Александр Макаров
РАССКАЗ ОБО ВСЁМ НА СВЕТЕ, А НЕ ТОЛЬКО ОБ УНЫНИИ И ЗАВИСТИ
— Денег нет. — Сказал мне директор, вертя в руках клочок бумаги — Ужасное, беспросветное и бесперспективное безденежье. Это какой-то кошмар, Саша. Притом, вокруг столько богатых людей, столько дорогих автомобилей, драгоценных люстр, брильянтов. Откуда они всё это берут? Никогда я этого не пойму.
Он замолчал.
— Николай Иваныч, но ведь вы мой начальник. — сказал я — Объясните мне, как такое выходит. Я работаю столько же, сколько и прочие дизайнеры, а получаю сущие гроши. Я как будто бы всё еще на этом чертовом испытательном сроке. Хотя, я уже давно не на нём. А мне надо платить за квартиру. А еще скоро Новый год. Плюс ко всему я, как недавно выяснилось, регулярно выходил в интернет через межгород. Короче, я очень нуждаюсь в деньгах. Выдайте мне хотя бы аванс, что ли, я не знаю.
Директор схватил себя за щеки.
— Да пойми же ты, Саша — горестно сказал директор — нет совсем никаких денег. Хоть бы копеечка куда закатилась, ан нет. Даже не знаю, что тебе предложить. Вот, возьми бублик.
Директор выдвинул ящик стола и достал из него полупустой пакетик с бубликами. Он долго выбирал самый крошечный, не нашел, в итоге разломил пополам бублик средних размеров и протянул половинку мне.
— Совсем, совсем нет денег — сказал он и задвинул бублики обратно в стол.
***
Я вышел из кабинета директора, рассеянно выкинул половинку от среднего бублика в мусорную корзину и пошёл к себе.
На полдороги, у кулера, мне встретились Жанна и Вадим. Они опять были чем-то очень довольны. Их молодые лица вновь были светлы. Мне не верилось, что кто-то из них когда-либо на протяжении своей активной и полной радости жизни остро нуждался в деньгах.
Мне с трудом верилось даже то, что они когда-либо тревожили свои организмы едой, хотя иногда и сталкивался с ними в буфете.
Жанна и Вадим как обычно вели беседу о чём-то очень возвышенном, о каком-то, я не знаю, концерте или о выставке, а вокруг них незримо пели птицы, цвели цветы и порхали ангелы
— Слушайте, а вот вы давно аванс получали? — спросил я у них, сразу у обоих, доставая из-за кулера маленький пластмассовый стаканчик. — Я тут у Николая Ивановича попросил, а он…
Тут они сразу перестали быть чересчур светлыми и стали нормального человеческого цвета. Незримые цветы подвяли, а ангелы сложили крылья и с раздражением уставились на меня.
— Саша — сказал Вадим — денежные разговоры — дурной тон. Я понимаю, ты приехал откуда-то с Крайнего Севера, поэтому можешь не знаешь…
— Я из Якутска — сказал я. — это не совсем Крайний Север.
— Ну, в любом случае… — сказал Вадим.
— Ну что ты, Вадик — сказала Жанна — зря ты так. Человек просто спросил.
Жанна мне нравилась. Она носила джинсы и иногда загадочно улыбалась.
Я выпил холодной воды и засобирался к себе.
— Я пойду к себе — сказал я. — Хорошего дня.
Жанна загадочно улыбнулась и повела джинсовым бедром.
***
Я спустился в кабинет, в котором работал — в маленькую, тёмную, прокуренную комнатушку.
Мой наставник, главный дизайнер Виктор использовал для подрыва нашего здоровья вкусные маленькие сигарки.
— Виктор, а тут у вас всегда с деньгами такая ерунда? — спросил я его, усаживаясь за свой стол и дергая мышку. — Сейчас ходил к начальнику, просил прибавки, или хотя бы, аванса. Он сказал, что, денег, мол, нет.
