У САМОГО СИНЕГО МОРЯ…
Марина приехала в Э. месяц назад, и соседи — Людольф и Паулейн ван дер Линден успели выучить её привычки.
Она выходила из дома в полдень и возвращалась к позднему ужину. Не включала музыку, не приглашала друзей. Знали о ней немногое: русская, тридцать девять лет, не замужем и детей нет. Худая, с измождённым нервным лицом, веснушки пылью разбросаны по переносице и щекам. Взгляд выпуклых бледно-голубых глаз казался пустым, как небо, отражённое в окне.
Растрёпанные светлые волосы, худенькие плечи и широкие лодыжки. Она носила расклешённые юбки, разноцветные гольфы над белыми кедами, издалека её можно было принять за подростка.
******************************************************************************************
Она просто бродила по городу. Красная и коричневая черепица на крышах домов блестела, как фасоль и чечевица на рыночном прилавке. Велосипеды, мосты, раскрытые ставни окон, катера, рыбацкие лодки и шхуны, вдоль канала отражения домов шпилями окунались в воду.
На набережной кругом столпились разноцветные кафе, курчавые головы прогуливающихся старушек мелькали из-за высоких кустов, словно пудели. Её узнавали, кивали головой, и она улыбалась в ответ, ей хотелось со всеми здороваться. Прошлое перестало преследовать её. Всё осталось где-то позади, и она чувствовала освобождение.
*******************************************************************************************
После смерти отца ей досталась квартира в Хамовниках. Отец сделал это в пику матери, такая была месть. Несколько вечеров, сразу после его смерти, она приходила в пустую квартиру и сидела на кухне, не включая свет.
Мать и сестра писали заявления в полицию, обращались в суд, пытаясь доказать её недееспособность, припоминали её побеги из дома в детстве, исключение из Литинститута за несданную сессию, путешествие автостопом, закончившееся долгим пьянством, попытку самоубийства и последующую неистовую религиозность.
Она и правда любила долгие службы, всегда старалась, когда священник проходил мимо толпы с кадилом, обернуться так, чтобы он увидел её умилённое лицо. Всем знакомым она говорила о воле Божьей, крестила вслед и просила молиться о спасении души. Говорила о смирении: как Бог даст, так и будет, но за квартиру вцепилась зубами. Требовала продажи. Она уже не спала ночами, только молилась, и слышала, как скрежещут зубы.
Она боялась заходить в метро, и на службе ей казалось, что все — и прихожане, и священник разговаривают вслух. Вскоре она стала приходить в церковь подвыпившей. Иногда она чувствовала, что кто-то толкает её в спину и громко вскрикивала. Её стали считать бесноватой. Но в дело вмешалась тётка, сестра отца, устроила Марину в клинику: иглоукалывание, лечебный сон, массаж, таблетки.
Суд вынес решение в её пользу, а вслед за решением суда нашёлся и покупатель.
Потом был скучный долгий период оформления визы. Вечерами она писала стихи, на ночь читала три раза «Отче наш» и принимала, как положено, две таблетки из синего флакона. Засыпала быстро и не просыпалась до утра. Ей ничего не снилось: ни люди, ни животные, ни море.
*******************************************************************************************
Имя профессора Мунса уже давно обрело известность за пределами города.
Марина каждый день проходила мимо зоологического магазина с образцами его изобретений, её не привлекала ни вывеска, ни ассортимент товара. Но однажды она зашла.
Профессор Мунс называл себя не профессором, а волшебником. Он рассказывал о своих научных открытиях, пока она обходила магазин по периметру. Стены от пола до потолка занимали огромные аквариумы с голубой водой. Рассыпались на брызги, словно крошечные кометы, хвосты серебряных, жёлтых, красных, голубых рыбок. Марина читала название: «Алый барбус», «Акара бирюзовая», «Аулонокара бенша-синяя красноплечая», «Дискус аленкер», «Дельфин голубой», «Астронотус красный», «Гурами жемчужный», «Гурами мраморный», «Гурами целующийся».
Профессор рассказывал, что впервые увидел этот вид на песчаных отмелях Северного моря: «…и сотни женщин, не удивляйтесь, сотни уже обрели спутников. Конечно, это ещё не люди, и дети в таком браке невозможны. Увы, я изучал, и это риск. Не пугайтесь, главное, что мозг у них человеческий. Я доказал. Открытие достойное Нобелевской премии. Вы случайно меня застали, из моих подопечных остался лишь он один, и я обязан устроить его судьбу. Много желающих. Направо, не пугайтесь. Но я почти всем отказываю. Здесь холодно. Он спит. Смотрите».
