Томас Подхостник / Thomas Podhostnik
ТРУДНЫЕ ВОРСИНКИ И ТУГИЕ ПЕТЛИ
Перевод с немецкого ~ Александр Кабисов
С бабулей на уборку в банк. Вечером, через служебный вход. Лифт блестел, и мы как раз помещались в нём бок о бок. На четвёртом этаже забирали тележку с инвентарем. Пылесос, половое ведро и половая тряпка. Ролики бумажных полотенец и спреи для стеклянных поверхностей, натянутый на рамку мусорный мешок.
Бабуля, тележка и я уже не помещались в лифт вместе, поэтому она спустилась без меня. Я ждал у двери лифта. Из шахты раздавался грохот и бабулино пение. За письменными столами щёлкало. Где-то жужжал аппарат. Вскоре она отправляла лифт за мной наверх. Зелёная резиновая перчатка лежала на рифлёном металлическом полу. Я надел её. Бабуля вздрогнула, взяв меня за руку.
Пока бабуля пылесосила, я должен был очистить мусорные корзины. Они пахли кофе и карандашной стружкой. Одна бумажка прилипла. Я отлепил её и бросил в мешок. Бабуля пылесосила за стеллажом. Её локоть ходил вперёд-назад. Я забрался на крутящийся стул и посмотрел на стол. Схемы, заметки, фотография двух смеющихся детей с собакой, золотистым ретривером с высунутым языком. Календарь с зачёркнутыми днями и красными кружочками вокруг цифр. Я взял красный карандаш из карандашницы и сам что-то нарисовал в квадратике воскресенья.
Бабуля, как всегда, ругалась на ворсинки на чёрном ковролине. На то, что в петлях ковролина застревают белые волокна от дорожки и пылесосу не хватает мощности, чтобы их втянуть. Я не спал ночами, размышляя о том, как же решить бабулину проблему и удалить белые ворсинки с ковролина. Дорожка и ковролин. Трудные ворсинки, тугие петли. Даже во сне. Я ползал по полу и собирал эти ворсинки пальцами. Даже вставал на стул, чтобы приметить места, где блестели белые волоски. Представлял, как утром придут и будут одобрительно кивать сотрудники банка. Затем я подбирал каждую ворсинку, пока ковролин не становился снова абсолютно чёрным.
На самом верхнем этаже стоял самый большой письменный стол, и окна были до пола. Бабуля вытирала пыль, я стоял у окна. Маленький городок за тонированными коричневыми стёклами. Улицы и машины. Фигурки людей в свете фонарей и вывески ресторанчика «Винервальд», откуда мама приносила ужин по воскресеньям. Заложив руки за спину, я сказал: «Ну разве не красота». Бабуля подошла и встала рядом со мной. «Смотри, бабуля какой маленький город. Кроме директора банка, мы единственные, кому это можно увидеть».
Она потрепала меня по голове. Теперь я мог взять лист бумаги и сесть за директорский стол. Сказала, ей нужно ещё полчаса.
Бабуля научила меня рисовать. У неё была папка с изображениями цветов, трав и лугов с деревьями в цвету. Всё это она когда-то нарисовала сама. С рисунками для уроков искусства и религии она мне тоже помогала, показывала, как рисовать губкой цветы вишни. Но учительница быстро заметила, что я рисую не сам, и ставила мне плохие оценки.
Я тогда уже понимал, что такое банк, и думал, а где же сейф? Когда бабуля оставляла меня одного, я пытался обнаружить щели в стенах и потайные механизмы в канцелярских шкафах. Заглядывал за картины. Нашёл ещё одну неочищенную мусорную корзину. И был этому очень рад: наша работа не должна вызывать сомнений. Вообще я тогда гордился тем, что мы с бабулей делали каждый вечер. Когда надо было в классе рассказать о бабушках и дедушках, я просил слова громче всех. После урока учительница подозвала меня к себе. Мне лучше не распространятся о том, кем работает моя бабушка, сказала она. Мол, самой бабушке это не понравилось бы.