— Ох, Александр — сказал флегматичный Виктор, выпуская колечко. — это же такой мозгоклюище.
Впрочем, от прямого ответа Виктор уклонился и принялся по обыкновению нести в мои массы мудрость и просветление.
— Знаешь, Александр — сказал Виктор низким голосом, — деньги — это зло. Это то, что отвлекает нас от настоящих жизненных целей. От реальных, а не мифических побед. От вечных, а не тленных ценностей. В сущности, именно в бедности сермяжная правда. Бедность сурова, как наковальня, но лишена шелухи, она настояща и правдива.
Он внимательно посмотрел на меня. Его голова, совершенно лысая сверху, была украшена шикарной гривой собранных в пучок затылочных волос.
Виктор продолжал.
— Вот в чем твоя цель, Александр? В чем ты видишь, так сказать совокупность твоих желаний? В чем таком должны для тебя сойтись инь и янь?
Мои желания были просты и понятны. Они включали в себя внесение оплаты за съемную квартиру. Они включали в себя плотный обед. Они включали в себя оплату интернета. И иногда включали в себя расходы на парикмахерскую, потому что я оброс.
— Я вижу свои желания так: — сказал я, — я буду работать всё лучше и лучше и, в итоге, приведу нашу фирму к невероятному процветанию. Тогда-то глядишь мне и выдадут аванс, а может и зарплату повысят.
— Хум-хмм — по-особому, всезнающе усмехнулся Виктор.
Возле нашего бизнес-центра мой мудрый собеседник парковал свой большой желтый мотоцикл. Два-три раза в год он ездил в Индию набираться мудрости, хотя, казалось бы, куда ещё то.
***
Наступил вечер, и я пошёл домой.
На выходе столкнулся с директором. Он, как мне показалось, немного смутился, но быстро взял себя в руки, и, схватив меня за руку, принялся прощаться.
— Главное, Александр, это бодрость духа! — кричал он — не унывать ни при каких обстоятельствах! Ни при каких!! Держать хвост пистолетом! Тебя, кстати подвезти? Хотя мне тут надо бы метнуться неотложным по делам! Совершенно неотложным! Но я могу тебя подвезти! Если тебе недалеко!
— Нет, Николай Иванович, спасибо — сказал я — мне тут совсем рядом. Я пешком дойду.
— Вот и хорошо! — закричал он с воодушевлением — Вот и ладушки! Не унывай!
И он выкатился из здания, словно приличных размеров биллиардный шар.
***
Мне было, конечно, далеко, а на улице стоял ужасный мороз.
Чуть раньше выяснилось, что я, северный человек, оказался не готов к морозам большого города.
Якутский холод, поражающий неподготовленного зрителя двузначными цифрами на термометре, на деле был ласков и укутан в туман. От него можно было спрятаться под пуховиком, шапкой и пудовым шарфом. С ним можно было договориться, он, как Морозко, был бородат, вспыльчив, но отходчив.
От холода большого города оказалось невозможно спрятаться под шапками и шарфами. Он проникал под одежду и больно щипал кожу костлявыми пальцами, он целился в глаза, пробирался в уши, и вообще вёл себя, как бесплотный, приставучий кладбищенский упырь.
Уже стемнело, я, не разбирая дороги, брёл пешком по какому-то бесконечному, залитому предновогодними огнями проспекту, и, ежась от холода, отчаянно себя жалел.
Сначала я не собирался себя жалеть, а прикидывал у кого можно взять взаймы. Скоро стало понятно, что прикидывать особо нечего. В этом городе друзей у меня , по большому счету не было, а те, что были — такие же горемыки у которых каждая копейка на счету и которые выходят в интернет через межгород.
Но вскоре, мне стали попадаться до тошноты румяные парочки, рыщущие в поисках новогодних подарков родным и близким. Они-то меня и доконали.
