Александр (Шаньга) Антонов
ВЭРИК
эуыбля
Издалека, мотыляясь меж деревенских оград и электрических столбов, движется одинокая, какая-то несуразная, одетая в нелепые разномастные одежды, долговязая фигура. Движется зигзагами, от сугроба к сугробу, иногда спотыкаясь и ненадолго замирая для восстановления утерянного равновесия. Фигура что-то бережно прижимает к груди и даже если валится в сугроб, то не выпускает из рук свой бесценный груз. В конце концов, дойдя до ровной укатанной дороги она, поскользнувшись, падает навзничь, крепко приложившись затылком об лёд, произносит негромко: «Ну, и зашибись!», и затихает обнимая пакет. Из пакета на белый свет сиротливо выглядывает непочатая коробка дешёвого вина.
«Вставай, Мотыль, замёрзнешь!» — тормошат лежащую фигуру проходящие мужики. «Щас, щас…» — бормочет Мотыль, не открывая глаз. Наконец, поспав немного на дороге, Мотыль в несколько этапов поднимается на ноги. «Блаженный! Блаженный!» — завывают, сбегаясь отовсюду, дворовые собаки. «Не факт!» — то ли ещё мужикам, то ли уже собакам отвечает Мотыль, и продолжает свой извилистый путь на непослушных ногах.
Мотыль идёт к Вэрику. Только он знает маршрут. Вэрика невозможно отыскать просто так. Никто не знает в каком из домов он сегодня обитает. Возможно, что Вэрик и вовсе — выдуманное мистическое существо. Незримый алкогольный дух деревни. Известно лишь, что он где-то есть. Сидит немытый, оборванный и постоянно пьяный в своём неведомом жилище и соблюдает издревле заведённый порядок: следит, чтобы в сельпо на полках не кончался запас спиртных напитков, курит лёжа в кровати на грязных ватных одеялах, жжёт электрические чайники, бьёт стёкла и посуду, роняет шкаф и телевизор, срезает трубку у таксофона, обрывает ручки стартёров у бензопил, отламывает лыжи у снегоходов, наклоняет в разные стороны телеграфные столбы, выворачивает жерди из заборов, громко ругается матом, организовывает пьяные драки по праздникам и на поминках.
Когда Мотыль придёт к Вэрику, они феерически зажгут в его тайной берлоге. Стряхнут рукавом со стола вчерашний сор, смачно закурят и сомкнут разом стаканы. Потухнет с испуга печь, и вспотеют от страха заиндевелые окна, покроется жёлтыми пятнами и скукожится свежий снег во дворе, лопнет на реке лёд, осыплются в образовавшуюся трещину звёзды с небес, а луна упрётся рогом в телеграфный столб. И станут Мотыль с Вэриком бубнить всю тёмную ночь напролёт старые заклинания и звать сквозь щелястую печную трубу заплутавшую в тёмных глухих лесах беспросветную тоску: «Эу-ы-ыбля! Эу-ы-ыбля!»
«Вставай, Мотыль, замёрзнешь!» — тормошат лежащую фигуру проходящие мужики. «Щас, щас…» — бормочет Мотыль, не открывая глаз. Наконец, поспав немного на дороге, Мотыль в несколько этапов поднимается на ноги. «Блаженный! Блаженный!» — завывают, сбегаясь отовсюду, дворовые собаки. «Не факт!» — то ли ещё мужикам, то ли уже собакам отвечает Мотыль, и продолжает свой извилистый путь на непослушных ногах.
Мотыль идёт к Вэрику. Только он знает маршрут. Вэрика невозможно отыскать просто так. Никто не знает в каком из домов он сегодня обитает. Возможно, что Вэрик и вовсе — выдуманное мистическое существо. Незримый алкогольный дух деревни. Известно лишь, что он где-то есть. Сидит немытый, оборванный и постоянно пьяный в своём неведомом жилище и соблюдает издревле заведённый порядок: следит, чтобы в сельпо на полках не кончался запас спиртных напитков, курит лёжа в кровати на грязных ватных одеялах, жжёт электрические чайники, бьёт стёкла и посуду, роняет шкаф и телевизор, срезает трубку у таксофона, обрывает ручки стартёров у бензопил, отламывает лыжи у снегоходов, наклоняет в разные стороны телеграфные столбы, выворачивает жерди из заборов, громко ругается матом, организовывает пьяные драки по праздникам и на поминках.
Когда Мотыль придёт к Вэрику, они феерически зажгут в его тайной берлоге. Стряхнут рукавом со стола вчерашний сор, смачно закурят и сомкнут разом стаканы. Потухнет с испуга печь, и вспотеют от страха заиндевелые окна, покроется жёлтыми пятнами и скукожится свежий снег во дворе, лопнет на реке лёд, осыплются в образовавшуюся трещину звёзды с небес, а луна упрётся рогом в телеграфный столб. И станут Мотыль с Вэриком бубнить всю тёмную ночь напролёт старые заклинания и звать сквозь щелястую печную трубу заплутавшую в тёмных глухих лесах беспросветную тоску: «Эу-ы-ыбля! Эу-ы-ыбля!»