Ко дну той корзины прилип бумажный носовой платок. Я потянул и отлепил его вместе с какой-то твёрдой белой массой. Вся эта лепёшка упала на ковролин и рассыпалась на тысячу белых крошек.
Бабуля! Я бегу по офисам банка. Лунный свет падает на серебряные скелеты столов. За очередной дверью темно. Да где же ты?! Бегаю от двери к двери, дёргаю ручки, но везде заперто. В воздухе пахнет чистящим средством. В дальнем углу большого офиса открыта дверь, стоит бабулина тележка. Дальше — коридор с кафельным полом. На стенах жёлтые обои, кое-где треснувшие, маслянисто блестит голая стена. Половое ведро не даёт закрыться двери в мужской туалет. Горит свет. Пол блестит. Из женского раздается грохот. Бабуля? Половая тряпка лежит в луже серой воды. Возле металлической корзины для бумаги выстроены чистящие средства, рядом лежит сломанный ёршик. Под держателем налипли зелёные бумажки. В раковине их тоже полно. Мокрые комки бумаги. Лоскутки на стенах. ЖИЗНЬ! — написано губной помадой на зеркале. Во второй кабинке бабуля стоит на коленях перед унитазом. Я зажимаю нос. Задранная юбка. Её мокрые туфли и носки, серая плоть её икр, варикозные вены. Не прерывая работы, она говорит:
— Подожди снаружи. Сейчас я посмотрю, что ты нарисовал.
На двери намалеван дерьмом круг.
Её руки в зелёных перчатках. Она скребёт пальцем по одному и тому же месту.
Я выхожу, а она кричит мне вслед:
— Найди что-нибудь острое! Ножницы или нож! Принеси мне!
Я убегаю. Чуть позже мы опять едем в лифте.
Она говорит, слышала, что я получил пятёрку за рисунок по религии. Это не так.
Пытается положить руку мне на голову.
По дороге домой дарит мне пять марок.
Мать повязала мне на шею кухонное полотенце. Всю ночь запах мыла. Мне часто хотелось сглотнуть, для этого приходилось не дышать, а когда продолжал дышать, то как будто жрал стекло.
Перед сном мама дала мне выпить стакан сока бузины. Бузину мы с мамой и бабулей собирали на холме у автобусной остановки. Бабуля охала, когда мы поднимались по склону. Больше неё охал только я. Длинные дистанции давались мне трудно. Очки запотевали, и дыхания не хватало. Мама давала мне ингалятор, который всегда носила в сумочке. Бабуля держалась за бёдра и морщилась от боли. Лучше всех на холм поднималась мама. Даже в босоножках она быстро шагала по траве.
Ещё накануне мне пришлось носить на шее компресс. Мать натёрла полотенце мылом и луком. И в придачу густой сок бузины…
Я наступил на крошки, упавшие с буфета. Хотелось есть. Взял из хлебницы булочку. Когда собрался откусить, учуял своё гнойное дыхание. Кто-то ударил меня в живот и сдавил горло. Я уронил булочку и подбежал к кухонному окну. На кухне ночь была такая же светлая, как за окном. Была зима, лежал снег. Мне было видно задний двор с перекладиной для половика. Мама спала. Наверняка уверенная, что я лежу рядом с ней. Дверь кухни поскрипывала. Я прижался лбом к стеклу. Светлая ночь, с большой луной. На бельевой верёвке снег. На бочке с водой образовалась крышка изо льда.
Похороны я видел по телевизору. Много людей в чёрных костюмах. Женщины в шляпах с вуалями. Цветы, венки, позолоченные или медные стойки и мальчик-служка, помахивающий кадилом. Всегда идёт дождь, и всегда открываются зонтики, когда полированный гроб опускается в могилу.
На бабулины похороны пришли мы с мамой и ещё две женщины. Дождя не было, но и солнце не сияло, вокруг ямы расстелили брезент. Мама плакала, а я хотел, чтобы она взяла меня за руку. Но я разочаровал её, потому что не захотел смотреть на бабулю. Я дошёл с мамой до часовни. Теперь я должен попрощаться, сказала она. Мама тащила меня силой, но я не хотел туда заходить. Бабуля расстроилась бы, что я не хочу на прощанье посмотреть ей в лицо. На это я ответил, что всё не так и я лучше знаю бабулю. Она не хотела бы, чтобы на неё смотрели, если она сама не может ни на кого посмотреть.