Я почувствовал себя каким-то особенно мелким, одиноким и чужим.
А ведь когда-то, совсем недавно я мечтал переехать сюда, в этот город, мечтал, что жизнь изменится, мечтал, что здесь-то я и заживу как следует, что здесь все мои мнимые и явные таланты оценят, я найду своё место, найду новых друзей, найду людей, что будут со мной в кои веки на одной волне.
На деле, все эти счастливчики, все эти жители мегаполиса, оказались совершенно на меня не похожи. Они как будто бы говорили на другом языке. Они совсем не так, как я одевались, они по-другому развлекались, по-другому мыслили и чувствовали.
Я чувствовал к ним жгучую зависть. Все они находились на своём месте, были уместны и сыты.
Я тоже желал сытости и уместности.
Еще я желал, чтобы мои желания были не такими ничтожными и мелкими. Я желал желать чего-то крупного и значительного, а не вот этого всего пошлого, земного и желудочно-кишечного.
***
Я брел и брел, брёл явно не туда, но упорно продолжал брести.
Постепенно вокруг, словно из-под земли выползали промышленные районы, мрачные, словно Мордор.
Мне было всё равно: я размышлял о природе везения.
Точнее о том, что моё личное невезение достигло каких-то космических масштабов.
Такое чувство, думал я, что как только я откуда-то уходил, там немедленно случалось что-то волшебное, и наоборот, как только я заходил в какое-то место, оказывалось, что нечто волшебное там только что состоялось и приди я буквально на минуту раньше это случилось бы и со мной. Но я приходил на минуту позже, момент был упущен и больше, конечно же ни за что не повторим. Или повторим, но не со мной, а с другими, со всеми этими жаннами и вадимами, у которых, бессердечных жадин, этих волшебных моментов и так как грязи.
Я был глубоко погружен в свои мысли, старательно и подробно мусолил каждую свою неудачу, каждый промах и совершенно не замечал творившегося вокруг.
А мрак, тем временем, сгустился, свет фонарей потускнел. Из подворотен показались тени.
Одну из них я заметил, она будто бы мелькнула за спиной, или, быть может не за спиной, а наоборот, сбоку, но внимательнее рассмотреть не удалось, потому что вдруг всё потемнело, а затем вспыхнуло сразу сотней фейерверков, чтобы погаснуть.
***
Поликлиника, куда меня привез милиционеры, подобрав на улице, была под стать городу — громадна, мрачна и торжественна.
Болела голова и ещё какие-то части тела, левый глаз не открывался, а правый работал за двоих, жадно впитывая мертвый свет люминесцентных ламп.
— Интересно, цел ли левый глаз — думал я, без особого интереса, неудобно расположившись в койке, затейливо переплетенный трубочками и проводками.
Потом был бледно-розовый кафель палаты, прозрачная столовская картошка и весёлый доктор, зашивавший мне лицо.
— Эх ты, боец — приговаривал доктор, ловко орудуя иголкой.
— Почему, боец? — хотел спросить я, но не стал.
Выписали меня, впрочем, довольно скоро. Глаз оказался цел, как и внутренние органы, и даже почти все кости были целы, мне явно повезло.
— Повезло тебе, — сказал на прощание весёлый доктор.
— С Новым Годом — сказал на прощание я.
***
Дома было тепло, а в кухонном шкафу обнаружилась коробка китайской лапши.
Было непонятно как сумела уцелеть она в этом жестоком, полном голодающих дизайнеров, мире.
Я поставил чайник, и залил лапшу кипятком.
Потом выглянул в окно. На улице шёл снежок, старинные дома припорошило и от этого они стали выглядеть чуть легкомысленнее.
— В сущности, всё прекрасно. — вдруг подумалось мне ни с того ни с сего.
Оба глаза на месте, заваривается на кухне лапша, ребра целы, а живу я в том самом городе, жить в котором мечтал с позднего младенчества. Есть даже, страшное дело, работа, которую почти не противно выполнять.
