ь к о н ё м
Антон лежал на диване и думал.
Только что перед этим он спал на этом диване — сном почти глубоким, но вот проснулся. А проснувшись, задумался.
Во сне ему снилось, что он как бы конь, животное, предназначенное для верховой езды. Может быть и не конь — могли быть варианты в виде верблюда, зебры, антилопы гну (почему бы во сне не проехаться верхом на антилопе, а если так, то и обратный вариант представлялся возможным). И кто-то на этом коне (или не коне) едет, время от времени понукая животное шпорами. Точнее сказать, шпора была всего одна — с правого бока.
От этих настойчивых понуканий конь Антон не ускорил бег, а только проснулся.
И, как сказано было, задумался.
До сих пор он никогда не снился себе в виде животного. Бывало, что бегал во сне, летал, погружался в морские глубины — но всегда в своем собственном облике. И то, что он приснился себе в образе коня (хотя отчасти казалось, что не коня, а верблюда) наделяло сон какой-то особенной значимостью.
Что-то важное ждало его в конце пути, и надо было доскакать до конца, а не просыпаться. «В следующий раз так и сделаю», — решил Антон.
Но в следующий раз он опять проснулся, пришпоренный посреди быстрого бега. Видимо конь (верблюд), в которого он перевоплощался во сне, оказался ленивым животным.
Антон лежал в темноте, тяжело дыша, и шпора, кажется, все ещё колола его в правый бок. Поворочавшись, он обнаружил под собой пружину, которая острым концом вылезла из дивана наружу.
Антон отодвинулся в сторону от пружины, повернулся на другой бок и снова заснул. И опять скакал то галопом, то рысью. Яблони были в цвету, трава в росе, дальний берег в тумане. В том же тумане начали появляться дома: стены, двери и окна. Невидимый всадник вонзил коню шпоры в бока, дома замелькали быстрее.
Впереди Антон увидел ворота и арку, на которой было что-то написано буквами неизвестного алфавита. Он хотел прочитать надпись, но не успел и проснулся. Он лежал в темноте. Пружина по-прежнему впивалась в бок. Даже не одна пружина, а две. Так и шпор было — полная пара. Две шпоры, две пружины. Оттого и две шпоры, что две пружины — это понятно. А что будет, когда прорежется третья?
Было темно, но уже было утро. Звонил будильник.
— Не помню, чтобы мне снилось что-нибудь в таком роде, — сказал Петров, — но известна история о том, как Чжуанцзы приснилось, что он — бабочка и летает.
— Кто знает, что этому Чжуанцзы снилось, и снилось ли что-нибудь вообще, — сказал Коровин, — свидетелей-то не было.
— Человеку может сниться, что он летает, как бабочка, но это не значит, что ему снится, что он — бабочка, — сказал Григорий.
— Но когда он проснётся, ему может показаться, что ему снилось, что он — бабочка, — сказал Коровин.
— Или человек во сне может скакать как конь, — сказал Григорий, — но это не значит, что ему снится, что он конь.
— Хотя впоследствии ему может показаться, что ему это снилось, — сказал Коровин.
— Что я — конь, это мне совершенно чётко снилось, — сказал Антон.
— Ты же говорил, что, может быть, не конь, а верблюд, — напомнил ему Петров.
— А теперь совершенно чётко помню, что именно конь, — упорствовал Антон.
— Что касается сна, — заявил Коровин, — то во сне я предпочел бы скакать на коне, чем скакать конём.
— Что касается коня, — сказал Петров, — то я предпочёл бы присниться в таком виде кому-нибудь другому, чем самому себе.
— Ты имеешь в виду кому-нибудь конкретно присниться? — спросил Антон.
Петров задумался.
— Он не похож на коня, — сказал Григорий, глядя на задумчивое лицо Петрова — круглое и с усами.
— Не похож, ну и что? — отозвался Петров. — Разве чтобы присниться конём, нужно быть похожим на коня? Это не факт.
— А как тебя узнает тот, кому ты приснился? Ты же не кентавром собираешься перед ним предстать. И морда у тебя будет лошадиная.
— Уж как-нибудь. Во сне у нас другие правила узнавания.
— Так кому всё-таки ты хочешь присниться? — спросил Антон.
— Ты тоже не похож на коня, — заметил Петров, не обращая внимания на вопрос.
— Во сне мне это не мешало, — сказал Антон.
— Вот-вот, и мне не помешает. А Коровин у нас, кстати, похож лицом на лошадь, но у него фамилия неподходящая.
— А я и не претендую, — сказал Коровин.
— Между прочим, в твоём сне тоже есть некоторая логическая несуразность, — Петров повел глазом в сторону Антона. — Шпоры две, и пружины — две, но шпоры вонзаются в коня с двух сторон, а пружины тебе — только в один бок.
— Да, — подтвердил Коровин, — одно с другим как-то не вяжется.
— Мы же договорились, что у снов свои правила, — сказал Антон.
— Наверное, он так крутится во сне, что достается каждому боку, — предположил Григорий.
А Петров сел на диван, недалеко от вылезающих пружин, и начал на нём подпрыгивать. Пружины скрипели.
— Купи себе новый диван, — сказал Петров.
— С этим я подожду, — сказал Антон, прогоняя Петрова с дивана.
— Правильно, — засмеялся Григорий, — спи на гвоздях, и когда-нибудь станешь йогом.
— На пружинах, — поправил его Антон.
— Отчасти, всё-таки, на гвоздях, — сказал Коровин, — любой колкий предмет — это косвенным образом гвоздь.
