Cергей Аб
ЧЕРТЁЖ
рассказ
Не зная, за чем именно, я вышел из дома и пошёл в центр. На столе осталось лежать приглашение на свадьбу, которое и побудило меня идти искать подарок. Оно пришло вовремя, давно. Я распечатал конверт, уже зная, что ждёт внутри, после чего положил на стол и не убирал, время от времени смахивая с него пыль. Приглашение напоминало о себе уколом каждый раз, когда я на него смотрел. Когда-нибудь надо будет заставить себя пойти в магазин. Написанный от руки текст задачу лишь усложнял, пара «будет рада тому, что я подарил бы самому себе».
Я видел в витрине одного посудного магазина объявление «Свадебные списки» и очень на него рассчитывал, на говорливых продавщиц, которые лучше меня знают, что можно дарить, что принято, что банально, что банально, но лучше, чем бессмысленная оригинальность, им всегда есть, что сказать. Предложение о «подарке самому себе» вспыхивало и гасло в голове, разрастаясь во всё поле зрения. Чем чаще я его повторял, тем крупнее и прозрачнее становились буквы, в конце концов они оставили меня наедине с собой. Боковым зрением я видел витрины и смазанные, не нужные мне вещи в них.
Невесту я знал плохо, жениха, впрочем, тоже, хоть и был приглашён с его стороны. Оба уже вызывали раздражение. Тон приглашения предполагал дружескую близость, но мы были в лучшем случае знакомыми, из-за чего оно становилось похожим на жест отчаянья, им не хватает гостей? нет друзей, но они хотят их иметь? «Самому себе», «самому себе».
Город тоже раздражал, я привык к его независимому присутствую рядом, но сейчас он весь собрался в функцию, в обстоятельство, из которого нужно было извлечь материальную мелочь. Перейдя Ринг, я упёрся в парк и подумал, что стоит зайти, утром не должно быть много людей. На самого себя я уже тоже был зол, понимая, что тяну время, и пора наконец покончить с этой пустой затеей. Я вышел к Храму Тесея, который в утреннем солнце мне показался особенно белым. Вечерняя подсветка превращала его в жёлтый воск, готовый растечься и покрыть собой газоны и клумбы с розами. Сейчас он стоял передо мной собранный и ясный, я сбился с ритма и остановился перед ним. Сел на скамейку и закурил. Эта реконструкция дорического храма не была свободна, у неё не было самостоятельности — в обращении к прошлому всегда есть элемент игры и постановки, но я с завистью смотрел даже на эту дистанцию белизны и расправляющейся вокруг пестроты дня.
Уже открывались магазины, теперь богатство витрин действовало на меня умиротворяюще. Разумеется, раз человечество производит столько вещей, я смогу найти среди них парочку, которые подарил бы себе сам. В витрине первой посудной лавки были выставлены сковородки, которые магазин предлагал с большой скидкой. Реклама подробно описывала их внутреннее устройство: внешний слой принимает нагревание любой силы, само дно наполнено другим металлом высокой теплопроводности, как лепёшка начинкой, а на поверхность нанесено особое покрытие, к которому не прижарится ни мясо, никакая другая еда. На поясняющей фотографии высоко в воздухе над сковородкой замерли разноцветные овощи. Плакат не оставлял прохожему ни одного шанса. Но подарок? Сковородки? На кого я похож… Воображение издевательски рисовало коробку в цветной бумаге, из которой торчала высокотехнологичная ручка, способная выдержать температуру духовки.