Остальное уж как-нибудь.
Тут на подоконник со стороны улицы запрыгнул жирный воробей, и я решил, что, пожалуй, лапша уже достаточно заварилась.
Он замолчал.
— Николай Иваныч, но ведь вы мой начальник. — сказал я — Объясните мне, как такое выходит. Я работаю столько же, сколько и прочие дизайнеры, а получаю сущие гроши. Я как будто бы всё еще на этом чертовом испытательном сроке. Хотя, я уже давно не на нём. А мне надо платить за квартиру. А еще скоро Новый год. Плюс ко всему я, как недавно выяснилось, регулярно выходил в интернет через межгород. Короче, я очень нуждаюсь в деньгах. Выдайте мне хотя бы аванс, что ли, я не знаю.
Директор схватил себя за щеки.
— Да пойми же ты, Саша — горестно сказал директор — нет совсем никаких денег. Хоть бы копеечка куда закатилась, ан нет. Даже не знаю, что тебе предложить. Вот, возьми бублик.
Директор выдвинул ящик стола и достал из него полупустой пакетик с бубликами. Он долго выбирал самый крошечный, не нашел, в итоге разломил пополам бублик средних размеров и протянул половинку мне.
— Совсем, совсем нет денег — сказал он и задвинул бублики обратно в стол.
***
Я вышел из кабинета директора, рассеянно выкинул половинку от среднего бублика в мусорную корзину и пошёл к себе.
На полдороги, у кулера, мне встретились Жанна и Вадим. Они опять были чем-то очень довольны. Их молодые лица вновь были светлы. Мне не верилось, что кто-то из них когда-либо на протяжении своей активной и полной радости жизни остро нуждался в деньгах.
Мне с трудом верилось даже то, что они когда-либо тревожили свои организмы едой, хотя иногда и сталкивался с ними в буфете.
Жанна и Вадим как обычно вели беседу о чём-то очень возвышенном, о каком-то, я не знаю, концерте или о выставке, а вокруг них незримо пели птицы, цвели цветы и порхали ангелы
— Слушайте, а вот вы давно аванс получали? — спросил я у них, сразу у обоих, доставая из-за кулера маленький пластмассовый стаканчик. — Я тут у Николая Ивановича попросил, а он…
Тут они сразу перестали быть чересчур светлыми и стали нормального человеческого цвета. Незримые цветы подвяли, а ангелы сложили крылья и с раздражением уставились на меня.
— Саша — сказал Вадим — денежные разговоры — дурной тон. Я понимаю, ты приехал откуда-то с Крайнего Севера, поэтому можешь не знаешь…
— Я из Якутска — сказал я. — это не совсем Крайний Север.
— Ну, в любом случае… — сказал Вадим.
— Ну что ты, Вадик — сказала Жанна — зря ты так. Человек просто спросил.
Жанна мне нравилась. Она носила джинсы и иногда загадочно улыбалась.
Я выпил холодной воды и засобирался к себе.
— Я пойду к себе — сказал я. — Хорошего дня.
Жанна загадочно улыбнулась и повела джинсовым бедром.
***
Я спустился в кабинет, в котором работал — в маленькую, тёмную, прокуренную комнатушку.
Мой наставник, главный дизайнер Виктор использовал для подрыва нашего здоровья вкусные маленькие сигарки.
— Виктор, а тут у вас всегда с деньгами такая ерунда? — спросил я его, усаживаясь за свой стол и дергая мышку. — Сейчас ходил к начальнику, просил прибавки, или хотя бы, аванса. Он сказал, что, денег, мол, нет.
— Ох, Александр — сказал флегматичный Виктор, выпуская колечко. — это же такой мозгоклюище.
Впрочем, от прямого ответа Виктор уклонился и принялся по обыкновению нести в мои массы мудрость и просветление.