Ночью её преследовали сны. Она видела магазин, аквариум. Голубые нерпы, как маленькие дети в детском саду, смотрели на неё сквозь аквариумное стекло крупными грустными лицами и чего-то ждали. Он был похож на других, такая же большая плотная рыба.
— Это не рыбы, — сказал профессор. Она вдруг увидела, что Мунс был длинный чёрный, как угорь. «Наверное, его тоже превратили в человека».
— Это тюлени. Ласковые, как дети.
Несколько дней она заходила в магазин просто так. Профессор через тайный ход провожал её к нему. Ей нравилось смотреть, как он плавает в аквариуме туда-сюда. Она придумывала ему разные имена. Ей нравились красивые, как церковные псалмы — Георгий, Григорий. Но ничто из этого не подходило ему. Был он с большим животом, длинным туловищем, короткими ногами и руками. Волосяной покров на теле переливался, как только что выпавший снег. Глаза круглые, широко посаженные, блестели на его лице, как льдинки.
Она представляла, как они будут много путешествовать, а потом вернутся не в этот город, где ей уже всё начинало надоедать, а в Россию. Как купят дом с участком в какой-нибудь области и будут пить чай в тени яблонь на летней веранде, а в воскресенье ходить на службы. Ей так хотелось мужа. Мужчины не любили её. Во вторую встречу неизменно просили в долг. Она давала. Как-то она забеременела, сделала аборт, и с тех пор боялась мужчин, их тел, не переносила их запах.
Нерп смотрел неподвижно голубыми глазами. Он пах водорослями и кошачьим кормом.
*******************************************************************************************
В магазине она выбрала для него новую одежду: два кашемировых свитера, голубой и жёлтый, мягкие, словно щенячьи брюшки, костюм на «выписку», так шутил профессор, обозначая день, когда она сможет забрать его домой, и несколько рубашек.
Она попросила пухлого, маленького мужчину всё примерить: «Это для мужа». И смотрела с любовью на свои покупки.
В ванной комнате она поставила рядом со своими умывальными принадлежностями — пену для бритья, бритвы, лосьоны и одеколоны. Но Мунс предупредил, что нерпу нельзя ни бриться, ни мыться, что предстоит ещё долгий трудный процесс превращения в человека. «Рекомендую вам кормить его протёртым до пюре рыбным супом и добавлять вот такой волшебный порошок. Три раза в день. Двадцать минут день необходимо лежать в ванной с головой. Спать первое время он может в ванной, ванна — шестнадцать градусов. Что ещё? Забота, забота и любовь».
От неё тянулся лёгкий запах алкоголя и ландыша, когда она подписывала договор об опекунстве. В графе профессия написала — поэт. «Но я ещё нигде не публиковалась, только тайно, под псевдонимом, размещаю свои стихи на одном сайте, вы не знаете, это русские сайт». На её пальце появилось обручальное кольцо: «Я купила пока только себе. А ему, как исчезнет перепонка между пальцами».
Профессор спросил: «Как вы хотите его назвать?»
*******************************************************************************************
Она привезла нерпа на такси. Когда они вышли, на сидении такси осталось влажное пятно. Костюм, который на него надели, был тоже мокрый, и в туфлях — вода. Профессор объяснил, что так ещё несколько месяцев его кожа будет источать влагу — защитная реакция организма.
Ноги у него были толстые, и сам он был толстый, белые усы на его детском лице казались смешными, словно он постарел ребёнком, так и не успев вырасти.
Он шёл, как слепой, сквозь серое, зелёное, голубое, на гул её голоса.
*******************************************************************************************
Потом он узнал, что его зовут Нерпан Мунс.
******************************************************************************************************************************************
Через несколько месяцев они стали гулять.
Ездили на пляж, сухая трава колыхалась от ветра, золотой пылью летал над морем песок. Нерп ложился на траву, перекатывался с одного бока на другой. Марина слышала, как он издавал странный звук, похожий на смех.
******************************************************************************************************************************************
Ночью он спал в ванной.
Она думала, что утром ей придётся его одевать, касаться тела, вытирать за ним эту странную воду. И что он будет молчать. И что пахнет рыбой. Она вставала с кровати, в длинной тёплой ночной рубашке, и брызгала комнату ландышевой водой, руки, тело, простыни.
Было тихо, тихо. Она смотрела на потолок, странные рифмы звучали в её голове, и она составляла их в одно длинное предложение. Оно, как поезд, тронулось, и она поехала вместе с ним.