Я вырвался и спрятался среди памятников.
Бабуля, тележка и я уже не помещались в лифт вместе, поэтому она спустилась без меня. Я ждал у двери лифта. Из шахты раздавался грохот и бабулино пение. За письменными столами щёлкало. Где-то жужжал аппарат. Вскоре она отправляла лифт за мной наверх. Зелёная резиновая перчатка лежала на рифлёном металлическом полу. Я надел её. Бабуля вздрогнула, взяв меня за руку.
Пока бабуля пылесосила, я должен был очистить мусорные корзины. Они пахли кофе и карандашной стружкой. Одна бумажка прилипла. Я отлепил её и бросил в мешок. Бабуля пылесосила за стеллажом. Её локоть ходил вперёд-назад. Я забрался на крутящийся стул и посмотрел на стол. Схемы, заметки, фотография двух смеющихся детей с собакой, золотистым ретривером с высунутым языком. Календарь с зачёркнутыми днями и красными кружочками вокруг цифр. Я взял красный карандаш из карандашницы и сам что-то нарисовал в квадратике воскресенья.
Бабуля, как всегда, ругалась на ворсинки на чёрном ковролине. На то, что в петлях ковролина застревают белые волокна от дорожки и пылесосу не хватает мощности, чтобы их втянуть. Я не спал ночами, размышляя о том, как же решить бабулину проблему и удалить белые ворсинки с ковролина. Дорожка и ковролин. Трудные ворсинки, тугие петли. Даже во сне. Я ползал по полу и собирал эти ворсинки пальцами. Даже вставал на стул, чтобы приметить места, где блестели белые волоски. Представлял, как утром придут и будут одобрительно кивать сотрудники банка. Затем я подбирал каждую ворсинку, пока ковролин не становился снова абсолютно чёрным.
На самом верхнем этаже стоял самый большой письменный стол, и окна были до пола. Бабуля вытирала пыль, я стоял у окна. Маленький городок за тонированными коричневыми стёклами. Улицы и машины. Фигурки людей в свете фонарей и вывески ресторанчика «Винервальд», откуда мама приносила ужин по воскресеньям. Заложив руки за спину, я сказал: «Ну разве не красота». Бабуля подошла и встала рядом со мной. «Смотри, бабуля какой маленький город. Кроме директора банка, мы единственные, кому это можно увидеть».
Она потрепала меня по голове. Теперь я мог взять лист бумаги и сесть за директорский стол. Сказала, ей нужно ещё полчаса.
Бабуля научила меня рисовать. У неё была папка с изображениями цветов, трав и лугов с деревьями в цвету. Всё это она когда-то нарисовала сама. С рисунками для уроков искусства и религии она мне тоже помогала, показывала, как рисовать губкой цветы вишни. Но учительница быстро заметила, что я рисую не сам, и ставила мне плохие оценки.
Я тогда уже понимал, что такое банк, и думал, а где же сейф? Когда бабуля оставляла меня одного, я пытался обнаружить щели в стенах и потайные механизмы в канцелярских шкафах. Заглядывал за картины. Нашёл ещё одну неочищенную мусорную корзину. И был этому очень рад: наша работа не должна вызывать сомнений. Вообще я тогда гордился тем, что мы с бабулей делали каждый вечер. Когда надо было в классе рассказать о бабушках и дедушках, я просил слова громче всех. После урока учительница подозвала меня к себе. Мне лучше не распространятся о том, кем работает моя бабушка, сказала она. Мол, самой бабушке это не понравилось бы.
Ко дну той корзины прилип бумажный носовой платок. Я потянул и отлепил его вместе с какой-то твёрдой белой массой. Вся эта лепёшка упала на ковролин и рассыпалась на тысячу белых крошек.