Понимая, что уже не смогу зайти в этот магазин, я пошёл дальше. Какой будет звук, если включатся все электроприборы, выставленные в витрине? Наверняка не такой пронзительный, как стоявший у меня в ушах, он уже рассеял спокойствие и ясность, которые на время вернулись ко мне в парке. К другому магазину надо было идти прямо, потом повернуть, потом ещё раз повернуть и дальше опять вперёд. Звуки кухни, где в действие приведены вся возможная утварь, превращались в запах. Над рекламной сковородой взлетала рыба, сырые яйца превращались в пену, из мясорубки розовыми червями лез фарш. Город в центра возвращал покой, здесь он был достаточно стар для того, чтоб иметь любые ответы. Дома стояли друг к другу вплотную, как буквы, быстрым почерком написанные от руки, и мне казалось, что я знаю, куда ведёт меня это повествование.
Вход во вторую посудную лавку я нашёл не сразу. Она располагалась в опрятном старом доме, который был когда-то задуман, наверное, жилым, но сейчас первый этаж и подвал были перестроены под магазин, гордящийся своим тоже давним годом открытия. Здесь в маленьком окне 18-го века я и видел объявление о свадебных подарках. Яркий электрический свет смешивался с дневным, которого явно недоставало для того, чтоб хрусталь на образцово накрытых столах искрился в полную силу. На продавщице была светло-зелёная униформа, я обратился к ней сам. Она меня поняла, во всяком случае на лице не было удивления, и пригласила следовать за ней. «Красивые тарелки не будут лишними никогда. То, что вы ищете что-то белое, вас совершенно не ограничивает, посмотрите по сторонам, мы здесь как в Альпах!» Продавщица уже держала в руке одну, и я подумал, что беру тарелку в руки без попытки отнестись к ней критически, что подарок неожиданно готов, он здесь. Оттенок был холодный, голубоватый, поверх фарфора была нанесена тонкая прозрачная глазурь, из-за чего тарелки были похожи на молодые зубы, у которых ещё не стёрся режущий край. Полного комплекта в магазине не было, и я попросил отправить весь заказ мне домой, когда он будет готов. По времени укладывался. Продавщица, доброжелательная и опрятная, как сам этот старый дом, благодарила меня и извинялась за задержку, я испугался, что она сейчас достанет из кармана карамельку и попробует утешить меня ею. Но она протянула мне только визитную карточку магазина, чтобы я перезвонил, если посылка задержится.
На улице был уже день, яркое солнце ослепило меня, когда я вышел из магазина. И сразу же свернул в переулки, где к домам, как в проявителе, начал возвращаться цвет. Это был цвет безе, бисквита, бисквита с кофейной пропиткой, видимо, где-то в поле зрения в магазине попали формы для выпечки. Но откуда-то у меня возникла беспокоящая уверенность, что банальность сравнения этой архитектуры с кондитерским ремеслом имеет второе дно. Казалось, это не гигантские торты, а муляжи, выставленные в витрину под палящее солнце, настоящие давно бы растаяли. Они не вызывали аппетит, скорее хотелось пнуть стену, чтоб понять, это папье-маше или резина, из которой японцы умело делают демонстрационные копии еды. Скорее бумага. Сейчас было действительно не отличить, но зимой, когда темнеет рано и в квартирах горит электрический свет, под нужным углом становилось очевидно, что это картон. Там, где наземная линия метро делает крутой поворот и дома оказываются совсем близко, видна толщина стен и окно с противоположной стороны комнаты, это картон, огромный игрушечный дом, который легко сомнется в кулаке великана, если бы он существовал.
Я вышел к Йозефсплац, ничего удивительного. После того, как Национальную библиотеку покрасили в белый цвет, а вместе с ней и всю площадь, объём совершенно пропал. Один подозрительный знакомый был уверен, причиной всему изменение климата, светлый фасад летом меньше нагревается, поэтому весь город волей муниципалитета посветлел. Другой предполагал, что так начальство экономит, белая краска дешевле цветной, он тогда ещё добавил, что дома стоят как вырезанные из картона. Если бы он знал, насколько был прав! Перед глазами по очереди встали площадь у театра, новый отреставрированный выставочный зал современного искусства — все муляжи из ватмана с правильными тенями, как цилиндры и кубы с ученического рисунка.