*******************************************************************************************
Ей казалось, что в её квартиру завезли покойника и уже никогда не вывезут
*******************************************************************************************
Март был холодным и особенно ветреным. Марина похудела, помрачнела. Ездили смотреть на пресное озеро. Она сидела на полотенце, закрывшись шерстяным одеялом, что-то пила из бутылки, а потом говорила что-то быстро-быстро, и глаза блестели.
Потом ели, она пила кофе. Ему принесли лосося. Она отворачивалась, когда он ел, теребя пальцы, сдирая заусенцы. Губы у неё были всегда обкусаны и обветрены.
*******************************************************************************************
Ночами она ходила по квартире. Чтобы не было тихо, телевизор не выключали. Много голосов говорили одновременно, и среди них он не мог различить её голоса. Иногда она что-то писала, быстро стуча по клавиатуре. Что-то длинное. Он засыпал под этот звук. Просыпался. Она ходила по комнате. Это стихи. Сти-хи. С-т-и-и-х-и. И он слышал само слово. Оно катилось на него чем-то мокрым, длинным, лиловым.
*******************************************************************************************
Однажды она сказала: «Это самолёт». И они полетели. Она посадила его к окну, оно было круглое, в нём поле и маленький самолёт, и ещё поле, и по полю ходил человек. «Пристегните ремни». Живот круглый и мягкий, ремень жёсткий. «Сейчас покачнёмся». Качнулись, а теперь едем, вперёд, вперёд. Выше, колёса крутятся, и вот небо. Облака закрыли часть поля. Красные, синие, чёрные квадраты. Белый дым. Белое. Много белого, плотного.
— Вы будете вино сухое красное? А вам ничего?
— Ему ничего.
Облака качнулись, полетели на него со всех сторон, с разных сторон; он закрыл глаза, но первое облако прошло через тело, как сквозь ещё одно облако, и тогда он тоже покачнулся и пошёл сквозь облака, такие пустые; он шёл сквозь них, они рвались, и он держался руками за клочья, чтобы не упасть, а потом разжал руки, и не стало рук, только большое тело, но и тела не стало. И ему захотелось сделать какое-то движение, но он не знал какое, как. Облака проплывали, как огромные белые рыбы. Одна из них взмахнула красным плавником, но это было крыло самолёта.
Потом ехали поездом.
Всю ночь звенели ложки, казалось, что-то должно расплескаться и не плещется. Шаркали шаги, голос проводницы, треск, тихое громыхание, громкое, сотрясение, дребезжание. Все эти звуки мешались, он не мог заснуть. Он чувствовал, как ледяной камешек оторвался от середины и покатился вниз по телу. И он не мог его остановить.
Подъехали к платформе. Чёрная тьма, маленькие огни, как крапинки золотой нитки в чёрной ткани, чёрные силуэты людей подошли близко к краю. Качнулись. Поезд поехал дальше.
Она спала, жёлтый свет фонаря отрезом ткани лежал на её руке, свисали вниз волосы, под столом лежали кроссовки. Болели руки и ноги, он не мог согнуть их, по стопам проходили судороги. Он вздрагивал от боли и чувствовал каждое вздрагивание, как вырывающийся без звука стон.
Потом боль закончилась. Он лежал на полке животом вниз, его качало из стороны в сторону, словно на волнах.
*******************************************************************************************
Так они стали путешествовать. Поездом, самолётом, снова поездом, снова самолётом.
*******************************************************************************************
В каком-то городе шёл дождь. Она хотела сидеть в кафе на улице, но из-за дождя зашли внутрь. Старый скрипач в блестящем пиджаке играл на скрипке, часто подходил к их столу. Она плакала. Вытирала салфеткой глаза. Принесли вино, сыр. Он ничего не ел. А музыка, как вода, лилась и лилась, скрипач заглядывал в глаза, подходил то к одному столу, то к другому, и ему хлопали. И у неё были то сухие, то мокрые глаза. То она улыбалась, то плакала. Серый пиджак мерцал, блестел, переливался, как драгоценный камень. Дрожали смычок, усы, руки. Скрипач просовывал через спины своё лицо и играл, играл, играл.
На стол поставили свечу. Свеча горела, как будто тоже плакала. Она сложила руки у лица, и лица не стало видно. Он вспомнил тот дом, где они жили, окно, закрытое занавеской, и слово «стихи».
*******************************************************************************************
Ночью пришли в гостиницу, она шаталась, держалась за него.
Спали по-прежнему с включённым телевизором. Он на диване, она на кровати. Экран телевизора мигал в темноте, казалось, что он издаёт сигналы, как маяк заблудившимся кораблям.
