В ноябрьскую полночь затеплить жёлтую лампу за белым столом и распечатать настоящее бумажное письмо — о! дорогого стоит. Хождение писем продолжается, несмотря на изъебасы прогресса. Продолжаются: миграции птиц, перемены времён года, зачатия и рождения, умирания и воскрешения, чередом, своим чередом, всё идёт своим величавым чередом.

И ты пошёл за ней по длинному коридору, где висели лампочки без абажуров и пахло настоящей почтой: сургуч, клей, бумага, бечёвка, чернила, стеарин, казеин, перезревшие груши, мёд, сапоги со скрипом, крем-брюле, дешёвый уют, вобла, побеги бамбука, крысиный помёт, слёзы старшего письмоводителя.

мишка коля – это по-коми. по-русски – николай михайлович. ходит по деревне по осени – опираясь на грязное двуствольное ружье с обклеенным изолентой прикладом. лет ему много. но людям бывает и больше. лицо заросло как берег озера ыджыд-ты – а руки колеблются как его же поверхность в сентябрьский этот всегдашний ветер. руки подвижны – а все остальное мишка коля делает очень плавно, слова добывает изнутри еще медленнее – как детей. ходит и трясется.

С почтальоном — особенно. Видишь: подъезжает на велосипеде к калитке, стучит костяшкой среднего пальца по промокшей зеленоватой центральной её планке, не дожидаясь разрешения войти или просто звука голоса, означающего что угодно, скрипит несмазанными петлями, неспешно, в каком-то полутанце ступает по каменным серым плитам, которыми выложена тропинка к дому, на калитке надпись: «Осторожно! Злая собака!»

Я перелистываю страницы едва касаясь, шевелю пальцами с усилием, которого хватает только на то, чтобы перевернуть страницу. Ручка зацарапала, зашуршала по бумаге, и мне стало удивительно хорошо. До восторга. Я узнала эту бумагу, запахи чернил и рассохшегося дерева. Я узнала свои буквы. Длинные пальцы. Могу ли я знать, что мои пальцы длинные? Могу. Они длинные ...

В своё время она даже ходила к врачу-ортопеду, и просила его, чтобы он нарастил ей ногу, а точнее сказать, вытянул при помощи специальных стальных приспособлений, напоминавших велосипедные спицы, вставленные в щёлкающий и вечно живой механизм башенных часов, которые в любое время суток показывают пять часов пополудни. Там было что-то не так с анкерным спуском…

Представь — ты сейчас уснёшь, и как это будет хорошо. Я смотрю на тебя со спины, ты в сером трикотажном домашнем костюме — штаны, полосатая майка. Ты лежишь на боку, а ноги согнуты в коленях и прижаты к себе, и ты кажешься ещё меньше, и мне хочется накрыть тебя вот так — одной ладонью. Для этого надо отойти подальше, и я отхожу, а ты всё меньше, меньше, поэтому я подхожу ещё, но теперь ты больше моей руки, а я так не могу, папа, и отхожу опять.

Она работала официанткой в маленьком ресторане, напоминавшем тихий деревенский дом, с пристроенной деревянной верандой. Летом из окон вынимали ставни. Вечером зажигали свечи и ставили их в жестяные лампы, накрывая, как бабочек, стеклянными колпаками. Свет внутри метался, дрожал. Полы под ногами скрипели, скрипели и стулья, спинки которых покачивались под тяжестью гостей, как рюмочки в буфете поезда.

Накидываю войлочное пальто, колючее, ледовитые, железного кроя, корабельного пошива — рассекать ветер, рассматривать пингвинов, в сибирь, в якутию, пожар тушить в сорокаградусный мороз. На дальнюю дорогу. Закидываю на плечи дощатый почтовый короб, и по лестнице вниз, не дожидаясь прощаний, вопросов, напутствий, и синих платочков, на дворе ночь — рассекли рану и брызнула синяя кровь — и снег только выпал, и все ещё щенится белым, и времени нет совсем..

Мне снится сон. Мне снится, будто бы раскрываются передо мной ворота и я вижу сад. В нем пруд, вокруг пруда растут какие-то невероятные растения, сказочные деревья, я не знаю их названий, они прекрасны, они изгибаются, тянутся к воде, отражаются в ней. В воде плавают лебеди. Я знаю, что лебеди, почему-то очень важны, но не понимаю почему. Я гляжу по сторонам, стараюсь все запомнить, я понимаю, что мне это снится.

Проснулся сегодня незадолго до рассвета. Все  кругом ещё спали.  Кот Яшка спал у левой моей коленки,  сладостно сопя поцарапанным носом.  На улице собака Спиридон в будке спал под шелест дождика по железной крыше. И птицы все спали в гнёздах, и люди в домах своих, и бабайки под их кроватями спали, мусоля сонные тапки. Всё наше село спало, и соседнее село тоже, и вся Молдавия спала – спокойно, нежно и слегка печально.

Жаль вот еще, что жена умерла, очень жаль. Нина. Нет, Таня. Таня приходила вчера поздравить меня. Не знаю только, с чем. Сказала, что хотела посмотреть – как я живу тут один, как тут все. Посмотрела. И я на нее посмотрел. А сейчас вот я сижу у окна. Во дворе никого, только в молочном тумане солнечные пятна. Розовые. Светло-желтые. Я так рано встаю, в доме напротив еще даже коров не будили, не выводили гулять.

Пенсионер Георгий Петрович рассказывал, что был знаком с ней, удивительной Степанидой, дочерью тракториста Степана и русалки, чья мать, напившись, с горя побежала топиться и утопилась, о чём говорило всё село, и превратилась в рыбу, как говорила сама Степанида. Она ходила смотреться в воду, купалась первой, в начале мая, на половодье, и выходила из воды в октябре, белая вся, высокая, в эту пору только следы цапель шли цепочкой вдоль реки по илистому пляжу..

Шварцман прыгает на подоконник в солнечное пятно, замирает. Потом разваливается, уложив подбородок на лапу, растекается в пыли, одним глазом кося на улицу, одним ухом улавливая далеко-далеко глубоко-глубоко под подвалом дома — намного глубже — за полуаркой, засыпанной камнями, щебнем и землёй — у входа в трёхсотлетние турецкие катакомбы — улавливая переливы шороха, которого раньше не слышал.

Мы остановились в тихом Дорсодуро на Калле Росси. Квартира выходила окнами во внутренний двор с одиноким пожелтевшим деревом. Владелица квартиры, француженка, полюбила когда-то своего будущего мужа, венецианца, и любовь навечно наделила её правом собственности на Венецию. Обзорная экскурсия была краткой, во время инструктажа хозяйка касалась ладонью стеклянной поверхности стола, и перед тем, как распрощаться с нами, протёрла стол тряпкой, предварительно побрызгав полиролью — призрачный отпечаток исчез.