Чувствуя, что иду по бумаге, я пересёк площадь и зашёл в кафе. «Если весь город из бумаги, если весь город из бумаги…» — я никак не мог слова в предложение, чтоб наконец закончить его. Меня отвлекали две девушки за соседним столиком, они уже четверть часа обсуждали вчерашний ужин. У той, которая сидела напротив меня, было отталкивающее лицо. Её как будто накрасил ребёнок: на белые запудренные щёки двумя розовыми кругами были нанесены румяна, веки голубые, губы морковно-красные. Она постоянно смотрела на меня, из-за чего я был вынужден взять газету и делать вид, что читаю её. Я достал телефон, там же в кармане рядом была карточка из магазина. Продавщица сразу же узнала меня по акценту. Да, разумеется, они смогут завернуть подарок в соответствующую случаю бумаги, светлых тонов, им не составит никакого труда отправить подарок молодожёнам, если я пришлю им адрес. И она позволила себе дать маленький совет: чтобы сделать подарок более личным, стоит подписать открытку от руки и выслать на адрес магазина, она вложит её в подарок, моим друзьям будет приятно. После разговора я оправил друзьям сообщение, что мне поменяли рейс, и в церковь на церемонию я точно не успею. Ужин под вопросом, но лучше на меня не рассчитывать, после долгого перелёта я точно буду скорее мёртв, чем жив. Перечитал: «перелета», и засмеялся.
Я изнутри видел, что на улице уже настоящий летний полдень, тени заползли под дома и машины. Солнце жгло изо всей силы, такое солнце обесцвечивает разложенный на поле лён и торчащий на стройке кусок красной пластмассовой трубы. Я с закрытыми глазами смотрел вверх, а рукой гладил горячую стену дома — какой же хороший чертёж. Когда я снова посмотрел на улицу, на ней ничего было не разобрать. Тёмные синие, зелёные, чёрные волны ослепления постепенно собирались в бумажный город, текучие контуры домов, памятника, и единственного прохожего на парализованной светом улице. Навстречу шёл высокий молодой человек в строгом костюме, он нёс город, район, светлый дом в рассыпавшихся вокруг него второстепенных домиках-подробностях, наверное, с экзамена шёл студент-архитектор. Бывает, так держат свои монастыри святые и цари.
Я видел в витрине одного посудного магазина объявление «Свадебные списки» и очень на него рассчитывал, на говорливых продавщиц, которые лучше меня знают, что можно дарить, что принято, что банально, что банально, но лучше, чем бессмысленная оригинальность, им всегда есть, что сказать. Предложение о «подарке самому себе» вспыхивало и гасло в голове, разрастаясь во всё поле зрения. Чем чаще я его повторял, тем крупнее и прозрачнее становились буквы, в конце концов они оставили меня наедине с собой. Боковым зрением я видел витрины и смазанные, не нужные мне вещи в них.
Невесту я знал плохо, жениха, впрочем, тоже, хоть и был приглашён с его стороны. Оба уже вызывали раздражение. Тон приглашения предполагал дружескую близость, но мы были в лучшем случае знакомыми, из-за чего оно становилось похожим на жест отчаянья, им не хватает гостей? нет друзей, но они хотят их иметь? «Самому себе», «самому себе».
Город тоже раздражал, я привык к его независимому присутствую рядом, но сейчас он весь собрался в функцию, в обстоятельство, из которого нужно было извлечь материальную мелочь. Перейдя Ринг, я упёрся в парк и подумал, что стоит зайти, утром не должно быть много людей. На самого себя я уже тоже был зол, понимая, что тяну время, и пора наконец покончить с этой пустой затеей. Я вышел к Храму Тесея, который в утреннем солнце мне показался особенно белым. Вечерняя подсветка превращала его в жёлтый воск, готовый растечься и покрыть собой газоны и клумбы с розами. Сейчас он стоял передо мной собранный и ясный, я сбился с ритма и остановился перед ним. Сел на скамейку и закурил. Эта реконструкция дорического храма не была свободна, у неё не было самостоятельности — в обращении к прошлому всегда есть элемент игры и постановки, но я с завистью смотрел даже на эту дистанцию белизны и расправляющейся вокруг пестроты дня.