— Знаешь, Александр — сказал Виктор низким голосом, — деньги — это зло. Это то, что отвлекает нас от настоящих жизненных целей. От реальных, а не мифических побед. От вечных, а не тленных ценностей. В сущности, именно в бедности сермяжная правда. Бедность сурова, как наковальня, но лишена шелухи, она настояща и правдива.
Он внимательно посмотрел на меня. Его голова, совершенно лысая сверху, была украшена шикарной гривой собранных в пучок затылочных волос.
Виктор продолжал.
— Вот в чем твоя цель, Александр? В чем ты видишь, так сказать совокупность твоих желаний? В чем таком должны для тебя сойтись инь и янь?
Мои желания были просты и понятны. Они включали в себя внесение оплаты за съемную квартиру. Они включали в себя плотный обед. Они включали в себя оплату интернета. И иногда включали в себя расходы на парикмахерскую, потому что я оброс.
— Я вижу свои желания так: — сказал я, — я буду работать всё лучше и лучше и, в итоге, приведу нашу фирму к невероятному процветанию. Тогда-то глядишь мне и выдадут аванс, а может и зарплату повысят.
— Хум-хмм — по-особому, всезнающе усмехнулся Виктор.
Возле нашего бизнес-центра мой мудрый собеседник парковал свой большой желтый мотоцикл. Два-три раза в год он ездил в Индию набираться мудрости, хотя, казалось бы, куда ещё то.
***
Наступил вечер, и я пошёл домой.
На выходе столкнулся с директором. Он, как мне показалось, немного смутился, но быстро взял себя в руки, и, схватив меня за руку, принялся прощаться.
— Главное, Александр, это бодрость духа! — кричал он — не унывать ни при каких обстоятельствах! Ни при каких!! Держать хвост пистолетом! Тебя, кстати подвезти? Хотя мне тут надо бы метнуться неотложным по делам! Совершенно неотложным! Но я могу тебя подвезти! Если тебе недалеко!
— Нет, Николай Иванович, спасибо — сказал я — мне тут совсем рядом. Я пешком дойду.
— Вот и хорошо! — закричал он с воодушевлением — Вот и ладушки! Не унывай!
И он выкатился из здания, словно приличных размеров биллиардный шар.
***
Мне было, конечно, далеко, а на улице стоял ужасный мороз.
Чуть раньше выяснилось, что я, северный человек, оказался не готов к морозам большого города.
Якутский холод, поражающий неподготовленного зрителя двузначными цифрами на термометре, на деле был ласков и укутан в туман. От него можно было спрятаться под пуховиком, шапкой и пудовым шарфом. С ним можно было договориться, он, как Морозко, был бородат, вспыльчив, но отходчив.
От холода большого города оказалось невозможно спрятаться под шапками и шарфами. Он проникал под одежду и больно щипал кожу костлявыми пальцами, он целился в глаза, пробирался в уши, и вообще вёл себя, как бесплотный, приставучий кладбищенский упырь.
Уже стемнело, я, не разбирая дороги, брёл пешком по какому-то бесконечному, залитому предновогодними огнями проспекту, и, ежась от холода, отчаянно себя жалел.
Сначала я не собирался себя жалеть, а прикидывал у кого можно взять взаймы. Скоро стало понятно, что прикидывать особо нечего. В этом городе друзей у меня , по большому счету не было, а те, что были — такие же горемыки у которых каждая копейка на счету и которые выходят в интернет через межгород.
Но вскоре, мне стали попадаться до тошноты румяные парочки, рыщущие в поисках новогодних подарков родным и близким. Они-то меня и доконали.
Я почувствовал себя каким-то особенно мелким, одиноким и чужим.
А ведь когда-то, совсем недавно я мечтал переехать сюда, в этот город, мечтал, что жизнь изменится, мечтал, что здесь-то я и заживу как следует, что здесь все мои мнимые и явные таланты оценят, я найду своё место, найду новых друзей, найду людей, что будут со мной в кои веки на одной волне.