Бабуля! Я бегу по офисам банка. Лунный свет падает на серебряные скелеты столов. За очередной дверью темно. Да где же ты?! Бегаю от двери к двери, дёргаю ручки, но везде заперто. В воздухе пахнет чистящим средством. В дальнем углу большого офиса открыта дверь, стоит бабулина тележка. Дальше — коридор с кафельным полом. На стенах жёлтые обои, кое-где треснувшие, маслянисто блестит голая стена. Половое ведро не даёт закрыться двери в мужской туалет. Горит свет. Пол блестит. Из женского раздается грохот. Бабуля? Половая тряпка лежит в луже серой воды. Возле металлической корзины для бумаги выстроены чистящие средства, рядом лежит сломанный ёршик. Под держателем налипли зелёные бумажки. В раковине их тоже полно. Мокрые комки бумаги. Лоскутки на стенах. ЖИЗНЬ! — написано губной помадой на зеркале. Во второй кабинке бабуля стоит на коленях перед унитазом. Я зажимаю нос. Задранная юбка. Её мокрые туфли и носки, серая плоть её икр, варикозные вены. Не прерывая работы, она говорит:
— Подожди снаружи. Сейчас я посмотрю, что ты нарисовал.
На двери намалеван дерьмом круг.
Её руки в зелёных перчатках. Она скребёт пальцем по одному и тому же месту.
Я выхожу, а она кричит мне вслед:
— Найди что-нибудь острое! Ножницы или нож! Принеси мне!
Я убегаю. Чуть позже мы опять едем в лифте.
Она говорит, слышала, что я получил пятёрку за рисунок по религии. Это не так.
Пытается положить руку мне на голову.
По дороге домой дарит мне пять марок.
Мать повязала мне на шею кухонное полотенце. Всю ночь запах мыла. Мне часто хотелось сглотнуть, для этого приходилось не дышать, а когда продолжал дышать, то как будто жрал стекло.
Перед сном мама дала мне выпить стакан сока бузины. Бузину мы с мамой и бабулей собирали на холме у автобусной остановки. Бабуля охала, когда мы поднимались по склону. Больше неё охал только я. Длинные дистанции давались мне трудно. Очки запотевали, и дыхания не хватало. Мама давала мне ингалятор, который всегда носила в сумочке. Бабуля держалась за бёдра и морщилась от боли. Лучше всех на холм поднималась мама. Даже в босоножках она быстро шагала по траве.
Ещё накануне мне пришлось носить на шее компресс. Мать натёрла полотенце мылом и луком. И в придачу густой сок бузины…
Я наступил на крошки, упавшие с буфета. Хотелось есть. Взял из хлебницы булочку. Когда собрался откусить, учуял своё гнойное дыхание. Кто-то ударил меня в живот и сдавил горло. Я уронил булочку и подбежал к кухонному окну. На кухне ночь была такая же светлая, как за окном. Была зима, лежал снег. Мне было видно задний двор с перекладиной для половика. Мама спала. Наверняка уверенная, что я лежу рядом с ней. Дверь кухни поскрипывала. Я прижался лбом к стеклу. Светлая ночь, с большой луной. На бельевой верёвке снег. На бочке с водой образовалась крышка изо льда.
Похороны я видел по телевизору. Много людей в чёрных костюмах. Женщины в шляпах с вуалями. Цветы, венки, позолоченные или медные стойки и мальчик-служка, помахивающий кадилом. Всегда идёт дождь, и всегда открываются зонтики, когда полированный гроб опускается в могилу.
На бабулины похороны пришли мы с мамой и ещё две женщины. Дождя не было, но и солнце не сияло, вокруг ямы расстелили брезент. Мама плакала, а я хотел, чтобы она взяла меня за руку. Но я разочаровал её, потому что не захотел смотреть на бабулю. Я дошёл с мамой до часовни. Теперь я должен попрощаться, сказала она. Мама тащила меня силой, но я не хотел туда заходить. Бабуля расстроилась бы, что я не хочу на прощанье посмотреть ей в лицо. На это я ответил, что всё не так и я лучше знаю бабулю. Она не хотела бы, чтобы на неё смотрели, если она сама не может ни на кого посмотреть.
Я вырвался и спрятался среди памятников.