Уже открывались магазины, теперь богатство витрин действовало на меня умиротворяюще. Разумеется, раз человечество производит столько вещей, я смогу найти среди них парочку, которые подарил бы себе сам. В витрине первой посудной лавки были выставлены сковородки, которые магазин предлагал с большой скидкой. Реклама подробно описывала их внутреннее устройство: внешний слой принимает нагревание любой силы, само дно наполнено другим металлом высокой теплопроводности, как лепёшка начинкой, а на поверхность нанесено особое покрытие, к которому не прижарится ни мясо, никакая другая еда. На поясняющей фотографии высоко в воздухе над сковородкой замерли разноцветные овощи. Плакат не оставлял прохожему ни одного шанса. Но подарок? Сковородки? На кого я похож… Воображение издевательски рисовало коробку в цветной бумаге, из которой торчала высокотехнологичная ручка, способная выдержать температуру духовки.
Понимая, что уже не смогу зайти в этот магазин, я пошёл дальше. Какой будет звук, если включатся все электроприборы, выставленные в витрине? Наверняка не такой пронзительный, как стоявший у меня в ушах, он уже рассеял спокойствие и ясность, которые на время вернулись ко мне в парке. К другому магазину надо было идти прямо, потом повернуть, потом ещё раз повернуть и дальше опять вперёд. Звуки кухни, где в действие приведены вся возможная утварь, превращались в запах. Над рекламной сковородой взлетала рыба, сырые яйца превращались в пену, из мясорубки розовыми червями лез фарш. Город в центра возвращал покой, здесь он был достаточно стар для того, чтоб иметь любые ответы. Дома стояли друг к другу вплотную, как буквы, быстрым почерком написанные от руки, и мне казалось, что я знаю, куда ведёт меня это повествование.
Вход во вторую посудную лавку я нашёл не сразу. Она располагалась в опрятном старом доме, который был когда-то задуман, наверное, жилым, но сейчас первый этаж и подвал были перестроены под магазин, гордящийся своим тоже давним годом открытия. Здесь в маленьком окне 18-го века я и видел объявление о свадебных подарках. Яркий электрический свет смешивался с дневным, которого явно недоставало для того, чтоб хрусталь на образцово накрытых столах искрился в полную силу. На продавщице была светло-зелёная униформа, я обратился к ней сам. Она меня поняла, во всяком случае на лице не было удивления, и пригласила следовать за ней. «Красивые тарелки не будут лишними никогда. То, что вы ищете что-то белое, вас совершенно не ограничивает, посмотрите по сторонам, мы здесь как в Альпах!» Продавщица уже держала в руке одну, и я подумал, что беру тарелку в руки без попытки отнестись к ней критически, что подарок неожиданно готов, он здесь. Оттенок был холодный, голубоватый, поверх фарфора была нанесена тонкая прозрачная глазурь, из-за чего тарелки были похожи на молодые зубы, у которых ещё не стёрся режущий край. Полного комплекта в магазине не было, и я попросил отправить весь заказ мне домой, когда он будет готов. По времени укладывался. Продавщица, доброжелательная и опрятная, как сам этот старый дом, благодарила меня и извинялась за задержку, я испугался, что она сейчас достанет из кармана карамельку и попробует утешить меня ею. Но она протянула мне только визитную карточку магазина, чтобы я перезвонил, если посылка задержится.