На деле, все эти счастливчики, все эти жители мегаполиса, оказались совершенно на меня не похожи. Они как будто бы говорили на другом языке. Они совсем не так, как я одевались, они по-другому развлекались, по-другому мыслили и чувствовали.
Я чувствовал к ним жгучую зависть. Все они находились на своём месте, были уместны и сыты.
Я тоже желал сытости и уместности.
Еще я желал, чтобы мои желания были не такими ничтожными и мелкими. Я желал желать чего-то крупного и значительного, а не вот этого всего пошлого, земного и желудочно-кишечного.
***
Я брел и брел, брёл явно не туда, но упорно продолжал брести.
Постепенно вокруг, словно из-под земли выползали промышленные районы, мрачные, словно Мордор.
Мне было всё равно: я размышлял о природе везения.
Точнее о том, что моё личное невезение достигло каких-то космических масштабов.
Такое чувство, думал я, что как только я откуда-то уходил, там немедленно случалось что-то волшебное, и наоборот, как только я заходил в какое-то место, оказывалось, что нечто волшебное там только что состоялось и приди я буквально на минуту раньше это случилось бы и со мной. Но я приходил на минуту позже, момент был упущен и больше, конечно же ни за что не повторим. Или повторим, но не со мной, а с другими, со всеми этими жаннами и вадимами, у которых, бессердечных жадин, этих волшебных моментов и так как грязи.
Я был глубоко погружен в свои мысли, старательно и подробно мусолил каждую свою неудачу, каждый промах и совершенно не замечал творившегося вокруг.
А мрак, тем временем, сгустился, свет фонарей потускнел. Из подворотен показались тени.
Одну из них я заметил, она будто бы мелькнула за спиной, или, быть может не за спиной, а наоборот, сбоку, но внимательнее рассмотреть не удалось, потому что вдруг всё потемнело, а затем вспыхнуло сразу сотней фейерверков, чтобы погаснуть.
***
Поликлиника, куда меня привез милиционеры, подобрав на улице, была под стать городу — громадна, мрачна и торжественна.
Болела голова и ещё какие-то части тела, левый глаз не открывался, а правый работал за двоих, жадно впитывая мертвый свет люминесцентных ламп.
— Интересно, цел ли левый глаз — думал я, без особого интереса, неудобно расположившись в койке, затейливо переплетенный трубочками и проводками.
Потом был бледно-розовый кафель палаты, прозрачная столовская картошка и весёлый доктор, зашивавший мне лицо.
— Эх ты, боец — приговаривал доктор, ловко орудуя иголкой.
— Почему, боец? — хотел спросить я, но не стал.
Выписали меня, впрочем, довольно скоро. Глаз оказался цел, как и внутренние органы, и даже почти все кости были целы, мне явно повезло.
— Повезло тебе, — сказал на прощание весёлый доктор.
— С Новым Годом — сказал на прощание я.
***
Дома было тепло, а в кухонном шкафу обнаружилась коробка китайской лапши.
Было непонятно как сумела уцелеть она в этом жестоком, полном голодающих дизайнеров, мире.
Я поставил чайник, и залил лапшу кипятком.
Потом выглянул в окно. На улице шёл снежок, старинные дома припорошило и от этого они стали выглядеть чуть легкомысленнее.
— В сущности, всё прекрасно. — вдруг подумалось мне ни с того ни с сего.
Оба глаза на месте, заваривается на кухне лапша, ребра целы, а живу я в том самом городе, жить в котором мечтал с позднего младенчества. Есть даже, страшное дело, работа, которую почти не противно выполнять.
Остальное уж как-нибудь.
Тут на подоконник со стороны улицы запрыгнул жирный воробей, и я решил, что, пожалуй, лапша уже достаточно заварилась.