«Умные люди, — думал Антон, — а никакого от них толку».
Гости расходились.
— Диван все же купи, — сказал Петров. — Нет денег, я тебе одолжу.
Антон, пожал ему руку и приобнял, прощаясь.
Ларисе Антон придумал сказать: «А вас, Лариса Сергеевна, я попрошу остаться», — тихо на ухо, помогая надеть пальто в прихожей, и тут же снимая его обратно.
Но её не было среди собравшихся.
— Купи себе новый диван, — сказала Лариса.
— Интересно, — задумчиво произнес Антон. — Недавно мне что-то подобное уже советовали. И даже не что-то подобное, — быстро поправился он, — а в точности то же самое.
— И кто же?
— Тебе лицо или фамилию? — Антон поднялся с дивана и босыми ногами прошлёпал к комоду. Достал из ящика фотографию, показал Ларисе.
— Смешной, — сказала Лариса. — Он мне снился вчера. Странный такой сон, — она хихикнула.
— Так вы знакомы?
— Пересеклись как-то недавно, я лицо запомнила.
— Его Петров зовут, — сообщил Антон, — такая фамилия.
— Значит, Петров, — она снова хихикнула.
«Конём приснился», — понял Антон.
— А как ты его узнала — с лошадиной-то мордой?
— Кому морда, а кому опять же лицо. А на диване твоём спать нельзя. Посмотри.
Она повернулась, и Антон увидел у неё на бедре следы от назойливой пружины, одной или двух. Розовые на белой коже.
— Ну, — сказала Лариса.
— Красиво, — сказал Антон. — Знаешь, у китайцев есть такая древняя методика иглоукалывания — мэй-хуа-чжень — укол цветком сливы. Человека бьют специальным игольчатым молоточком, и проступают капельки крови. У первых молоточков было пять иголочек, по числу лепестков у цветка, отсюда — название.
— Как интересно, — протянула Лариса, — ты, значит, нарочно положил меня на эти пружины, а я терпела, терпела…
— Так сказала бы сразу, — вздохнул Антон. — Чего проще. А диван этот ты никогда не любила, я знаю.
— Дурак.
— Ей богу, я не нарочно.
Лариса молча начала одеваться, собираясь уходить.
— Зато необыкновенные сны снятся на этом диване, — сказал он, глядя ей в спину. И замер в задумчивом оцепенении.
Он вбегал под арку. Копыта цокали по булыжнику. Их стук отдавался эхом. Дальше шли узкие средневековые улочки. Послушный поводьям, он поворачивал в самую, кажется, узкую. Просыпался после третьего поворота, после пятого, после седьмого. «До седьмого» — это, кажется, был предел, до которого мог считать конь. Под именем седьмого мог скрываться и десятый и двадцатый; за седьмым могло уже начаться бестолковое блуждание по улицам, и у Антона возникало сомнение — действительно ли знает дорогу сидящий на его спине всадник.
До сих пор он не спешил рассказать Ларисе свой конский сон с продолжением. Ждал завершающего финала с возможным призом в конце. А теперь выходило, что Петров в каком-то смысле опередил его. Что ж, он, Антон, конь подневольный — под седлом и под шпорами, а конь Петров — свободный и снится, кому захочет.
— Подожди, — сказал Антон, догнав Ларису в прихожей, — Ну недоразумение же, я не думал, что они так сразу вылезут. Всю ночь иногда сплю и ничего.
— Не верю, — сказала она.
— Посмотри, — говорил Антон, показывая свои отметины от шпор на правом и левом боку. — Вот у меня тоже здесь и здесь, и ничего страшного.
— Дурак, — сказала она. — Дурак и садист.
— Я положу на диван покрывало, — говорил Антон. — У меня есть толстое и непробиваемое. Куплю чего-нибудь вкусного. Вина выпьем… или чаю. А диван мне нужен пока. Сны интересные снятся на этом диване.
— Вот и смотри сам свои сны.
Наверное, два конских сна будет слишком много для одной головы, подумал Антон, и замолк.
— А хочешь, я тебя с этим Петровым познакомлю, — сказал вдогонку. — Он смешной. Это будет интересное совпадение. Вы где-то там пересеклись, случайно, а потом — бац! — и вдруг встречаетесь у меня.
И встретились.
Петров принес бутылку коньяку. Коровин — пирог с лимоном.
Сидели за столом, разговаривали.
Кажется, было весело.
В голове у Антона крутился последний сон, который не хотелось рассказывать. Раньше скакал, и была цель впереди — так или иначе. А теперь — плёлся по пыльной дороге, не чувствуя над собой воли всадника — ни плети, ни шпор. Вдали виден был город, но его стены и башни не становились ближе, а со временем и вовсе потонули в пыльном мареве.
С этим сном в голове он пошёл на кухню поставить чайник. Ещё у него там оставался кусочек сыра. И ещё нужно было принести нож, чтобы резать пирог. Чашки и блюдца тоже были необходимы.
Он вернулся в комнату, неся все это, и поставил поднос на стол.
В комнате было весело.
Коровин сидел с бокалом в руке. Григорий был с бутербродом.
А Петров и Лариса сидели вместе на диване и подпрыгивали.
Пружины дружно скрипели.
К двум вылезшим добавилась третья.
— Это ведь диван, а не батут, — сказал им Антон, отвернулся и пошёл на кухню, неся в голове свой последний сон, который никак не уходил оттуда.
«Это вам не батут, — обратился к закипающему чайнику. — Не батут это вам тут».