На улице был уже день, яркое солнце ослепило меня, когда я вышел из магазина. И сразу же свернул в переулки, где к домам, как в проявителе, начал возвращаться цвет. Это был цвет безе, бисквита, бисквита с кофейной пропиткой, видимо, где-то в поле зрения в магазине попали формы для выпечки. Но откуда-то у меня возникла беспокоящая уверенность, что банальность сравнения этой архитектуры с кондитерским ремеслом имеет второе дно. Казалось, это не гигантские торты, а муляжи, выставленные в витрину под палящее солнце, настоящие давно бы растаяли. Они не вызывали аппетит, скорее хотелось пнуть стену, чтоб понять, это папье-маше или резина, из которой японцы умело делают демонстрационные копии еды. Скорее бумага. Сейчас было действительно не отличить, но зимой, когда темнеет рано и в квартирах горит электрический свет, под нужным углом становилось очевидно, что это картон. Там, где наземная линия метро делает крутой поворот и дома оказываются совсем близко, видна толщина стен и окно с противоположной стороны комнаты, это картон, огромный игрушечный дом, который легко сомнется в кулаке великана, если бы он существовал.
Я вышел к Йозефсплац, ничего удивительного. После того, как Национальную библиотеку покрасили в белый цвет, а вместе с ней и всю площадь, объём совершенно пропал. Один подозрительный знакомый был уверен, причиной всему изменение климата, светлый фасад летом меньше нагревается, поэтому весь город волей муниципалитета посветлел. Другой предполагал, что так начальство экономит, белая краска дешевле цветной, он тогда ещё добавил, что дома стоят как вырезанные из картона. Если бы он знал, насколько был прав! Перед глазами по очереди встали площадь у театра, новый отреставрированный выставочный зал современного искусства — все муляжи из ватмана с правильными тенями, как цилиндры и кубы с ученического рисунка.
Чувствуя, что иду по бумаге, я пересёк площадь и зашёл в кафе. «Если весь город из бумаги, если весь город из бумаги…» — я никак не мог слова в предложение, чтоб наконец закончить его. Меня отвлекали две девушки за соседним столиком, они уже четверть часа обсуждали вчерашний ужин. У той, которая сидела напротив меня, было отталкивающее лицо. Её как будто накрасил ребёнок: на белые запудренные щёки двумя розовыми кругами были нанесены румяна, веки голубые, губы морковно-красные. Она постоянно смотрела на меня, из-за чего я был вынужден взять газету и делать вид, что читаю её. Я достал телефон, там же в кармане рядом была карточка из магазина. Продавщица сразу же узнала меня по акценту. Да, разумеется, они смогут завернуть подарок в соответствующую случаю бумаги, светлых тонов, им не составит никакого труда отправить подарок молодожёнам, если я пришлю им адрес. И она позволила себе дать маленький совет: чтобы сделать подарок более личным, стоит подписать открытку от руки и выслать на адрес магазина, она вложит её в подарок, моим друзьям будет приятно. После разговора я оправил друзьям сообщение, что мне поменяли рейс, и в церковь на церемонию я точно не успею. Ужин под вопросом, но лучше на меня не рассчитывать, после долгого перелёта я точно буду скорее мёртв, чем жив. Перечитал: «перелета», и засмеялся.
Я изнутри видел, что на улице уже настоящий летний полдень, тени заползли под дома и машины. Солнце жгло изо всей силы, такое солнце обесцвечивает разложенный на поле лён и торчащий на стройке кусок красной пластмассовой трубы. Я с закрытыми глазами смотрел вверх, а рукой гладил горячую стену дома — какой же хороший чертёж. Когда я снова посмотрел на улицу, на ней ничего было не разобрать. Тёмные синие, зелёные, чёрные волны ослепления постепенно собирались в бумажный город, текучие контуры домов, памятника, и единственного прохожего на парализованной светом улице. Навстречу шёл высокий молодой человек в строгом костюме, он нёс город, район, светлый дом в рассыпавшихся вокруг него второстепенных домиках-подробностях, наверное, с экзамена шёл студент-архитектор. Бывает, так держат свои монастыри святые и цари.