*******************************************************************************************
Потом сидели в пивной, и женщина в красном фартуке приносила пиво в стеклянных кружках. Он смотрел на пену. Она была живая и двигалась. Потом ходили в парк. Деревья качались, зелёные, ему нравился зелёный цвет. Потом сидели под навесом, снова принесли пиво. Где-то рядом женщина говорила: «Я так довольна, довольна, он необыкновенно страстен, но вы понимаете». Показывала глазами на черноволосого гладкого мужчину, он улыбался и гладил коленку своей дамы. Марина испуганно смотрела на них. Потом звонила профессору, кричала: «Вы обманщик. Этот бракованный. Он не развивается. От него везде вода. И это неудобно. В самолёте и на прогулке в памперсе». Профессор что-то долго говорил в трубку, она возмущалась, потом успокаивалась, кивала головой. «Да, да, он сам одевается, различает цвета, у него начинается отвращение к рыбе. Да, да. Пальцы на одной ноге ещё в плёнке. Я не могу на них смотреть. Вот он смотрит на меня, как будто что-то понимает».
Когда она засыпала, он быстро нажимал на все кнопки пульта, и мелькали разные цвета, быстро, быстро. Особенно ему нравился серебристый свет, он стелился от экрана в полной тишине, как будто кто-то разворачивал рулон серебряной ткани. Свет стелился, стелился, мерцал.
В ресторане она хватала за руки молодого официанта: «Я хочу любви». Официант брезгливо пытался высвободиться. Говорили: «Надо же так пить».
Она плакала: «Ничего не изменилось, мы только стали много путешествовать, и я перестала писать стихи».
«Ваш муж, простите, это не наше дело, но ваш муж, кажется, серьёзно болен. Ему нужно в больницу».
*******************************************************************************************
Он уже не мог носить своё тело. Какой-то механизм, совершено простой, заставляющий бездумно ходить, отказывал ему. Он чувствовал всё время, что несёт своё тело, как ношу. Как нужно согнуть ногу, чтобы сделать шаг.
Скоро она стала уходить без него. Оставаясь один, он проваливался в какую-то тёмную тьму, и вокруг него носились кто-то — быстрые, скользкие. И ещё что-то качалось над ним, огромное, живое. А потом останавливалось.
Он уже не мог вставать, лежал в памперсе на диване, шёл дождь, горел телевизор. Она приходила поздно ночью, ложилась спать, не раздеваясь.
Однажды он почувствовал её руку на своём лбу. Рука была живая, тёплая, мягкая. Ему хотелось ещё и ещё, но она уже звонила по телефону и говорила:
«У него температура. Он умирает? Да?» Голос профессора плыл через трубку, и это был не голос, а сцепление рыб, длинных, гладких. Он вдруг увидел каких, узнал их, они плыли, сами чёрные в чёрной тьме.
*******************************************************************************************
А потом он увидел свой цвет. Он был белым.
*******************************************************************************************
Она переложила его в ванную, но и в ванной ему было плохо, тесно, мешал живот, он клал голову то на одну, то на другую сторону. Провалился не в тьму, а в светлое, зелёное.
Ему казалось, он лежит на траве, перед его носом круглые розовые женские пятки; он тыкался в них носом, они слегка отодвигались; он полз носом выше, вверх, к маленьким пальцам, лизнул их языком. Пальцы отодвинулись. Он открыл глаза и увидел сквозь зелёное пятно, что она сидит рядом, на полу, голая, смешно торчат её груди, и он водит по ним лицом.
Когда он закрывал глаза, то чувствовал, как внутри его тела плыли рыбы, теснили сердце, сжимали, карябали сердце плавниками.
Она вылила ему в рот белую горячую воду из стеклянной бутылки. Он почувствовал, что горит. Она глотнула сама, погладила по его лбу рукой. Глотнула. Ладонью закрыла ему рот. Воздух камнем покатился обратно в тело. Он укусил её за ладонь. Вибриссы на его лице окрасилась кровью, в него потекло густое и красное. Она сказала: «Ты похож на большую рыбу. Но ты не рыба. Ты тюлень». Глотнула. Он хотел открыть рот, открыть рот, открыть рот. Она держала ладонь. Глотнула. Она сказала кому-то: «Он не дышит». Глотнула. Он лежал. Водоросли окружили его, как лес. Рыбы проплывали мимо, рассматривая его пустыми, слово стекло, глазами. Одна рыба была красная. Красная. «Астронотус красный». Он поплыл за ней.